По дороге шли три подростка, по виду иностранцы, один из них при ближайшем рассмотрении оказался матерью, тамилкой, они возвращались после уборки богатого дома. Зуттер опустил стекло дверцы, но его вопрос о приюте для животных оказался непонятым. Зато их заинтересовали жалобные вопли, доносившиеся из корзины. Темные глаза детей разглядывали похитителя кота. Он хотел ехать дальше, но борцы за нравственность не позволили. Тамилка пронзительно позвала на помощь. Вероятно, она знала жителей, так как из ведущей в сад калитки тут же вышла девочка-подросток. У нее были светло-желтые волосы, на бедрах — лимонно-желтые шорты, на золотисто-коричневой коже груди — полоска соответствующего цвета бюстгальтера. Зуттер повторил свой вопрос о приюте для животных, но на него посмотрели так, словно он спросил, как проехать к борделю.
— Мама! — крикнула юная дама, и мама вынырнула, словно из-под земли. В купальнике она выглядела не старше своей дочери и казалась еще блондинистее.
— Извините, — сказал Зуттер, — я ищу приют для животных. Outback[25].
— Ваша кошка ранена? — спросила дама. — Тогда вам нужно к ветеринару.
Зуттер сам не знал, что на него накатило.
— А может, сразу в фармацевтическую лабораторию? Или на китайскую кухню? — вопросом на вопрос ответил он.
Дочка посмотрела на мать, как бы говоря: не зря же я тебя позвала.
— Это ваша кошка? — спросила мать.
— Нет, — ответил Зуттер, — она принадлежит самой себе, но вот уже шесть лет кормлю ее я.
В этот момент сзади остановилась БМВ цвета «баклажан». Кошка умолкла. Из машины вышел мужчина в строгом костюме.
— Что здесь происходит? — спросил он.
Тамильцы снова подошли ближе.
— Я спросил у дам, как проехать в приюту для животных, — сказал Зуттер.
— Вам надо вернуться назад, миновать тоннель под скоростной автострадой, через двести метров снова выбраться на автостраду и ехать прямо до ближайшего съезда. Потом первый поворот налево, там будет указатель.
Зуттер поблагодарил, поднял стекло и проехал вперед. Но тут снова завопила кошка. Посмотрев в зеркало заднего вида, он развернулся на опустевшей улице.
— Ты перестанешь меня позорить?! — крикнул он, обернувшись назад.
Описание дороги оказалось абсолютно точным. Последний указатель имел форму бумеранга, на котором можно было прочитать «приют для животных». Силуэт кенгуру сбил его с толку, так как направление указывал хвостом. Но в Австралии полуденное солнце было на северной стороне, и вращение шло в обратном направлении.
«Я устала, Отдохни», — должна была молиться Руфь в детстве у своей тети, удивляясь, почему ей надо так называть себя, да еще перед Господом Богом. Да, Отдохни, я устал. Устал от дневных грехов. Так он смешил ее до слез. «Уставши от дневных грехов, присел Спаситель отдохнуть», — распевал Зуттер во все горло, так как его голос потерял всякий резонанс; он надеялся, что, может быть, благочестивые песни заставят кошку замолчать. «Впереди Христос. Мчит, как паровоз. Он меня ведет молча за собой, туда, где нас ждет вечный упокой. Сам бы я не смог до конца дойти, ты меня, мой Бог. С собой. Прихвати».
Улицу ремонтировали. Кошка ненавидела шуршание шин по щебенке.
— Сейчас приедем, — проговорил Зуттер и сам поверил сказанному. Проезжая через рощицу из высоких сосен и буков, он вспомнил лесок, где в него стреляли. Но вот показалась лужайка, по которой прыгали животные, слишком большие для зайцев.
Внизу приветливо синело Грейфенское озеро; на выступе перед ним раскинулся вольер, с двором посередине, крестьянским домом, хлевами и сараями, усаженный геранями, окруженный бараками. У каждого барака было огороженное место для свободного выгула. Все обширное пространство было окружено забором. Группами гордо вышагивали страусы, кенгуру настороженно замирали или застывали на месте — Зуттер не очень разбирался в охотничьем языке, а кошка вопила — и словно по команде поворачивали к машине свои чопорные головы. У некоторых из сумок на брюхе выглядывали головы почти такой же величины. Сумки с кенгурятами, казалось, доставали до самой земли и напоминали Зуттеру тот самый готовый порваться «костюм для нервов». Когда кенгурихам надоедало пялиться на машину, они на мощных задних ногах прыгали дальше, поджимая свои смешные передние лапки. А кошка вопила.
Перед входом в приют находилась совершенно пустая стоянка для машин. Сразу за ней начинался участок для котов. Кошка мгновенно замолчала. С гримасой боли Зуттер выбрался из машины, после долгого сиденья давала о себе знать коленная чашечка. Кошки в вольере тоже замерли от любопытства. Чуть дальше послышался собачий лай, звучали голоса всех регистров. Оставленные на время собаки вспомнили свои сторожевые обязанности.
Его приезд уже не был новостью. Держа в руке корзину с молчавшей, как мышь, кошкой, Зуттер подошел к двери с зарешеченным окошком и дернул за ручку звонка в виде страуса. ПОЖАЛУЙСТА, ЗВОНИТЕ И ВХОДИТЕ. Через многие двери с такой надписью прошел Зуттер с Руфью — сначала в надежде на ребенка, потом на исцеление.
Кошка в корзине вопросительно мяукнула.
— Ага, — послышался в глубине голос на бернском диалекте. — Уже идем, идем. Подождите немного.
Молодая женщина в комбинезоне с вышитыми на лямках сердечками стояла за конторкой; окошко в двери выходило на территорию, где содержали кошек. Женщина сравнивала записи в племенной книге, на которую она удобно облокотилась, и ставила на линованной бумаге какие-то крестики. Выпрямившись, она оказалась стройной особой с короткой стрижкой, и если бы не высокий голос с бернским акцентом, ее можно было бы принять за юношу. Руфь рассказывала, что молодая женщина умеет вызывать доверие. Ее следовало называть «Моди», что в ее родных краях означало «девушка».
Моди была служащей на этой животноводческой ферме. Ферма принадлежала сыну одной крестьянской четы, которая когда-то бралась содержать на время отпуска хозяев домашних животных, имея на этом дополнительный заработок. Сын стал предпринимателем высокого полета; вилла над озером не давала полного представления о его богатстве. Мелкие животные его уже мало интересовали. В соседней деревне он владел конным заводом и школой верховой езды, где дочери окрестных богачей могли предаваться своим увлечениям. Запах конюшни собирал общество, которое, по мнению этого крестьянского парня, могло способствовать его дальнейшей карьере. Собак и кошек он доверил Моди, как и экзотических животных, которые привлекали разведенных отцов в дни их общения со своими детьми. Моди, рассказывала Руфь, была любовницей этого парвеню. Но свою отставку это дитя природы на животных не вымещало. Помимо сельского хозяйства Моди изучала еще и какую-то сектантскую психологию, но так как «учиться» на ее языке означало ломать себе голову или впадать в депрессию, то она не особенно старалась. Глубокомыслием она не страдала, говорила Руфь, но культивировала собственный взгляд на вещи, который называла «целостным».
Моди подошла к Зуттеру, пожала ему руку и взяла у него корзину.
— Зуттер, — представился он, умолчав о своей гражданской фамилии. Выражения соболезнования по поводу смерти Руфи были ему сейчас ни к чему.
— Так-так, — сказала она. — Давайте-ка посмотрим.
Она откинула крышку корзины. Кошка лежала на дне, выпучив глаза, со вздыбившейся шерстью. Припав к днищу и прижав уши к голове, она была готова выпрыгнуть и убежать — и в то же время ее сковывал страх перед неизвестностью.
Моди погладила ее и ощупала прооперированное место.
— Похоже, тут все чисто.
Она решительно схватила ее за загривок и вытащила из корзины. И смотри-ка — кошке понравилась ее хватка! Она оскалила пасть и высунула кончик розового языка.
— Как тебя зовут? — спросила Моди и взяла кошку на руки.
Это был щекотливый вопрос, и Зуттер подготовился к нему заранее. Руфь говорила ему, что у каждого кота в приюте для животных должно быть имя. И так как ей самой ничего не приходило в голову, Моди на бернский лад назвала кошку Бэрли, медвежонок.
— Бэрли, — ответил Зуттер.
Моди бросила на него испытующий взгляд.
— Надо же, эту кошку я знаю, а вот хозяина — нет.
— Она досталась мне от прежней хозяйки, — сказал Зуттер.
— От госпожи Гигакс, — сказала Моди. — Вы ее знаете?
Руфь, значит, назвала фамилию мужа, а не свою девичью.
Зуттер сглотнул.
— Она переехала, но кошку с собой не взяла.
— В прошлом году она выглядела неважно.
Зуттер почувствовал, как его грудь сдавили три железных обруча Верного Генриха[26].
— Да, в прошлом году Руфь уже чувствовала себя плохо. Уехала. Очень далеко. Но кошка, — сказал он, тоже сбиваясь на диалект, — кошка у вас чувствует себя хорошо.
