С другой стороны, было похоже на то, что Рубен принял внезапное решение — вырвать остальные пригороды Фор-Негра из-под гнета колониальной администрации. Мор-Замба вспоминает, что, хотя он и был тогда целиком поглощен заботами своего ученичества, о котором речь пойдет позже, ему не раз доводилось слышать на окрестных базарах, что их политический вождь устраивал митинг за митингом в этих пригородах, где его организации едва начинали пускать корни, что на каждом митинге мамлюки в форме или в штатском учиняли серьезные беспорядки и даже затевали пальбу — но не во время самих выступлений, а всегда под конец, когда Рубен и его соратники уже покидали площадь и толпа начинала расходиться, теснясь и толкаясь, как всегда после многолюдных собраний. Казалось, после позорного провала в Кола-Коле Фор-Негр поклялся не упустить из рук эти пригороды.
Мор-Замба без конца ломал голову, чем же все-таки закончится его ученичество. Размышлял он и над тем, как, в сущности, относится к нему Фульбер — этот человек продолжал оставаться для него загадкой. В ту пору Мор-Замба уже начинал отчаиваться. В пригороде, да и во всей колонии, считалось, что ремесло водителя требует долгой выучки, — эго ему было известно. Он слышал о «мотор-боях», получивших права только после пяти или даже шести лет обучения, но ему казалось, что Фульбер нарочно затягивает срок его ученичества. И вот однажды, шагая вместе с Жаном-Луи под проливным дождем в порт, чтобы побеседовать с ветеранами, которые, как сообщил им папаша Лобила, прибыли из Индокитая, он решил поделиться с приятелем своей тревогой. Тот спросил его:
— А ты хоть раз садился за руль?
— По правде говоря, ни разу, — не колеблясь ответил Мор-Замба.
— Так я и думал, — флегматично заметил Жан-Луи. — Послушай-ка: не станешь же ты бросать дело на полдороге, раз уж столько времени потратил?
— Еще бы! — воскликнул Мор-Замба. — Как же я брошу, если это стоило мне таких трудов?
Помявшись немного, Жан-Луи неожиданно задал еще один вопрос:
— У тебя есть деньги?
— Есть, — ответил озадаченный, но полный надежды Мор-Замба.
— А сколько? — не унимался Жан-Луи.
Постоянное общение с Робером многому научило Мор-Замбу, в частности, он перенял от него привычку скрытничать, едва речь заходила о деньгах. Не беря в рот хмельного, не соря деньгами, но и не сквалыжничая — как все, кому повседневная жизнь кажется пресной по сравнению с томящей их страстной надеждой, — Мор-Замба незаметно для себя самого сумел сделать кое-какие сбережения. Но Жану-Луи он назовет только малую часть этой суммы — он и вообще-то привык доверять ему только с оглядкой. Теперь, когда он раскусил этого парня, которого в глубине души считал настоящим чудовищем, он мог бы во многом его упрекнуть. Как это можно в его годы вести двойную жизнь, играя в прятки с отцом и матерью, которые и не подозревают о его проделках? А какое бахвальство! Год за годом он твердит, что ему вот-вот удастся обстряпать стоящее дело, а Мор-Замба, как дурак, все ждет, когда же это случится, — и все понапрасну. По правде сказать, Жан-Луи просто лоботряс, прирожденный тунеядец. Из дому он всегда уходит рано утром, но не забывает потребовать завтрак, который ему готовит мать, а в ее отсутствие — одна из сестер; сестрами он помыкает, хотя они давно стали взрослыми девушками. По своему возрасту он уже не мог утверждать, будто учится в лицее; он сменил пластинку: теперь он говорит родителям, что идет к товарищам, вместе с которыми готовится к экзаменам на бакалавра в заочной Высшей школе Парижа. И ему, как настоящему школяру, дают карманные деньги, его обстирывают, кормят на убой. Он редко является к началу обеда, нарочно запаздывает, чтобы мать подавала ему отдельно — а ведь она и без того приберегает для него самые лакомые куски.
Последнее обстоятельство особенно выводило из себя Мор-Замбу, тем более что теперь главным кормильцем семьи был, по сути дела, он сам. В положенные сроки он рассчитывался за свое содержание продуктами, причем его взносы всегда превышали установленный размер. Теперь, если хозяевам по каким-то причинам не удавалось свести концы с концами, они уже не сидели впроголодь по целым неделям, как это бывало с ними раньше и как бывает с большинством семей Кола-Колы. Взяв хозяйство в свои руки, Мор-Замба считал своим долгом в таких случаях ежедневно привозить побольше продуктов из деревни, где они стоили в десять раз дешевле. Поистине он стал для этой семьи неким добрым волшебником, особенно с тех нор, как Робер и Фульбер обзавелись грузовиком. И даже если ему приходилось на много дней отлучаться из Кола-Колы — такое бывало во время мертвого сезона, когда владельцы машины, не желая гонять ее в город порожняком, иной раз целую неделю ожидали, пока наберется достаточно груза, — Мор-Замба не забывал передать мешок с продуктами какому-нибудь товарищу, и тот тайком переправлял его в Фор-Негр и оставлял у знакомого лавочника. Под вечер предупрежденный заранее папаша Лобила заходил в лавчонку и забирал драгоценную посылку. Иногда Мор-Замбе казалось, что эта семья начала жить по-человечески лишь после того, как он поступил на службу к Роберу.
«Ну что ж, дай бог этим бедным людям», — вздыхал он время от времени, размышляя о пожилых супругах. Но с недавних пор, наблюдая, как Жан-Луи, обстряпав за день свои темные делишки, с важным видом восседает за столом, а все домашние увиваются вокруг него, словно он глава семьи, Мор-Замба стал втихомолку ворчать: «Да неужто нельзя помочь добрым людям, не пригрев при этом какого-нибудь бездельника?»
— Ну, — приставал Жан-Луи, — так сколько же?
— Пять тысяч франков.
Жан-Луи промолчал, опасаясь раскрыть свои карты. И лишь позднее, когда они побеседовали с последним ветераном, побывавшим в Индокитае, который тоже не встречал Абену, хотя это, по его словам, еще ничего не значило — не может же он знать всех и каждого, — так вот, когда они шагали обратно в Кола-Колу под непрекращающимся ливнем, Жан-Луи объяснил Мор-Замбе, что, по местному обычаю, ученик шофера должен на каждом решающем этапе ученичества устраивать пирушку, во время которой может вынести на суд соседей и общих знакомых свои раздоры с наставником, обвинить его в том, что он нарочно затягивает срок обучения. Тот в свою очередь вправе выложить свои претензии к ученику и в конце концов заявить, что за известную мзду он готов забыть обо всех обидах. С помощью этого ловкого приема можно вынудить ученика удвоить, а то и утроить условленную плату за обучение. И каждому «мотор-бою», не желающему, подобно Мор-Замбе, бросать на полпути дело, на которое затрачено столько трудов, отрекаться от мечты всей своей жизни, приходится волей-неволей идти на эти условия.
— Я думаю, что у тебя с Фульбером будет четыре таких решающих этапа. Первый — это когда ты впервые возьмешься за баранку. Погоди! Держать баранку — это одно, а нажимать на педали — другое, и этим пока будет по-прежнему заниматься Фульбер. Если ты хочешь преодолеть этот этап, сесть наконец за руль, ты сам теперь понимаешь, как тебе действовать. Второй решающий этап наступит через три-четыре месяца после этого; если ты сумеешь взяться за дело как следует, ты будешь уже не только держать руль, но и переключать скорости — одним словом, сам вести машину. Однако Фульбер по-прежнему будет сидеть рядом, чтобы в случае необходимости прийти тебе на помощь. На третьем этапе, еще через три-четыре месяца, Фульбер доверит грузовик тебе одному, если, разумеется, ты не выйдешь у него из милости. Теперь ты сам себе хозяин, езди куда угодно. Только в городе, конечно, не показывайся — там слишком строго с контролем. А Фульберу до тебя и дела нет, зачем ему торчать в кабине, он прохлаждается с приятелями в придорожном кабачке, а не то балуется с какой-нибудь девицей в Эфулане или в любой другой дыре, где этого добра полным-полно, и почти задаром. А ты хоть и вкалываешь за него, но себя не помнишь от радости: ведь цель-то близка, и какая цель!
— А четвертый этап?
— Ну что ж, когда хозяин видит, что ты можешь выдержать экзамен и получить права, он берется представить тебя комиссии, а тебе остается только действовать, как он укажет.
Они обсуждали этот вопрос весь день, весь вечер и даже на следующее утро, потому что Мор-Замба всю эту неделю оставался дома из-за неисправности машины. В конце концов они заключили договор, который вселил в Мор-Замбу некоторую надежду и натолкнул его на мысль, что даже такие люди, как Жан-Луи, могут иной раз быть полезны. Жан-Луи брался помочь Мор-Замбе сократить этапы его ученичества у Фульбера при условии, что тот целиком поручает ему ведение дела. Мор-Замба немедленно выдает ему пять тысяч франков — по тому времени это была солидная сумма, — а Жан-Луи обязуется дней через десять устроить на эти деньги первую пирушку, чтобы на ней предъявить претензии Фульберу в присутствии соседей и общих знакомых. После этого Мор-Замбе уже не придется выкладывать ни сантима, но позже, скажем через полгода или самое большее месяцев через семь-восемь, накануне экзамена, он должен вручить Жану-Луи вексель на тридцать тысяч франков, чтобы оправдать его хлопоты и покрыть расходы на организацию следующих пирушек и на обработку Фульбера, которого придется всячески подмасливать и задабривать, чтобы вырвать у него кое-какие уступки — а уж Мор-Замбе ли не знать, что за несговорчивый это человек!
