На побережье Черного моря Таир — свой, знает весь колорит, язык. Так зачем такого на веслах держать? Лучше кнут в руки, и его все поймут. Вот и назначен Таир на солидную должность — аргузил, то есть надзиратель над галерными невольниками. Разумеется, он — тот же раб, но у него немало привилегий: за свой труд он получает жалование, имеет личное оружие, хорошую одежду, шерстяной плащ, и главное, он имеет право сходить на берег и даже порою отлучиться на некоторое время.
Может быть, при хорошем хозяине Таир мог бы когда-нибудь получить вольную либо со временем откупиться. Да сбылась давнишняя семейная мечта: сестра добилась высот в чьей-то гаремной иерархии. Она не только выкупила своего брата, но еще дала ему столько денег, что Таир, иного ничего не зная, сам занялся работорговлей и для этого купил многовесельную галеру.
Казалось бы, что побывавший в рабстве Таир, если даже не сможет бороться с таким злом, то хотя бы сам будет благосклонно относиться к своим рабам. Однако человек многое быстро забывает и зачастую руководствуется не божьим желанием, а крылатыми фразами древних философов. Ведь еще Аристотель[93] сказал: «С самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие — для господства.» Оказывается, других вариантов и нет, по крайней мере, сам Таир иного и не видел и твердо знал, что бедный — раб. И, пытаясь от этого состояния подальше уйти, он нещадно эксплуатировал рабов и покупал самых дешевых лишь на сезон, чтобы в зимние месяцы задарма никого не кормить.
Вот так, по весне, да подешевле, имея наметанный глаз, купил Таир в гребцы истерзанного Малцага. И вряд ли Малцаг не то что сезон, но и одну ходку бы выдержал: до того он был искалечен и слаб. Да судьба вновь сжалилась над ним. Дело в том, что у Таира в родных местах были кое-какие дела. Ушел он с галеры на два-три дня, а задержался надолго. Оказывается, богатого земляка свои же украли, выкуп потребовали. Пока суд да дело, время шло, и оно пошло на пользу Малцагу: от морской воды, помощи лекаря-раба, а в основном из-за природной силы и молодости, ожил Малцаг, окреп. И когда по истечении месяца появился хозяин Таир, хотел было Малцаг свой кавказский норов показать, да не тут-то было. Поиздержавшийся, разъяренный черкес стал похлеще Тамерлана: щедрыми полосами отбивалась тяжелая плеть вокруг тела Малцага, оставила новые рубцы, да так, что он, позабыв обо всем, так рьяно и судорожно стал грести, что от запекшихся кровяных мозолей еще долго не мог оторваться от ненавистных, отполированных руками тысяч рабов тяжелых весел.
У Таира и один сезон мало кто выдерживает, а Малцаг смог. И, наверное, не оттого, что был особо вынослив, стоек и силен. Просто в этот год дела Таира плохо пошли, галера подолгу простаивала в портах. А когда выходили в море, от беспрерывной гребли руки буквально немели, не сгибались. Тогда свист кнута перебивал шум волн, и горемычный Малцаг со слезами на глазах не раз мечтал прыгнуть в море и утонуть, да мощная цепь на ногах: прикован к борту, который его, в конечном счете, и спас.
Это случилось зимой, когда умелые капитаны поставили свои корабли на прикол. А жадный Таир понадеялся на хорошую погоду, а главное — посул был велик: он почти единственный перевозчик. От Константинополя до Крыма они дошли без проблем, так же и возвратились. И на этом можно было сезон завершить. Однако Константинополь переживал не лучшие времена, спрос на рабов и цены — не те. А вот южнее, если пройти небольшое Мраморное море и пролив Дарданеллы, можно достичь острова Лесбос, который со времен античности является центром работорговли.
Они были уже у цели, когда над Эгейским морем сгустились тучи, и даже новичок Малцаг понял, что будет шторм, и, судя по волне и ветру, неукротимый. Забегал Таир по галере, соревнуясь с ветром, засвистел было кнут, да ненадолго: первая огромная волна просто слизала всех, кто не был прикован к борту, а потом заметало галеру по волнам, как щепку. Малцаг многое пережил, и не один шторм, но такого ужаса и беспомощности даже не представлял. Вначале он еще как-то хотел оценить ситуацию и попытался было командовать гребцами, как выправить курс, да его крик потонул в коловерти шипящего рокота. Сразу стало совсем темно, будто мир залился густым мраком. И казалось, что перекричать это буйство никто не в силах. Однако когда галеру бросило на скалы, не треск галеры, а рабский вопль душ на мгновение оглушил стихию.
Мечтал Малцаг, и не раз за последний год, найти покой на дне морском. А когда попал в мрак ледяной пучины, потеряв всякий ориентир, в смертельной панике забултыхался. И вряд ли он смог бы всплыть: уже наглотался едко-соленой воды и задыхался от распирающего кашля, еще воды хлебнул и в бессилии от такой кончины впился в свою грудь ногтями. Но вдруг словно неведомая сила потянула его за ноги, и он взлетел стрелой, почувствовав невесомость своего тела. И тут, после гробовой тишины, воцарившейся на мгновение, он буквально вспарил над пенно-кипящим котлом и хотел бы улететь, да та же сила вновь потянула его вниз, и он провалился в пучину волн. Эта бешенно голодная, дьявольски распирающаяся морская пасть вновь готовилась его проглотить. От неимоверного страха он попытался закричать, не смог: вырвался кашель. Но истошный вопль, человеческий вопль стоял у его уха, и когда через мгновения его опять подняла волна, будто вознесла над миром, он увидел рядом две головы, эти два ненавистных доселе затылка рабов. В отличие от себя он их так и считал — рабами, потому что за прошедший сезон дважды подговаривал их к бунту на корабле, и оба раза они предавали. И мало того, что побили — к этому он привык, три дня не кормили, и никто не поделился. Они действительно были рабами, к коим себя он никак не причислял, посему всех соседей — рабов-гребцов — просто презирал и за людей, тем более за мужчин не считал.
Однако сейчас, в этом вихре ада, сквозь сумрак шторма, увидев знакомые силуэты голов, блеск живых человеческих глаз, как-то сразу вновь ощутил, пусть и ледяную, но жизнь — эту повседневную, беспрерывную борьбу. А рядом были люди, и у них одна судьба, и они прикованы к одному просмоленному, как пробка, бревну, которое, словно поплавок, им и утонуть не дает, и на поверхности за ноги как угодно яростно швыряет.
— Малцаг, помоги, спаси! — сквозь дикий рев он услышал свое имя.
Да, он, Малцаг, не раб, и эта стихия его спасет. Эта искрометная мысль придала ему сил, и он решил сражаться до конца.
— Держитесь за бревно, обнимите бревно! — стал командовать он, думая, что его слышат.
Правда, и сам он это сделать никак не мог. Огромное бревно хаотично металось меж волн, беспорядочно вертелось, то в порыве уплыть, то резко притягивая к себе, ударяя с неимоверной силой. И все же после долгих потуг Малцаг сумел приноровиться, кое-как прилип. Но это не было спасением: руки онемели, и все тело заледенело. И он уже чувствовал, что замерзает, уже билось о него тяжелое, безжизненное тело соседа. Второго он тоже не видел. Там, к краю, накренилось бревно, и он уже отчаялся — конец. Но на гребне волны его угасающий взгляд выхватил проблеск огня и чудовищный мрак прибрежных скал, на которые с неистовым ревом бросилась эта волна. И хлесткий удар, вновь удар. Он ощутил твердь земли, вес продрогшего, онемевшего тела и, уже теряя сознание, последнее, что уловил, как дьявольская волна, уползая, с ядовитым шипением уносит за собой прибрежные камни из-под него.
* * *
Турки — древнейший народ. Согласно легенде, они произошли от волчицы и Турке, сына Яфета. А в Центральной Азии исчезла великая тюркская цивилизация, где был достигнут высокий уровень обработки металлов, развились выращивание и торговля лошадьми. С другой стороны, некоторые ученые, черпавшие сведения у китайцев, считают, что до V века нашей эры о тюрках ничего не было известно.
Как обычно, по-видимому, истина где-то посередине. Во всяком случае, турки (или тюрки) существовали всегда у так называемого Черного входа в Китай, там, где озеро Манас, Внутренняя Монголия и Черный Иртыш. Они были на южных просторах Сибири и востоке Центральной Азии. Это были большие племена, имевшие мало общего друг с другом, за исключением некоторого сходства языков (некоторые племена, например, такие как киргизы, караимы, каракалпаки, уйгуры, ассирийцы и другие сохранились до сих пор). Их называли тюрками потому, что они разговаривали на одном или родственных языках, которые называли тюркскими. Но это не аналог турецкого языка. Вначале некоторые из этих языков имели много общего с монгольским.
При всех обстоятельствах эти племена оставались кочевниками-скотоводами. Они ели много мяса, носили одежду из шерсти и шелка, пили кобылье молоко. Их, сильных, умелых в ратном деле мужчин, называли бахадурами, знатных женщин — хатун, а предводителей — хаханами. Они были прекрасными и выносливыми наездниками, на скаку умело пользовались рогатыми луками, с тетивы которых срывались свистящие стрелы, носили металлические кольчуги и вуг-туг, штандарты с волчьей головой. Золотая волчья голова была эмблемой вожака волчьего племени. Воля хана — непререкаема.
