Любопытствуя, он засунул нос под забор дома, возле которого мы стояли, – и, судя по тяжёлому рычанью, за этот нос его с той стороны прихватили.
Щенок упирался всеми четырьмя лапами, ещё надеясь спастись, но воистину зверская сила затаскивала его внутрь.
Перехватывая щенка то за грудь, то за шею, жена пыталась вызволить его.
Я заглянул в щель забора: там торчал огромный, как у кабана, зад взрослого алабая.
– Эй! – заорал я, что есть силы шатая и пиная забор. Подтянулся и снова заорал: – Хозяин! Люди! Сюда!
Дом был набыченный, пузатый, кирпичный. Двор – выложен плиткой. К дому был пристроен крепкий, с железными воротами, крашенный в чёрное гараж.
В окне, я видел это наверняка, качнулась гардина.
Сверху забор был подточен так, что саднило руки, и я спрыгнул, уверенный, что сейчас явится хозяин и оттащит своего людоеда.
– Ну что там?! – крикнула жена: в голосе её читался не страх, но остервененье поединка. Тигл продолжал верещать, но не жалобно, а с ощутимой нотой бешенства.
– Идёт! Сейчас идёт! – пообещал я, ещё раз прыгнул на забор, и вдруг, не знаю откуда, догадался: никто не придёт.
– Ты, тварь! – крикнул я сверху алабаю и, не имея шансов его достать, несколько раз взмахнул, как бы зачерпывая воздух, над ним рукой.
Он не расцепил хватки – но, должно быть, отвлекшись на меня, чуть перехватил смертельный укус. Этого хватило жене, рисковавшей потерять пальцы, вырвать Тигла.
Они оба упали на траву. Я спрыгнул с забора. В первый миг показалось, что у Тигла разворочен нос, и он сейчас умрёт.
Я побежал к машине, слыша, как с огромной мощью несётся вослед за мной с той стороны забора неслыханный зверь, ища, где бы ему вырваться. С разбега он ударился о ворота; раздался грохот, и металлический вензель бесновато сверкнул на солнце.
Через минуту, взметая пыль, я подогнал машину. Жена закинула щенка на задние сиденья. С его морды текла кровь. Усевшись рядом с ним, жена тут же вывалила на колени из своей сумки всё содержимое. Я тронулся.
И тут щенок, крутя раскромсанной мордой, вспрыгнул к жене на колени и, глядя в окно, два раза чётко, брызгая кровью, пролаял.
Это было и страшно, и смешно одновременно! Совсем ещё дитя, он кричал: «Я не боюсь! Я не проиграл!».
Посекундно оглядываясь, я видел, как одна за другой летят на пол салфетки, которыми жена отирала его.
– Нос?.. – спрашивал я. – У него есть нос?
Помолчав с минуту, жена с неожиданной, еле различимой улыбкой в голосе сообщила:
– Заживёт. Всё заживёт.
Кровоточили несколько чёрных прокусов, лохматилась сорванная кожа, но Тигл уже не скулил.
…Всё действительно зажило в неделю, но шрамы остались – навсегда.
Словно забыв о том дне, он рос – как добрый молодец в сказке. Неделю не видишь – а там плечи уже вдвое шире, чем были.
У него всегда было отличное настроение. Он был не слишком брехлив, но по делу лаял ответственно и убедительно. Он, казалось, не искал ни с кем лишний раз конфликтов. Когда мы подводили к нему котов, он вообще смотрел в сторону, никак не выдавая ни злых намерений, ни интереса. Если на улице встречалась собака, он, услышав команду, с готовностью садился и поводка не тянул.
Не своевольничал, хотя на прогулках по-прежнему вёл себя так, словно у него свой маршрут, случайно совпавший с человеческим.
Предусмотрительная жена всё равно ходила гулять с ним там, где её тропы имели минимальные шансы пересечься с чужими. Она словно чувствовала в нём потаённую угрозу.
– Он что-то задумал, – говорила жена.
Я не слишком верил. Заходя в дом белой мэм, я всякий раз играл с ним – умиляясь, как уверенно и чётко, словно маятник, движется от радости его хвост – мощный, как хвост удава.
– Добряк! – говорил я. – Тот страшный алабай отвадил его от драк навсегда.
Жена, наливая чай мне и себе, не отвечала, и лишь в бессчётный раз спрашивала:
– Тебе с травой?
– Да. Я всегда пью с травой.
– Вдруг ты однажды не захочешь с травой.
…Первая трагедия случилась далеко в лесу.
Следуя за женой по диким тропам, он вдруг метнулся в сторону.
Жена рванулась следом и нагнала его сразу же – но это не спасло белку.
Тигл не трепал её, как сделал бы любой другой пёс, – а убил мгновенно.
С тех пор, когда я просил жену дать мне погулять с Тиглом, она твёрдо отказывала:
– Ты не понимаешь. Он одержимый. Не верю ни одному его слову.
Тогда я оглядывал Тигла с интересом.
Жена садилась в машину и уезжала с ним подальше в лес, проводя там непрестанные тренировки.
Тигл подчинялся беспрекословно.
Днём в лесу могли попасться грибники или охотники, и жена, заметил я, стала выезжать либо на рассвете, либо ближе к полуночи, и тогда они занимались в свете фар.
В нашей дикой деревне случайных людей не водилось, крупные собаки здесь не были редкостью, зато охотники наезжали часто, их гончие иной раз сцеплялись, – всё это считалось в порядке вещей, оттого я старанья жены находил чрезмерными.
…Следующая негаданная встреча произошла уже в апреле.
Жена вернулась из города, где засиделась у подруги, под утро, и решила выгулять Тигла.
Они отъехали за деревню: было слякотно, и машина могла засесть.
Оставив машину, жена по знакомой тропке ушла довольно далеко в лес. Чего там в такую рань делал незнакомый мужик с пегой, неведомой породы, крупной, больше Тигла, собакой – так сразу и не поймёшь.
Стремясь избежать ненужной встречи, жена взяла Тигла на поводок и поспешила в сторону, за деревья, нещадно черпая в сапожки снежное месиво и лесную грязь.
Старательно переставляя длинные ноги, Тигл спокойно шёл за ней, время от времени нюхая грязный снег.
Пегая собака успела их заметить, и вскоре, с очумелым лаем, явилась.
Хозяин её, кажется, даже не пытался окликнуть.
Встреча случилась на крохотной лужайке.
Тигл продолжал сидеть, не отвечая на лай и даже не натягивая ошейник.
Но, отчаявшись вызвать его на бой, пегий кобель бросился в ноги жене.
…Я приехал на ту лужайку уже днём – там словно бы трудился мясник.
– …И драки никакой не было, – в который раз рассказывала жена. – Он сразу его сшиб, смял, задавил – и драл: в горло, в живот, в горло, в живот. Я пытаюсь его оттащить, а этот, хозяин кобеля, стоит и не двигается. «Возьмите собаку!» – прошу. Испугался, быть может… Когда мы ушли, пегий кобель так и лежал вот здесь.
– Живой?
– Не знаю. Огромный, но… Словно бы разделанный на куски.
Мы попытались найти собачьи следы, чтоб успокоить совесть, но не смогли.
– …Когда возвращались к машине, – почему-то шёпотом поделилась жена, – он шёл – как никогда прежде не ходил: расправив грудь, голову держа высоко, а взгляд… Никакой не Тигл. Тигр.
…В мае у соседской суки началась течка.
В Тигле пробудились весенние силы. Жена, чтоб он не слишком бесновался, забрала его в дом, и он томился там, принюхиваясь и тоскуя.
В доме он казался ещё крупнее. Куда бы Тигл ни двигался по кухне, он всё время задевал боком то шкаф, то стул.
Ему нравилось лежать под высоким обеденным столом. Но если он вставал, стол оказывался слишком низок для него. Дребезжа посудой, он выходил на полусогнутых, пока жена, схватив чашку, держала её на весу.
В те дни и случился с ним впервые эпилептический припадок. Завалившись, как подстреленный, на бок, он начал биться, пуская пену.
Ничем подобным ни одна из наших собак прежде не страдала.
Жена, бывшая на кухне одна, сразу догадалась: в первый раз ничем всерьёз не поможешь – надо дождаться, когда кончится.
Тигла отлихорадило, и, ошарашенный, он наконец уселся.
Жена сделала движенье, чтоб отереть ему морду, – и тут он зарычал. Не узнал её.
– Тигл, – повторила она ласково, и он зарычал куда сильней.
Не делая лишних движений, она беззвучно села. Положив руки на стол, с прямой спиной, оставалась недвижимой.
Тигл медленно поворачивал голову, озираясь чужими глазами: он был тут впервые. Не узнавал ни запахов, ни вещей, ни этой женщины.
