— А может, это политические?
Капитан же все допрашивал, выставив вперед напружиненную ногу, чуть кивая головой и сохраняя в уголках губ улыбочку, намекающую на тайное сообщничество.
— Да не знаю, шеф, ничего такого не приметил.
— Уведите его. Разберемся с ним позже. Следующий!
Другой паренек отвечал:
— Я ж, мсье, спал.
Схватив его за плечи, капитан встряхнул парня и заорал:
— Да ты за кого меня принимаешь, а?
И пощечиной отбросил к противоположной стене:
— Следующий!
Вошел еще один малец.
— Ты что, тоже все проспал?
— Нет.
— Ну, это уже удивительно. И что ж тебе известно?
Поло стоял и молчал. Смотрел прямо перед собой. Луч его взгляда обладал жесткостью пучка металлической проволоки. Не отдавая себе в том отчета, он сунул руки в карманы. Только большие пальцы торчали наружу, упираясь в нижний угол кармана. Вот так он и застыл в совершенной неподвижности.
— Так что скажешь?
Кожа на его маленьком личике, казалось, еще плотнее обтянула неразрушимый костяк. Ему ничего не было известно об интрижке Жюльетты и капитана, да и самого капитана он не знал (впрочем, интрижка пустила свои опасные корни только в уме Жюльетты). Когда однажды я снова зашел к матери Жана, двери мне открыла все та же служанка.
— Входите, господин Жан.
— Есть кто-нибудь дома?
— Да, они тут.
Я прошел в столовую, ничего не сказав, даже не посмотрев на служанку. А ведь именно она хранила в первозданной чистоте память о Жане, но почему же она не донесла ни на Эрика, ни на свою хозяйку? Может, потому, что раньше она так боялась донести на Жана, так опасалась, что способна донести на него капитану (однажды ей пришлось вцепиться в бархатную кисть гардин, повиснуть на них, чтобы не выпустить из себя рвущееся наружу признание), что и теперь ощущала себя виновной, как если бы тогда не сдержалась.
«Если я с кем заговорю о немецком солдате, если кто сунет нос в это дело, он допрет, что я тоже в ответе. Вот меня-то и арестуют».
Войдя в эту дверь, я тотчас подумал о том, какую опасность представляет собой служаночка. Но оттого только сильней полюбил здешних обитателей и их гостей. Теперь я живу среди них. Я заблуждался, когда думал, что Поло более прочен на разрыв, чем мамаша Жана или Эрик.
Через два дня после того, как Эрик пожал мне руку и сказал: «До завтра, Джиан», я явился и презентовал пачку сигарет.
— Отнесите их Эрику, — сказала мамаша. — Он в комнате вместе с Поло.
Сама она расставляла в вазе с очень широким горлом букет аронника. Ее совет из гущи белых цветов показался мне весьма многозначительным и заставил сильнее забиться сердце: я почувствовал себя приглашенным на венчание.
— Где это?
Повернувшись, она улыбнулась мне и указала рукой, вооруженной парой ножниц:
— Пройдите здесь.
Я вошел в эту комнату, которую часто примечал, глубокую и богатую царящим в ней полумраком. Там было много муслина, а напротив кровати я сразу разглядел зеркало меж двух дверей, тоже задрапированных двумя большими красными гардинами, так что с кровати, в которую мы укладывались вчетвером, стоило чуть приподнять голову, как приходило ощущение, что ты в театре марионеток. Мы там спали, а иногда мы там беседовали, лежа почти неподвижно, осененные, как крылом, смертью Жана.
Когда я вошел, Эрик курил, сидя в кресле. Поло, засунув руки в карманы, глядел, как он пускает дым. При моем появлении оба улыбнулись. Я протянул руку сначала Эрику.
— Все в порядке? — спросил он, одновременно глянув на Поло.
— В полном. А у тебя, Поло, все на мази?
Он улыбнулся и взглянул на Эрика.
— Все в норме.
На какое-то время мы замолчали. Тогда-то я заметил на стене фотографию: молодого футболиста в шортах, стоящего, поставив одну ногу, обутую в огромный ботинок, на мяч; эта нога, выглядевшая еще более крепкой и мускулистой оттого, что была обтянута шерстяным чулком, образовывала арку, которая, казалось, подрагивала от проходящего под ней штурмового батальона.
— Кто это? — спросил я.
— Кто? А, этот?
— Ну да.
Слегка улыбнувшись, Поло поглядел на меня, потом перевел взгляд на Эрика, который выбросил окурок, но тотчас достал другую сигарету.
— Красивый парнишка, а?
— Недурен.
Я почувствовал, что тоже слегка улыбаюсь. Поло поднялся, сорвал со стены фотографию и протянул мне. С некоторой грустью пояснил:
— Возьмите себе. Это какой-то спортсмен.
Потом:
— А вам нравятся красивые парнишки?
— Мне?
— Вам.
— Да, а что?
— А ничего. Это я так.
Он рассмеялся.
Вечером на ярмарке я зашел в балаган с вывеской «Поезд-призрак».
— Пойдем посмотрим. Призраки — это здорово интересно, — предложил мне матросик, с которым я в тот вечер свел дружбу.
Походив в темноте, поднявшись по хлипким, грозившим провалиться под ногами ступеням, мы добрались до маленького помещения, где у стены высился раскрытый гроб. Всех нас было человек десять, парней и девиц, и мы уставились на эту декорацию. Робер стоял чуть позади остальных, но лихо подбоченясь, расставив ноги и засунув руки в карманы. Держался насмешливо. В гробу был разложен красный скелет, но при перемене освещения мы увидели молодого человека, закутанного в саван. Морячок рассмеялся, протолкался немного вперед и выкрикнул:
— Красивый парнишка! Мне вот нравятся красивые парнишки!
Странность этого восклицания заключалась в том, что произнес его тоже красивый парнишка. Мне почудилось, что я присутствую на каком-то интимном междусобойчике, где единственный партнер, желая полнее отдаться самообожанию, разделился надвое или, напротив, двойник из зеркала вышел навстречу молодому человеку и совместился с ним, где красота узнает самое себя, понимает, что едина, присоединяется к себе же самой, а красивый мальчик так нетребователен к себе, что не подозревает о собственной красоте и любит красивых мальчиков, или так в себе уверен, что гордость заставляет его произносить униженные слова, при том, что он сам в компании с другим красавчиком разбивает в пух и прах эти свои утверждения, осколки которых погребают нас всех, здесь присутствующих. К какой же таинственной встрече я был допущен?
— Ему тоже это нравится.
И показал мне на Эрика.
— Он прав.
Я почувствовал желание Поло поговорить начистоту и не хотел выглядеть мямлей, а потому осведомился:
— Так что тут у вас двоих? Большая любовь?
Он снова засмеялся, не слишком смущаясь:
— А почему бы и нет? Никому от этого не плохо.
Эрик все это время не шевелился. Только теперь он протянул руку и попросил у меня огоньку. Я поднес горящую спичку, он же, чтобы Поло мог прикурить, протянул ему свою зажженную сигарету, но Поло, быть может не разглядев этого жеста, повернулся так резко, что сигарета оказалась на уровне его зада, и мне на мгновение почудилось, что сейчас Поло прихватит ее между своих булочек и выкурит задом. Эта несколько комичная ситуация неприятно исказила сформированный мной совершенный образ молодого человека, на мраморе появилась трещинка, и я не премину, осмелев, развернуть пойманную метафору и показать его в некоторых малопочтенных позитурах. Поло вновь повернулся лицом к нам, наклонился ко мне и прикурил от моей сигареты.
— Я выйду…
Я прыснул со смеху. Мы все трое повернули головы. Мамаша Жана открыла дверь.
— Я выйду. Схожу в магазин.
Она увидела и услышала мой смех.
— Что здесь у вас? — спросила она.
Молодые люди удивленно уставились на меня.
— Ничего, — заверил я и добавил, несколько смешавшись: — Просто мысленно говорю сам с собой. Я ж малость чокнутый.
Когда она вышла, Поло сурово посмотрел на меня:
— Кстати, вы не проболтаетесь моей старухе?
— Ты что, с ума сошел?
— Тогда почему вы засмеялись?
Он подошел к Эрику и уселся на подлокотник его кресла. Это жест большой доверительности.
— Просто так… Но я даю тебе слово…
— Даете слово?
— Ну да!
Когда он поднялся с кресла, его глаза блестели, он вновь приблизился к Эрику, обнял его правой рукой за шею и поцеловал в затылок. А затем вышел в соседнюю комнату.
Я взглянул на Эрика:
— Поло вас очень любит.
Он улыбнулся и с трудом выговорил:
— Да. Думаю, очень.
— Но… как же его мать?
— Она знает.
Он рассеянно курил. Несколько секунд мы хранили молчание, наконец наши взгляды встретились, и мы улыбнулись друг другу. Я позволил этим улыбкам утопить меня в кресле, а когда вода сомкнулась надо мной, немножко встряхнулся и сказал, вставая:
— Что это он там поделывает?
Я вышел в другую комнату. Поло стоял, облокотившись на балконные поручни. Я удивился, что такой парень находит повод для меланхолического времяпрепровождения (подобная поза на балконе напоминала мечтательное фланирование). Когда он обернулся, я обнаружил, что малец плачет: он был пьян.
