— Она — Галатея! — сказали сзади. — Ты любишь холодную мраморную статую. Статую, которую сам выдумал и сотворил.
Когда голос это произнес, я увидел под ногами статуи амурского полоза. Холодного — его холод помнили ладони. Неожиданно он обратился в Надежду.
— Иди к нам, дурачок, хорошо будет, — поманила она пальцем и, приблизившись, исчезла во мне.
Завороженный, я прошел несколько шагов и оледенел от ужаса, налетевшего свирепым полярным вихрем — Наталья одетая в подвенечное платье была не мраморной, а мраморно-мертвой.
— Стань рядом, — послышался ее слабый голос, послышался с небес. Я хотел посмотреть вверх, но не смог поднять головы — все тело, как и тело Натальи, вдруг стало мраморно-мертвым и потому не хотело двигаться.
В холодном поту я проснулся. Наталья, прекрасная и земная, спала на боку лицом ко мне. Коленки ее намеренно касались моих коленей, тепло их питало сердце и душу. Я почувствовал себя невероятно счастливым, осторожно поцеловал ее в кончик носа и постарался заснуть. Довольно быстро в этом преуспев (помогло мерное дыханье девушки), отдался Морфею и тот, видимо, недовольный тем, что весь день я нервничал, совершенно не дорожа духовным здоровьем, вновь окатил меня кошмаром.
…Маятник в виде серповидного ножа-бритвы приближался ко мне, крепко привязанному к кровати, неумолимо. Повсюду — со стен, с потолка, с мебели и даже сквозь паркет смотрели пары глаз, среди них и глаза Смирнова-Карабаса. Они смотрели на меня и друг на друга. Казалось, они обменивались неслышными репликами, делали ставки, оценивали шансы, предугадывали действия. Я, ополоумевший от страха, озирался. Одна пара показалась мне знакомой. Синие, чуть насмешливые… Да, это глаза Натальи. Она тоже делала ставки, оценивала, предугадывала. Я закричал:
— Как ты можешь?!
Она ответила. Ответ повис в воздухе, я втянул его в сознание взглядом и услышал:
— Я же женщина… А женщины не любят.
Я посмотрел на другие глаза, зеленоватые. Это были Надеждины глаза, точно. Они смотрели ласково, как на кролика, и в них легко читалось: «Так, крысами мы тебя травили, в воде топили, змеями кормили, что же еще такое придумать, что б жизнь малиной не казалась? Крокодила, может, в гости послать? Справишься с крокодилом? Справишься! Ради зазнобы своей справишься».
Глаза мои широко раскрылись: я увидел огромного крокодила, воплотившегося посереди комнаты. С широко распахнутой пастью он косолапо приближался ко мне.
Страшной рептилии не удалось меня съесть — я предусмотрительно проснулся. Наталья сладко спала. Придвинувшись к ней, втянул в себя воздух, сладкий воздух только-только зачавшейся счастливой семейной жизни.
Он пах теплом, чуть-чуть потом, омлетом на завтрак и прогулкой с дочерью в зоопарк.
Он был пропитан связующим тяготением единственной женщины.
Но что это? Внимание отвлекло движение у ног. Поднял голову, я увидел Эдичку. Он, теплый, как грелка, спал, свернувшись колечком. Все было мирно, по-домашнему. Оглянул комнату — крокодила в свете ночника не было видно. «Если кот цел и безмятежно спит, значит, рептилия еще не явилась», — подумал я и заснул.
На этот раз мне приснилось венчание в церкви. Наталья была невестой…
Я проснулся полным сил. Силы эти родили надежду, что разомлевшая от сна Наталья не сможет мне отказать, и наши отношения, наконец, поднимутся на должный уровень.
Как же, размечтался. Осмотревшись, я обнаружил, что в наших креслах безмолвно сидит злоба зачинавшегося дня в виде телохранителей Наташи, сидит, освещаемая мягким светом бра.
Это были те самые тело-хранители в черных костюмах…. Один брито-плешивый, другой коротко стриженный, у первого подбит правый глаз и нижняя губа, у второго — левый глаз и верхняя губа — вот и вся разница.
Они сидели без движений, как выключенные, и тупо смотрели в книжечки с тупыми японскими кроссвордами.
Эдгар лежал на прежнем месте несколько напряженно и пристально смотрел, конечно же, на меня. Я вспомнил, что обещал разобраться с людьми, крестившими его в унитазе. Простак, вечно обещаю, когда можно и смолчать. Хотя, почему бы и нет? Почему не разобраться? Двое дебилов, пусть по центнеру с изрядным лишком — это, в принципе, немного. Да и в глазах девушки баллов можно набрать. Но лучше разборку оставить на потом — свадьба ведь светит (если сон в руку), не идти же под венец с синяками, а то и с капельницей под мышкой.
Я подумал, какие у телохранителей могут быть должностные инструкции. То есть, как они должны реагировать, если целостность их подопечной, фигурально выражаясь, окажется под угрозой. Или вообще охраняемая девственность сделает ручкой.
Придя к мнению, что осложнения нам с Натальей не грозят, — два центнера продолжали мирно сидеть со своими кроссвордами, — я опустил голову на подушку и, ощутив жар девичьего тела, понемногу размяк и окунулся в предполагаемое будущее. «Если двое личностей смогли попасть в наши апартаменты, то две другие личности смогут из них выбраться проторенным ими путем, — думал я. — Смогут выбраться и, оправившись от треволнений, пойти к родителям невесты за благословением.
Я прикрыл глаза и увидел волнительную сцену.
Мы стоим друг перед другом. Одно поколение перед другим.
Дочь: Папуль, знакомься, это мой Карабасик…
Отец (в крайнем волнении): Вы… Вы… Ты… Ты… Это было?! Да?..
Дочь (счастливо улыбаясь): Да, папа, это случилось. Но не на переменке, не беспокойся — я уже большая, и спасибо тебе, хорошо воспитанная девочка. Мы сделали это на Страстном Бульваре, в телефонной будке.
Отец ностальгически расцветает — он сам стал мужчиной под сенью Московской городской телефонной сети, — подходит к будущему зятю и, уводя под руку к бару, говорит:
— А что если мы прямо сегодня предсвадебный мальчишник устроим, а? На пленэре, с рыбалкой? Знаешь, как в Большом Сочи ночью клюет? На голый крючок!
Я представил, как стою на Курортном проспекте города Сочи с голым крючком, и покраснел. Тут проснулась Наталья, протянула руки:
— Милый, иди ко мне… ты мне всю ночь снился, мы под венцом стояли.
Впилась в губы, опрокинула на спину, навалилась сверху…
— Але, гараж! — заставил замереть ее губы голос от столика. — Закрываемся.
Наталья вскочила на колени:
— Вы?!!
— Да мы, Наталья Владимировна, — ответил тот, у которого был подбит правый глаз и нижняя губа.
Наталья Владимировна нахмурилась:
— Как вы сюда попали?
— Это наш большой секрет, — выцедил охранник с подбитыми левым глазом и верхней губой.
— Как вы себя ведете! — сжала кулачки Наталья Владимировна. — Я скажу папе, он вас уволит, да так, что в Москве вас и в золотари не возьмут.
— Он уже уволил. Но работу мы нашли…
Наталья, поняв, какую работу нашли ее бывшие телохранители, растерянно посмотрела на меня.
— Думаешь, их наняла Надежда? — озвучил я ее взгляд.
— Похоже. Папа их уволил, за то, что меня не уберегли. А у него так — не оправдал доверия — ступай на помойку, там твое место.
— У тебя такой папочка?
— Папочка у меня разный. И такой, в том числе.
— Ты знаешь, я захочу с ним познакомиться, прежде чем сделаю тебе предложение.
— Он тебе понравиться. Если, конечно, тебе к тому времени не будут нравиться одна манная каша да свечи от геморроя.
— Ты на что намекаешь?
— На них.
— А! Так с ними я разберусь, не сомневайся.
— Ты? Они же вдвоем втрое тебя тяжелее?
— Они тупые, справлюсь. А ты пока сочини завтрак хорошо? Напевая что-нибудь легкомысленное. Только не из кота готовь, думаю, он нам еще пригодится.
Наташа легко вошла в роль. Мы протянули губки к губкам, чмокнулись.
— Но ведь кроме Эдички ничего из продуктов нет, — пошутила, чмокнув еще. В ее глазах я увидел сожаление, что в спальне мы не одни, и потому она не сможет заменить хлопотное дело приятным, то есть завтрак любовью.
— Тогда подожди немного. Тебе кто из них больше по вкусу?
Наталья посмотрела оценивающим взглядом и сказала:
— Пожалуй, Вова. Он чистоплотнее.
— А кто из них Вова?
— У Вовы подбит левый глаз, а у Володи — правый. Ты и в самом деле с ними справишься?
— А что мне остается делать? На кону, как я понимаю, ты.
— Да, — застенчиво улыбнулась. Девушки обожают, когда за них сражаются.
Я сел на кровать. Вова с Володей брезгливо смотрели исподлобья.
— … … … …? — презрительно сморщив лицо, спросил их Лякса, с детства засевший в моем сознании.
* * *
Великовозрастный хулиган Лякса, отсидевший три года за нетактичность общественного поведения, был первым моим уличным педагогом. «Иди буром, шкет, — говорил он мне, маменькиному сыночку, придвинув голову и презрительно морща лицо. — Всегда иди буром, все они шавки, а другим ты не нужен».
Я не раз успешно следовал этому совету и последний раз в Приморье. То, что сделали со мной Вова с Володей, описывать неприятно, и потому сделаю паузу.
