Через два дня после оправдательного приговора, вынесенного директору школьного комплекса, Рубен в свою очередь должен был предстать перед тем же судилищем по обвинению в оскорблении высшего представителя Французской Республики в колонии. Обвинительный акт основывался на листовке, выпущенной по возвращении Рубена из Европы, в которой он обличал сговор правящей верхушки с владельцами частных предприятий, приводя в качестве примера «Африканскую пивную компанию»: корыстное попустительство со стороны высших сфер администрации обеспечивало ей фактическую монополию и способствовало получению чудовищно высоких барышей Рубен пригласил адвоката из Парижа, но ни энергичное и громогласное красноречие этого правоведа, ни новые факты, которые выявились в свете бурных и беспорядочных судебных прений, не смогли избавить профсоюзного вожака от позорного приговора.
Давая отпор всем этим коварным махинациям, Рубен, кото рый до той поры ограничивался непосредственной защитой интересов трудящихся, доверив одному из своих заместителей руководство Народной прогрессивной партией (НПП), примыкающей к профсоюзу, теперь решил сам стать во главе этого политического союза. Во время митинга, организованного в связи с этим он заявил, что, но его мнению, политическая борьба является делом первостепенной важности: от ее успехов зависят реальные перемены в жизни африканских трудящихся. Мор-Замба слышал, что в руководящих органах обеих организаций одновременно развернулась ожесточенная дискуссия о необходимости переименования политической партии, с тем чтобы этот символический акт придал ее деятельности новый размах. Сначала большинство осталось за теми, кто хотел называться «Ревнителями Установления Братства и Единства Народа» — ведь начальные буквы этих хитроумно подобранных слов составляли имя Рубена. Это название и было принято на первых порах. Однако месяца через четыре в руководстве партии взяла верх другая фракция, и тогда было решено вернуться к прежнему названию — НПП. Мор-Замба не был, разумеется, посвящен в замысловатую подоплеку этого решения, но он уверяет, что оно было ошибкой. Простым людям Кола-Колы и окрестных деревень, влюбленным в своего вождя и чудотворца, готовым отдать за него жизнь, организация, носившая имя Рубена, казалась воплощением единства партийных активистов и их беспартийных единомышленников, большой семьей, отцом которой был сам Рубен. А безликое словосочетание НПП звучало для них как название какой-нибудь экспортно-импортной колониальной фирмы.
Первый митинг, созванный Рубеном, на котором он, выйдя из добровольного заточения, разъяснял соотечественникам смысл решений, только что принятых Прогрессивной партией и профсоюзным руководством, был ознаменован событием, последствия которого для всего черного материка оказались неисчислимыми, — так утверждает теперь Мор-Замба, вот уже несколько лет не расстающийся с книгами. С трибуны была зачитана программа из шести пунктов, среди которых значился призыв к борьбе за немедленное провозглашение независимости страны. Смысл этого заявления не был в тот момент осознан ни рядовыми активистами, ни сочувствующими, в большинстве своем малограмотными или вовсе неграмотными, как Мор-Замба, да к тому же отупевшими от каждодневной борьбы за кусок хлеба насущного. В лучшем случае оно могло показаться им пустым словесным вывертом их кумира: что ж, рассуждали они, иной раз вождю не мешает повысить голос, чтобы ошарашить противника и вырвать у него какую-нибудь уступку.
Потом неизвестно почему события на многие месяцы словно бы застопорились.
Больше десяти лет минуло с тех пор, но Мор-Замба еще хорошо помнит то время, и, когда ему случается заговорить об этом с нами, голос его дрожит от гнева против хозяев колонии и от сочувствия страждущим собратьям. Как трясина разбухает от дождевой воды, Кола-Кола разбухала на глазах от приезжих, прибывавших в нее со всех концов колонии; ее кварталы расползались во все стороны, подобно омерзительным щупальцам спрута. Нехватки рабочей силы в Фор-Негре уже не ощущалось, и волны изголодавшихся африканцев разбивались у ног белых предпринимателей. Стало трудно со снабжением и жильем, сделались редкостью самые необходимые продукты, и все это обостряло отчуждение между людьми. Тот, кому посчастливилось найти место, пусть даже самое скромное, держался за него изо всех сил; люди забивались в собственную скорлупу, думали только о себе. Даже самые лучшие мало-помалу поддавались равнодушию и эгоизму. Старались переложить все тяготы борьбы на плечи Рубена, словно он был всемогущим волшебником, и на плечи его соратников-активистов. Теряли бдительность, покидали поле боя, особенно если противник делал вид, что сдает позиции или, хуже того, не собирается их отвоевывать.
Как бы там ни было, факт остается фактом: после переворота, вызванного внезапным возвращением Рубена, Фор-Негр отозвал из Кола-Колы свои передовые части, так что там уже не встречались ни усиленные патрули сарингала, ни мамлюки в форме; говорили, что в пригороде осталось только несколько агентов в штатском, которые действовали как шпионы. Стремясь разоблачить этих агентов, сапаки набрасывались на каждого, у кого хватало средств на пробковый шлем или кожаную обувь. Время от времени сапаки окликали подозрительного прохожего, и он, перепуганный их зверскими физиономиями и грозной репутацией, брал ноги в руки, как нашкодивший мальчишка; сапаки тут же пускались за ним в погоню. Но, изловив и отдубасив свою жертву, а потом приступив к допросу, они чаще всего незамедлительно убеждались, что дали маху. Оказалось, что даже в Кола-Коле многие носили кожаные ботинки и тропические шлемы, отнюдь не будучи переодетыми мамлюками. Кое-кто из мелких служащих, появившихся на свет в предместье или имевших там родителей, получив местечко в административном аппарате, оставался жить в Кола-Коле, дожидаясь квартиры в специальном квартале. Впрочем, и другие обитатели пригорода — скромные мастеровые, чернорабочие и даже безработные — старались теперь не отстать от чиновников по части экипировки и ради этого разорялись на портных или, как это делал Жан-Луи, доили своих родителей, а чаще всего заводили шашни с женами торговцев единственно для того, чтобы вытянуть у них денежки.
Надо было признать очевидность: замыслив очередную хитрость или в самом деле растерявшись, Фор-Негр отказался от оккупации Кола-Колы. Больше того, можно было подумать, что выдохся его воинственный пыл, иссякла злоба, больше года преследовавшая, не дававшая покоя упрямым колейцам. Но именно из этого поражения Фор-Негр сумел извлечь урок, воспользовавшись которым он на долгие годы вверг колонию в беспросветную тьму: по мнению Мор-Замбы, после всех этих событий власти больше не сомневались, что Рубен является подлинной душой всего движения; убить его — значило поразить в самое сердце мощного колосса — массу его сторонников, причем не только в самой Кола-Коле, но и во всей колонии.
С другой стороны, было похоже на то, что Рубен принял внезапное решение — вырвать остальные пригороды Фор-Негра из-под гнета колониальной администрации. Мор-Замба вспоминает, что, хотя он и был тогда целиком поглощен заботами своего ученичества, о котором речь пойдет позже, ему не раз доводилось слышать на окрестных базарах, что их политический вождь устраивал митинг за митингом в этих пригородах, где его организации едва начинали пускать корни, что на каждом митинге мамлюки в форме или в штатском учиняли серьезные беспорядки и даже затевали пальбу — но не во время самих выступлений, а всегда под конец, когда Рубен и его соратники уже покидали площадь и толпа начинала расходиться, теснясь и толкаясь, как всегда после многолюдных собраний. Казалось, после позорного провала в Кола-Коле Фор-Негр поклялся не упустить из рук эти пригороды.
Мор-Замба без конца ломал голову, чем же все-таки закончится его ученичество. Размышлял он и над тем, как, в сущности, относится к нему Фульбер — этот человек продолжал оставаться для него загадкой. В ту пору Мор-Замба уже начинал отчаиваться. В пригороде, да и во всей колонии, считалось, что ремесло водителя требует долгой выучки, — эго ему было известно. Он слышал о «мотор-боях», получивших права только после пяти или даже шести лет обучения, но ему казалось, что Фульбер нарочно затягивает срок его ученичества. И вот однажды, шагая вместе с Жаном-Луи под проливным дождем в порт, чтобы побеседовать с ветеранами, которые, как сообщил им папаша Лобила, прибыли из Индокитая, он решил поделиться с приятелем своей тревогой. Тот спросил его:
— А ты хоть раз садился за руль?
— По правде говоря, ни разу, — не колеблясь ответил Мор-Замба.
— Так я и думал, — флегматично заметил Жан-Луи. — Послушай-ка: не станешь же ты бросать дело на полдороге, раз уж столько времени потратил?
