Увидев меня, Наташа выскочила из ванны, обняла и, содрогаясь от рыданий стала говорить, что не вынесет всего этого, не вынесет, лучше повеситься прямо сейчас.
Ее слезы не лишили меня самообладания. Полжизни я провел в тайге, пустынях и горах, знаю, что такое таежный пожар, лавина, сель, подземный обвал и ножевая пьяная драка, и кровь, совсем по киношному лившаяся из душевого распылителя, вызвала у меня лишь желание попробовать ее на вкус. Что я и сделал, слизнув ее с плеча любимой девушки.
Да, это была кровь. Вкусовые мои рецепторы, четко определив ее, послали в соответствующий узел мозга сигналы, и он, этот узел, переправил их в память, в которой среди всего прочего хранились прекрасные отпечатки хрустального сливного лотка фон Блада.
Это был верный посыл. Если ты видел домашний мясоперерабатывающий цех богатого бездельника с хрустальным лотком для слива крови, то тебе ничего не стоит уверенно предположить происхождение крови, обагрившей тело твоей девушки. Моментально уверовав гипотезе, я шепнул ей на ухо:
— Послушай, милая, если ты сейчас вернешься в ванну, и станешь под распылитель, и скажешь, как это оригинально омываться в бычьей крови, как не сравнимо с купаньем в молоке или шампанском, то, убежден, на тебя потечет самая обычная чистая вода температурой около тридцати восьми градусов.
Мое заверение укрепил неожиданно появившийся кот. И не посмотрев на нас, он подошел к лужице крови, стекшей с Наташи, и принялся по-кошачьи потреблять ее внутрь. Наталья хоть и была несомненной красавицей, недоразвитостью интеллекта не страдала. Сделав паузу, в течение которой ее тесно прижавшееся ко мне тело понемногу расслабилось, она пристально посмотрела прямо в глаза и спросила:
— Ты когда-нибудь терялся?
— Тысячу раз терялся и продолжаю теряться, — шепнул я в ушко, — когда ты вот так смотришь мне в глаза. Я вообще теряюсь, когда осознаю, что ты существуешь, что ты, сущая богиня, смотришь на меня, разговариваешь со мной и даже обнимаешь. Иди под душ.
Я угадал. Как только Наталья встала под душ, кровь стала розоветь и разжижаться и скоро превратилась в банальную воду. Как только это произошло, глаза мои прозрели, и я, увидев девушку нагой, замер от восторга. Она же, увидев мой открывающийся рот, вспомнила о своей девственности, и та вынудила ее щечки порозоветь.
— Подожди меня в комнате, — услышал я тотчас. — Мне неловко, ты так плотоядно смотришь.
— Хорошо… — восторг продолжал сковывать меня. — Ты только не кричи так, если польется серная кислота, а просто позвони в колокольчик, вон он, на полочке, и я приду и обмою тебя щелочью.
Струйки воды сбегали по телу девушки, лаская его. Меня тянуло прикоснуться к ее груди, ощутить сосок ладонью, вдавить его в грудь. Это притяжение усилило воображение, и я увидел, как вступаю в ванну, как искусственный дождь объединяет нас, как обнимаю радушное тело, как вхожу в него своей телесной частичкой…
— Ты шутишь?
— Я шучу? Над чем? — вывалился я из виртуальности.
— Ты сказал, что вместо воды может политься серная кислота.
— А, серная кислота… Вряд ли. Я думаю, если что и польется, то не серная…
— А что?
— Ну, что-нибудь противное или мерзко пахнущее. Рыбий жир, например. Или наоборот сливки. Под сливками ты будешь просто изумительной. Так что если даже потечет царская водка, кричи «Сливки!!!» — я прибегу быстрее.
Засмеялась, смотря любовно. Да так, что я подумал: «Неужели в нее можно влюбляться бесконечно?!!»
— У тебя эрекция, да? — глаза Натальи, полные уже не страха, но оживленного любопытства, приклеились к соответствующему месту моей комплекции.
На мне были одни плавки.
— Это нормально, — покраснел я. — Если бы ее не было в твоем нагом присутствии, я бы здорово расстроился.
— В шкафчике аптечка, тебе надо обработать ожоги, — отвернулась, движимая сладкой конвульсией девственности.
Мои глаза расширились. Какая аптечка! Какие ожоги! Со спины ее фигурка выглядела не менее умопомрачительной, чем спереди — девичьи горделивые груди, тщательно и умело постриженный лобок, лебединая шея балерины и лицо, заставлявшее чувства замирать, не отвлекали глаз и те могли без помех лакомиться чудесными линиями плеч, талии, бедер.
— У тебя сейчас плавки лопнут, — угадала она, и я, взяв аптечку, ушел — других плавок в нашем гнездышке могло и не найтись.
Из ванной Наталья постаралась выйти обыденно, как женщина выходит из ванной к мужу или любовнику со стажем. Вышла в ночной рубашке синего атласа. Я сидел в кресле с бокалом «Шабли». На мне был длинный китайский халат с павлинами, обнаружившийся в купе. Она подошла, присела на корточки, посмотрела снизу вверх и сказала:
— Давай, ты помоешься, и мы с этим покончим?
Я понял, что Наташа имеет в виду невинность, столько лет камнем лежавшую на ее женственности.
— Может, сначала поженимся? — спросил я. Пока она мылась, мне пришло в голову, что выйди мы на волю, я тотчас останусь один. Любовь к ней, пропитавшая каждую мою клеточку жаждала взаимности, но не видела ее в глазах девушки. Она видело в них стечение обстоятельств, которыми можно воспользоваться.
«Можно воспользоваться». Как гадко. Можно воспользоваться как заснувшей женщиной. Как женщиной, которой не из кого выбирать.
— Ты знаешь, милый, замужество пока не входит в мои планы… — ответила, спрятав глаза, не захотевшие солгать, — Надо сначала выбраться отсюда. А потом…
— Мы выберемся, уверен… — насупился я.
— Уверен?
— Да. Я, кажется, знаю, что надо делать, чтобы отсюда выбраться, — соврал я.
— Что?
— Не скажу. Нас подслушивают, я уверен.
Если ты часто повторяешь слово «уверен», с тобой все ясно.
— Шепни тогда на ухо, — придвинула ушко к губам.
Я задумался, и тут с потолка упала холодная змея. Прямо на нас. Ее было много — метра два. Наталья, завизжав, отскочила в сторону. Я дал креслу задний ход, чтобы лучше рассмотреть очередной презент изобретательной Надежды. Змея, придя в себя, поводила головой туда-сюда, замерла, остановив глаза на моих скептических, и дернула под кровать от них подальше.
— Это амурский полоз, не самый большой экземпляр, — сказал я, оставаясь в кресле. — Максимум, что он может сделать, так это заглотать Эдгара, и нам придется его вытаскивать. А кошки не любят, когда их тянут за хвост. Иди ко мне.
Наталья продолжала визжать. Я встал, подошел, попытался обнять. Она замахала руками, безрассудно ударяя меня по лицу. Два или три раза попала по глазам, а я этого не люблю, и потому в момент теряю джентльменские навыки, не очень твердо усвоенные в самостийном детстве. Потеря самообладания позволила мне грубо схватить девушку, после чего я мигом уложил ее спиною вверх на свои колени, задрал рубашку и принялся довольно сильно шлепать по шелковым ягодицам, украшенным парой-тройкой умилительных пупырышек.
* * *
Ох уж эти пупырышки! Они появляются от сидения и всей своей сущностью кричат, взывают, протестуют: «Женщина не должна сидеть в офисе, натирая себе попку стулом, а очи — иссушающими электронными таблицами!! Истинная женщина, отправив детишек в детский сад, должна ходить по подиуму взад-вперед, грациозно крутиться вокруг шеста и заниматься флористикой! А потом ждать любимого. В постели, читая полезную статью „Стоит ли сдерживать себя в сексе?“ или, на худой конец, за роялем, исполняя раскрепощающие воображение фантазии! Ну, или у плиты, вся охваченная вожделением кулинарного чуда, благодаря которому глаза любимого засветятся желанием не остаться в долгу.
* * *
Ударить смог раза три. Четвертый шлепок был таким квелым, что не сумел отклеиться от нежного, очень нежного места. Ладони, видимо, стало стыдно своего противоправного поступка, и она принялась совершать круговые извинительно-ласкательные движения.
Что тут началось! Визг девушки вмиг стал инертным, одно мое бедро, уже размякшее, почувствовало упершиеся в него теплые грудки с затвердевшими сосками, другое — упругий животик с прирожденной твердостью пупка, глаза увидели изумительно светло-коричневый цветок анала, пальцы, скользнув в промежность, вошли во влагалище и, наткнувшись на девственную плеву, замерли в восторженном ступоре.
Когда я крепко задумался, что делать дальше, Наталья меня укусила. Наверное, со зла. Потому что не будь она девственной, действия мои бы органично продолжились, и девушка, став женщиной, наконец, узнала бы, как выглядит земной рай с точки зрения консолидированной органолептики.
Решив проявить миролюбивые черты характера и не желая далее испытывать крепость девичьих зубок (и плевы), я позволил ей переместиться на пол, уселся в кресло и принялся за «Шабли», радуясь, что наконец-то познал, пусть пальцем, принадлежность непорочности, а также тому, что в баре достаточно напитков, отрезвляющих действительность.
