— Ну, надо — так надо, — произнёс он разочарованно, немного поморщив лицо. — Служба — понятие круглосуточное, как говорится. Удачи. И больших звёзд тебе, капитан! Служишь-то в каких войсках, забыл спросить?
— Сапёром, в мотострелковой бригаде. А тебе, дядя Мага, пусть лучше море с осетрами снится, или, там, пляж с бабами, чем прокажённые всякие.
— Да мне давно уж ничего не снится, — протянул он в ответ. — Ну, давай!
Посмотрел на Лебедева своими мутновато-хмельными глазами и не то кашлянул, не то усмехнулся приглушённо в усы.
Капитан пожал на прощанье его руку. Но теперь без прежней натянутости, искренне. Пожилой моряк ему приглянулся.
— Давай! — сказал Лебедев и направился в сторону железной дороги, через переход под который можно было выйти с пляжа в городской парк.
Дядя Мага остался стоять на месте, смотря ему вслед.
Капитан спустился в переход и с отвращением зажал нос. Здесь, сквозь стыки между бетонными плитами на полу просачивалась зловонная жижа. Пол был сырой, покрытый склизким сизым налётом. Стены перехода тоже были сизыми — не то от плесени, не то ещё от чего. Лебедев выругался громко и ускорил шаг. Жижа смачно чавкала под ногами, словно хотела всосать его в себя. Подошвы липли к полу.
Выскочив из перехода на свежий воздух, Лебедев оказался в парке. Вокруг были клумбы, голые, бугристые, перекопанные на зиму. Он пошёл прямо, сам не зная толком, куда. Короткий зимний день заканчивался, но возвращаться в часть не хотелось. Ещё у моря Лебедев здорово озяб, и его тянуло в какую-нибудь забегаловку, чтобы заказать там сто грамм водки с простенькой закуской, сесть, не снимая бушлата за столик, и хлопнуть залпом стопку, ощущая, как тепло разбегается по жилам, приятно греет в груди, покалывает лицо. А потом взять ещё пива с вяленой рыбой, которую здесь все называли тарашкой, и, сдирая чешую с её сочащихся янтарным жиром боков, не спеша прихлёбывать из пузатого бокала, посматривая на окружающих и прислушиваясь к их разговорам.
Но денег не было даже на маршрутку, а идти назад предстояло почти через весь город. Воинская часть располагалась на окраине, в заводском посёлке, а он забрёл в самый центр. Он бывал здесь неоднократно. И всякий раз его тянуло именно сюда — на узкие улочки со старыми каменными домами. Среди них попадались совсем древние, ветхие, ещё царской постройки, с неизменно выбитой на стене под крышей датой — 1900, или 1902, или 1912.
И было здесь всё тихо и уютно. И совсем не верилось, что где-то рядом таятся боевики, украдкой ощупывающие его ненавидящими взглядами; что без конца подрываются на спрятанных у дороги фугасах милицейские УАЗики патрулей; что пропадают солдаты из его части, тайком убежавшие в самоволку за сигаретами или за водкой; и что в прошлом месяце в семи километрах к югу от города чуть не пустили под откос воинский эшелон.
Лебедев вышел на набережную. У старой, закутанной в чёрный платок торговки взял на оставшийся у него рубль кулёк жареных подсолнечных семечек и, не спеша, пошёл прямо, грызя их и сплёвывая кожуру на сторону.
Народу в парке почти не было, и он одиноко побрёл вдоль балюстрады, сразу за которой пролегала железная дорога, отделявшая пляж от парка. Наверное, когда-то она была аккуратной, изящной, и, облокотившись на её перила можно было прямо из парка глядеть на море. Но теперь от полуметровых белых колонн остались лишь разбитые каменные основания, из которых уродливо торчали погнутые, ржавые арматурины
«И у каких уродов руки чесались всё попереломать? Как красиво было, наверное, когда она стояла целой. Ну что за народ здесь живёт? Так посмотришь — вроде, город как город. А приглядишься — ну всё переломано, загажено, заплёвано, даже в переходе на пляж дерьмом разит. Неужели самим не противно?! Я-то уеду, а им жить здесь», — вздохнул капитан, грустно поглядев на остатки балюстрады.
— Ва-а-а-а!!! Ва-я-я-я-я-я!!! У-у-у-уууууууу!!!! — внезапно раздался у него за спиной хрипловатый гортанный гогот.
Лебедев вздрогнул от неожиданности и обернулся. Прямо за ним шли четверо молодых парней. Спортивные костюмы, сдвинутые на затылки чёрные вязаные шапки, кожаные пиджаки, кроссовки, лакированные туфли с заострёнными носами — всё было на них гротескно, вульгарно, несочетаемо, нелепо. Глаза поблёскивали хищно, недобро, а по лицам — крючконосым и туповатым — блуждали самодовольные нагловатые ухмылки.
«Бычьё», — понял капитан. Это слово он перенял от местных. Так в Городе Ветров называли полудикую горскую молодёжь, бродящую повсюду целыми табунами.
Парни меж тем что-то оживлённо обсуждали, смеялись, размахивали руками, сорили на ходу шелухой семечек и громко матерились по-русски.
«Ишь, повылезли ближе к вечеру, — неприязненно подумал Лебедев. — Такие, небось, всю балюстраду и разбили. Силу свою бычью тут, наверное, показывали. Вот уж не зря говорят: вспомнишь г… — вот и оно».
Ему сделалось неприятно от их резких выкриков, гогота, грязного мата. Он отошёл в сторону и присел на край скамейки. Все доски с другого её края были грубо и безжалостно выломаны.
«Посижу тут, — решил он. — Пускай себе валят дальше».
Но парни, вместо того, чтобы пройти мимо, вдруг тоже остановились и уселись на другую скамейку, совсем рядом, метрах в пяти от него. Но та тоже оказалась разломанной, и всем места не хватило. Двое — те, что были в кожаных пиджаках — поместились на уцелевших досках, а другие, в спортивных костюмах с надписью «Страна Гор» во всю спину, присели на корточки прямо напротив них.
Капитан недовольно поморщился, но сразу вставать и уходить не хотелось. А то подумают ещё, что из-за них. Он облокотился на спинку, вытянул ноги и, луща ногтями семечки, поневоле стал прислушиваться к их разговору. Парни болтали громко, с сильным акцентом, но по-русски, и голоса их были резки и грубы. Речь свою они пересыпали местным жаргоном, потому Лебедев понимал не всё, отчего брезгливость его лишь удваивалась.
— …. вот так всё, в натуре, и получилось, — говорил длинный горбоносый парень в кожаном пиджаке, из-под которого виднелся красный свитер. — Короче, мне сейчас конкретная «лапа» нужна, чтобы сессию закрыть. У пахана, есть же, неудобяк уже просить. И так уже давал сколько. А у этих преподов-сук, брюхи в натуре бездонные. Им всё мало, есть же.
— Неудобняк — это перед бабой бывает, когда не встаёт, — съехидничал другой, тот, что был в спортивном костюме, коренастый и коротко стриженный.
— Э, за метлой следи, да. Это у тебя, наверное, не встаёт.
— Ва-я, спалился Курбан. Отвечаю, спалился!
И стриженный заржал громко, радуясь своим остротам.
— Э, вот Алишка с юрфака есть же? — вмешался в разговор третий.
— Какой Алишка?
— Ну, этот. Керима братуха. Который ещё раньше с Камилём вечно лазил. Помнишь?
— А, этот что ли, ушлёпок?
— Почему ушлёпок?
— Потому что ушлёпок.
— Ну, не важно. Вот у него, короче, есть же братуха двоюродный?
— Ну?
— Он, короче, в строительном техникуме учился. И, раз короче, не знаю из-за чего, со своим деканом побазарил. А потом слово за слово — ещё и помахался с ним. А у них декан — бычара такой конкретный, сельский. Родственник ректора, короче. Вот такой бычара! — и он, сдвинув брови, насупившись, сжав кулаки, даже привстал, стремясь изобразить декана наглядно. — Короче, Алишки братуху отчислили. Родителям «лапу» нехилую собирать пришлось — ректор сказал, что восстановит в эту сессию. И кинул, короче, не восстановил.
— Почему?
— Как почему? Ещё денег хочет.
— Вот чмошник!
— В натуре! Это я понимаю: у пацана проблемы конкретные. А у тебя, Ибра, что? Пару экзаменов толкнуть — это фигня всё.
— Вам-то легко говорить, — Ибрагим вздохнул.
— Он, что, дурной?
— Кто?
— Алишки братуха?
— Да он по жизни такой был. Сам потому что бычара. Просто не понимал пацан, где можно быковать, а где нельзя. Вечно рога включал не по делу.
Мимо них, держась под ручку, прошли две девушки. Одна высокая, в тёмных обтягивающих брюках, короткой блестящей куртке и лёгкой косынке, повязанной на голове так, чтобы длинные пряди каштановых волос падали на самые плечи. Она шла прямой уверенной походкой, кося по сторонам чёрным глазом. Вторая была ростом пониже и выглядела нескладной, полноватой, кургузой. На ней была чёрная короткая юбка и какие-то ядовито-зелёные с оранжевыми полосками, безвкусные шерстяные гольфы, доходящие до колен. По спине разметались густые тёмные волосы.
— Ва-а-а! — увидев их первым, воскликнул Ибрагим.
Все, словно по команде, уставились на девушек, сально пожирая их глазами, нахально ухмыляясь и прищёлкивая языками, а один из сидевших на корточках аж привстал.
— Э, девушка! Девушка! — крикнул Ибрагим, когда те поравнялись с ними.
Высокая оценивающе скользнула по нему взглядом, но её лицо сделалось надменным, почти каменным. Полная улыбнулась, но тут же подавила улыбку и пошла дальше, смотря прямо перед собой. По мере того, как они удалялись, возгласы парней становились всё громче.
