Только Мелани не обращала внимания на эту перемену. Со времени того памятного объяснения она держала себя со мной всегда одинаково: вежливо, даже униженно, предупредительно, когда от нее требовалась какая-нибудь услуга, и… холодно.
Грация уже давно была замужем. Перед тем как взять на работу ее преемницу, Мелани пришла ко мне и спросила:
— Ты сам будешь нанимать горничную?
— Зачем это?
— Ну, ты ведь должен выбрать ту, какая тебе понравится.
— Вздор! — проворчал я. — Это твое дело.
Она взяла пожилую женщину, которая ежедневно приходит, а вечером возвращается к себе домой.
В остальном наша жизнь шла привычной колеей. По четвергам я играл в карты, два или три раза в неделю ездил в город, ходил с приятельницей в кино или театр. Порой я оставался на ночь в своей городской квартире и лишь наутро возвращался в Лангдорф.
Теодор повзрослел, он стал самовлюбленным и очень дерзким юношей. Сорил деньгами, хотя еще не окончил школы. С Мелани он разговаривал еще реже, чем я, — только когда ему что-нибудь было нужно. Ему она тоже никогда не противоречила, и я должен признаться, что ее угодливые повадки иногда сильно действовали мне на нервы. Порой ее поведение прямо пугало меня. О чем она, собственно, думала, как проводила дни, во имя чего жила — обо всем этом я знал очень мало. Я только замечал, что она больше, чем раньше, отдается благотворительности. От вышивания, которое она так любила, Мелани отказалась, зато начала шить на местных бедняков, чинить их одежду и вязать для них. Иногда я заставал ее склоненной над этой работой и спрашивал:
— Что ты делаешь?
Она на миг поднимала голову и, поправив пальцем очки на переносице, отвечала:
— Платьице.
— Для кого же?
— Для одного ребенка. Ты его не знаешь.
Мне было неприятно, что, может быть, ребенок одного из моих рабочих бегает в чулках, связанных моей женой. Все же я не запрещал ей этого занятия, видя, как она им поглощена. Кроме того, мое достоинство не терпело никакого ущерба оттого, что жена милосердной рукой оделяла нуждающихся дарами, которые не были для нас ни в какой мере обременительны.
Если я говорю, что только Мелани никак не откликалась на то возросшее уважение, какое мне оказывали со всех сторон, — это не совсем верно. В городке был еще один человек, который раскланивался со мной по-прежнему равнодушно и почти презрительно: пастор Марбах. Он часто — почти ежедневно — бывал у Мелани по делам благотворительности. В его присутствии Мелани оживала; по-видимому, он был единственным человеком, к кому она питала доверие. Часто я видел, что она даже улыбалась, когда он разговаривал с ней. Я не возражал против встреч Мелани с пастором, но меня бесконечно злило его нескрываемое презрение ко мне.
Придя как-то вечером домой, я услышал кудахтаю-щий смех Мелани. «Тьфу, это еще что за новости?» — подумал я и открыл дверь в комнату. Пастор Марбах сидел возле Мелани и, очевидно, рассказывал что-то забавное. Когда я вошел, у обоих на лицах еще играла улыбка. Но она мгновенно погасла, и черты Мелани вновь приняли обычное непроницаемое выражение. Я не ревновал — боже упаси! — но почему-то мне все-таки было неприятно, что она с этим человеком весела, тогда как я всегда видел перед собой похоронную мину.
— Добрый вечер! — сказал я. — У вас тут весело.
— Добрый вечер, господин директор! — ответил Марбах.
О том, что меня называют «национальным советником», он как будто вовсе и не слыхал. До сих пор я не сказал с ним и двух слов, но тут мне представлялся случай дать ему ясно почувствовать мое превосходство.
— Над чем же вы так смеялись? — спросил я.
— Господин пастор кое-что рассказал мне, — ответила Мелани.
— Вам это было бы совсем неинтересно, — сейчас же добавил он и дерзко посмотрел мне в глаза.
— Почему же меня не могло бы заинтересовать то, что моя жена находит забавным, господин пастор?
— Потому что вы оба такие разные, совсем разные.
Не хватало только подобных намеков!
— Что вы хотите этим сказать? Говорите! — напустился я на него.
— Вы поняли, что я хотел сказать, господин директор, — отозвался он, и улыбка, появившаяся на его лице при первом моем вопросе, стала еще насмешливей.
— Я до сих пор полагал, — с ударением произнес я, — что пастор должен быть честным человеком и не играть словами.
— Я и не играю! И, будь мы одни, я бы высказался еще прямее. А так мне остается только откланяться. Но в любое время я в вашем распоряжении, господин директор.
— Не понимаю, почему присутствие моей жены мешает вам высказаться прямо.
К моему крайнему удивлению, Мелани меня поддержала.
— Право, господин пастор, — сказала она, — я тоже не понимаю, почему бы вам не сказать всего.
— Хорошо, — спокойно ответил Марбах, — как вам угодно. Ваша жена хочет помогать бедным, нуждающимся, это цель ее жизни. А вы хотите умножать ваши деньги, вы ищете власти и почестей, ну и наряду с этим… дешевых женщин! Вот видите, это как-никак разница!
Меня словно обухом по голове ударили. Сказать мне подобное не отваживался еще ни один человек. Я готов был схватить этого тощего нахала за шиворот и вышвырнуть из дому.
— Это дерзость! — закричал я. — Неслыханная дерзость! Вам платят не за то, чтобы вы совали нос в частную жизнь ваших сограждан и оскорбляли почтенных людей. Вы еще меня узнаете, будьте покойны!
Он пренебрежительно махнул рукой.
— Ваши угрозы меня не пугают. А за что мне платят, я знаю лучше вас!
— Вы здесь для того, чтобы печься о спасении душ ваших прихожан, а не для того, чтобы натравливать рабочих на хозяина и жену на мужа. Вы… вы… коммунист!
Марбах улыбнулся с видом превосходства, как человек, который с безопасного расстояния посмеивается над цепной собакой, злобно оскалившей зубы.
— То, что вы называете спасением души, составляет лишь часть Евангелия, кое я призван возвещать. А бедные нуждаются не столько в спасении души, сколько в башмаках, одежде и хлебе. Спасение души — это предмет роскоши, нужный богатым, например вам.
— А я не желаю, чтобы мою душу спасали вы! Уж лучше совсем откажусь от этого спасения! — закричал я.
Он спокойно кивнул, словно мы были во всем согласны:
— Знаю, знаю! Вам предстоит еще дальняя дорога, господин директор.
— Вам — тоже! До пасторского дома! И вы хорошо сделаете, если отправитесь не мешкая. Вы еще обо мне услышите, я вас теперь раскусил, подстрекатель!
После того как он наконец убрался, я еще некоторое время возбужденно метался по комнате. Мелани между тем спокойно продолжала шить. Я остановился перед ней.
— Запрещаю тебе принимать здесь этого человека. Поняла? — сказал я.
Она взглянула на меня и, казалось, хотела что-то возразить. Но своевременно одумалась, снова склонила голову над работой и сказала:
— Как хочешь.
— Да, я так хочу! — крикнул я. — И я хочу большего! Этот поп еще узнает, что значит путаться у меня под ногами.
Пока, впрочем, я совершенно не представлял себе, как до него добраться. Но я твердо решил позаботиться о том, чтобы его выгнали из Лангдорфа. Если когда-то сопливый мальчишка, «мужик», сумел наказать своих врагов и мучителей в городской школе, то насколько легче было теперь самому могущественному человеку в Лангдорфе отомстить за оскорбление!
Довольно долгое время я никак не мог найти благоприятного случая для сведения счетов с пастором. Марбах везде пользовался славой честного и почтенного человека; под него никак нельзя было подкопаться. Мелани теперь встречалась с ним в пасторском доме. Благотворительная деятельность все более заполняла ее жизнь. Вне этого ее почти ничто не интересовало. Если нам иной раз случалось вечером сидеть вместе и я что-нибудь рассказывал или читал вслух какое-нибудь сообщение из газет, напичканных тогда военной шумихой, она слушала, продолжая прилежно шить, и никогда меня не прерывала. Когда я кончал, она говорила: «Да, я понимаю» или «Ах, это ужасно!»
Даже тогда, когда мы выбирали генерала и я пришел домой, полный впечатлений от этого важного и торжественного события, и рассказывал подробности, она осталась совершенно равнодушной и только заметила:
— Да, наверно, было очень интересно!
Так проходили наши дни — однообразно и без особых волнений. Я работал с утра до вечера и, действуя осторожно и предусмотрительно, увеличивал свое состояние. На свободной площади за зданием фабрики уже два года как высился новый корпус, и повсюду кипела работа.
Разразившаяся война не застигла меня врасплох. В моем портфеле уже лежали большие заказы для армии и предвиделись еще большие. Кстати сказать, я заранее начал, где только возможно, заменять мужчин на своем предприятии женщинами. Что дало мне возможность продолжать производство почти без сокращения, тогда как конкурирующие фирмы были вынуждены на некоторое время закрыться.
