Я положил ему одну руку на бицепс, а другой обнял за плечи.
— Неправильно это, Билл, разве ты не видишь, что это просто глупо. Смехотворно!
Билл сделал резкое движение, целя мне в голову. В его руке мелькнула бутылка, но он был так пьян или в таком неудобном положении, что бутылка лишь хлопнула меня по груди. Я завозился, останавливая новую атаку. Окажись Билл трезв, у меня бы не было ни шанса, физический труд сделал его сильным, как медведь. Теперь же я кое-как выдержал натиск.
— Билл, перестань, подумай о Сью, ради бога, подумай о Мюррее, эгоист хренов.
Он с молчаливым упорством пытался навалиться на меня, упираясь ногами в пол машины. Что-то затрещало и хрустнуло. Нога Билла продавила пол насквозь. Мне отчаянно хотелось оказаться подальше от этой машины, но я боялся, что урод рванет прочь и отравится выхлопными газами на какой-нибудь заброшенной дороге. Страха я не чувствовал — только усталость. Если вы не пробовали бороться в автофургоне с плотником-самоубийцей, то и не пробуйте. Удовольствия никакого. Я глянул на приборную доску в поисках какого-нибудь тупого инструмента. Там стояли несколько банок, не очень тяжелых и не очень острых на вид. Когда Билл сделал новый выпад, бутылка выскользнула из его руки и упала мне под ноги. Я подобрал ее и с резвостью супермена двинул Биллу по морде. Удар был не настолько силен, чтобы остановить Билла, но все же заставил его схватиться за лицо. Я навалился на него всем телом и выпихнул кричащего от боли Билла на покрытую гравием обочину. Сам я выпал тоже, все еще сжимая в руке бутылку, и, когда он попытался встать, трахнул его по кумполу. Бутылка брызнула осколками, как бомба, начиненная шрапнелью. Билл крякнул и повалился к моим ногам.
Тут меня прошибли слезы. Я отшвырнул бутылку и затрясся как половик на ветру. С минуту я тряпичной куклой болтался на месте. Все мое тело, казалось, превратилось в жижу. Пришлось сесть. Хотел закурить, но ветер тушил спички и руки тряслись. Я бросил сигарету, поднялся на ноги и поволок обмякшее тело Билла к машине. Десять минут я пытался затащить его в кабину, но сил не хватило, тогда я открыл заднюю дверь и, обливаясь потом на морозе, кое-как засунул Билла внутрь. В сумраке Билл казался мертвым. Я попытался нащупать пульс на запястье, но не мог вспомнить, как это делается, большим пальцем или указательным. Попробовал оба пальца. Под большим пальцем пульс молотил как бешеный, под другими пальцами, онемевшими и затекшими от борьбы, вообще ничего не прощупывалось.
Наклонившись к губам Билла, я постарался уловить признаки дыхания. На меня слегка подуло воздухом с примесью запаха виски. Я подождал несколько секунд, опять подуло. Меня вдруг охватила паника. Этот жуткий кряк, который у него вырвался при ударе, не предсмертный ли то был хрип? На что вообще похож предсмертный хрип?
Я захлопнул заднюю дверцу и сел на водительское сиденье. Координация движений была ни к черту, но все же куда-то я ехал.
Было только девять вечера, но за пятнадцать минут мне не попалась навстречу ни одна машина. Я проезжал перекрестки с указателями, названия на которых видел впервые в жизни. Сибтон, например, попадался несколько раз, но всякий раз до него было полтора километра и указатель направлял в другую сторону. Роттен-Энд[80] вызвал у меня язвительную усмешку. Я мотался по узеньким дорогам в ужасе, что Билл может помереть или, что еще хуже, очнуться. Наткнувшись наконец на дорогу пошире, я свернул на нее и добрался до небольшого городка. Пока я носился по его пустым, застроенным низкими домишками улицам, сзади зашевелился Билл. Волосы на затылке у меня встали дыбом, как иглы дикобраза. Билл явно собирался блевануть. Чтобы не дать ему подняться, я принялся выписывать дикие виражи, Билла сзади швыряло из стороны в сторону. Мы свернули на главную улицу, и тут мои уши уловили самый сладостный звук на свете — полицейскую сирену.
Я вдарил по тормозам, Билл налетел на спинку моего сиденья и толкнул меня на руль. Выскочив из фургона, я заложил руки за голову, как делают в кино наркоторговцы с Бронкса. Что говорил, не помню, кажется, «Сдаюсь, не стреляйте».
Два полицая обыскали меня, поставив лицом к фургону, и надели наручники. Один отвел меня к смехотворно крохотной «мини-метро», другой вернулся за Биллом.
Городок, в котором нас арестовали, назывался Лестон, в их тюряге не было второй камеры, поэтому нас отвезли в Сэксмандэм. Приветливая, веселая полицайка выслушала мои сбивчивые показания и сообщила, что меня продержат минимум до утра, так как Билла отправили в местную больницу. Она забрала у меня бумажник с подозрительно крупной суммой в триста фунтов и брючный ремень, заметив, что им не улыбается найти меня на следующее утро висящим на лампе. Я был тронут.
Меня спросили, не хочу ли я кому-нибудь позвонить. Нужно было сообщить Сью, но это они и без меня уже сделали, и я сказал «нет». За Сью уже поехали, чтобы отвезти в больницу к Биллу.
Меня отвели в камеру и разрешили курить. Я лег и проспал, не видя снов, сто лет подряд.
Четыре бумажки по двадцать фунтов
Меня выпустили поздно утром. Билл в больнице рассказал полицейским, что произошло. Пострадал он не сильно: легкое сотрясение мозга и тяжелое алкогольное отравление, ему наложили пару швов. Бросив меня одного в «Гусях», Билл за десять минут выдул две трети бутылки скотча.
Сью оставила в участке записку с просьбой, чтобы я привел фургон домой. Она написала, что была в больнице, но не собирается сидеть у постели Билла. Записка пестрила благодарностями и извинениями, от которых делалось неудобно. Надо будет ей объяснить, что благородные поступки вовсе не входили в мои планы. Когда запахло жареным, я просто запаниковал и стукнул ее мужа бутылкой по голове.
Подъезжая к коттеджу, я заметил машину Джоанны, подруги Сью. Очевидно, она забирала детей на ночь и утром сгрузила их у школы. Джоанна нагоняла на меня жуть. В свои тридцать пять лег она обладала могучей рассудительностью шестидесятилетней фермерши. Кстати, она была не замужем и содержала пару магазинчиков детской одежды. Джоанна познакомилась с Биллом и Сью в спецшколе, куда возили Мюррея и ее дочь.
Дверь открыла Джоанна.
— Что, пришлось повоевать?
— Точно.
Она пропустила меня в дом, усадила за кухонный стол, подала кружку чая и толстый тост.
— Сью спит. Она провела у этого дурака всю ночь.
— Сью не догадывалась, что Билл мог вытворить нечто подобное?
Джоанна фыркнула, протирая поверхность стола.
— Господи, еще бы не догадываться. Она сказала, что знает даже, на какой дороге ты его отмутузил. Он уже в третий раз это делает, все то же самое — скотч, фургон, обочина, шланг. Только ты — новый элемент в этой комедии. Так сказать, новый поворот сюжета.
Меня шокировала пренебрежительная уверенность Джоанны.
— И у него ни разу не получилось?
Джоанна чистила конфорки.
— Где там получилось. Морочит всем голову, а Сью с детьми страдает.
— Вчера ночью он был серьезно настроен. Все продумал, записку заготовил для меня, как найти дорогу в паб, рассчитал, сколько у меня займет времени позвать на помощь, и все такое.
— Голову он морочит, я тебе говорю. Больше всего похоже на правду было во второй раз, когда он якобы пытался покончить с собой: выхлебал полбутылки виски и врезался в столб, да только скорость была очень маленькая. Чертов клоун!
Джоанна опустилась на колени и начала неистово тереть дверцу духовки. Хорошо, если она права и Билл всего лишь ломает комедию. Но мне казалось, что вчера вечером он не притворялся.
Я сказал Джоанне, что иду принять душ и переодеться, и поднялся на чердак Я хотел взять самый свежий дневник Билла из папки с завязками, но его там не было. Помывшись и переодевшись, я объявил, что мне нужно кое-куда съездить. Мне хотелось найти дневник и проверить, действительно ли Билл оставил записку на обочине.
На поиски дороги ушел целый час. Сперва я ее не узнал, но, выйдя из машины, нашел осколки бутылки и следы покрышек на асфальте. Там же валялся стоптанный башмак Билла. Чем не стереотип детективного жанра?
Днем место выглядело безобидно и буднично. Ночью оно почудилось мне воротами в ад. Борьба, боль, холод и ужас возможного поражения. Дорога оказалась деревенским проселком, который утыкался в ворота из пяти перекладин. За воротами простиралось унылое море грязи.
Билл говорил, что найти записку я смогу через двадцать минут, не раньше. При свете дня я нашел ее гораздо быстрее, она была вложена в дневник, а дневник был спрятан у ворот под валуном размером с футбольный мяч.
В самой записке содержались путаные объяснения, как дойти до паба. Записка лежала между двумя последними исписанными страницами. Запись на правой странице была сделана нехарактерно четким почерком:
