Что мусульмане думают об этом? (Задавая столь «наивный» вопрос, я еще не знал, что в арабской общине Деарборна христиан так же много, как и мусульман.)
Несмотря на то, что мой отец был евреем, я не ощущал враждебности к арабам или мусульманам. Правильно или нет, но я расценивал конфликт между Израилем и его арабскими соседями в первую очередь как территориальную проблему, обостренную годами «холодной войны». Во-вторых, мне казалось, что экстремисты и религиозные фанатики с каждой стороны просто хотят уничтожить друг друга. Мне было очень интересно услышать, что думают обо всем этом арабо-американцы.
Артем объяснил: среди арабов в Деарборне много ливанцев, они не хотят давать никаких интервью. Найти тех, которые не откажутся от беседы, он попросил Ахмуда, студента колледжа. Ахмуд определил то, что особенно волновало людей. Первое: антиарабские настроения после атаки 11 сентября. Второе: война в Ираке, которая разжигает антимусульманские настроения в Америке. И наконец, Штаты поддерживают вторжение Израиля в Ливан, что вызывает у арабов крайне негативную реакцию. Артем поставил нас в известность, что люди, согласившиеся говорить перед камерой, будут делать это, только если мы будем избегать политики. В реальности, после нескольких вопросов почти все арабо-американцы хотели обсуждать политику.
Наше первое интервью состоялось в мечети. Я никогда раньше не был в мечети и не знал, чего там ожидать.
К моему удивлению, мечетью оказалось одноэтажное, невзрачно-серое здание, единственным обозначением были голубые арабские буквы на белой пластиковой табличке на стене.
На входе мы были встречены чисто выбритым господином в деловом костюме. Он приветствовал нас как-то неловко, пожав руки мужчинам. Надя Соловьева, красивая девушка из нашей группы, тоже протянула ему руку. Он заколебался, шагнул в сторону и произнес: — «Я извиняюсь, мадам, но я не могу пожать вам руку по религиозным причинам». Надя улыбнулась в недоумении, потом повязала на голову косынку, и мы прошли дальше.
И правда: покрытой шарфом женщине кивнули и приветственно улыбнулись. Нас попросили снять обувь, и мы прошли в длинный холл. Впереди, с сомкнутыми на животе руками, стоял имам. Среднего роста, примерно пятидесяти лет, немного полноватый, в черной робе и блестящем белом тюрбане. Он был черноволос, а борода поседевшая, на лице скромная улыбка. Его черные глаза быстро двигались, оценивая гостей. Имам тепло пожал руку Владимиру и мне, приветствуя нас грациозно. Мягкий голос звучал властно.
По его левую руку стоял еще один имам, выше и моложе, с ухоженной бородой и усами, блестящими глазами и подобострастной улыбкой. Его белая шелковая роба была ослепительна под черной мантией. Он поздоровался с преувеличенной почтительностью, что заставило меня инстинктивно засомневаться в его искренности, и сообщил, что старейший имам гарантирует нам интервью после завтрака; и нас пропустили в просторную комнату с длинным столом.
Я слышал об арабской гостеприимности, но не был готов к такому изобилию: тарелки огурцов, помидоров, мята, лук, хумус, круглый тонкий хлеб, вишневый соус, ливанский сыр, бобы в оливковом масле, лимонный сок… Каждое блюдо было изысканно подано, без намека на претенциозность. Стало понятно — вся эта прекрасная еда приготовлена женщинами, которых, правда, не было видно нигде.
Старейший имам восседал в центре стола, его молодой коллега рядом с ним. Молодой имам говорил на английском, близком к совершенству, и переводил нам. Познер и я сели друг напротив друга. (Иван Ургант — «как бы Петров» улетел в Бостон, чтобы взять несколько интервью.) Остальные члены команды расселись за столом. Они выглядели крайне заинтересованными всем тем, что было на нем.
В течение этого великолепного завтрака беседа шла непринужденно, хотя и с некоторым оттенком формальности. Хозяин поведал, что мечеть в основном обслуживает ливанцев, включая недавних беженцев. Мечеть помогает в социальных вопросах, религиозно просвещает, разъясняет американские политические процессы. Помогает она и в решении одной из основных сегодняшних задач, связанной с жизнью арабов-американцев в зарубежной общине. Об этой проблеме рассказал нам молодой имам, иммигрант из Ирака. Он тоже был главным, но в другой мечети.
Сидя за столом, я наблюдал за двумя мужчинами, старым и молодым, которые разговаривали с Познером. Они выглядели странно для меня: чужестранцы в одежде и манерах. Но я поймал себя на мысли, что воспитывался католиком, католические монахи и священники также одеты в изысканные одеяния. Со стороны эти одеяния выглядят такими же особенными и странными, как и одежда имамов. Единственная разница в том, что католическое облачение более привычно для меня, чем мусульманское.
Имам намекнул, что предпочел бы дать интервью в его офисе, но, по-видимому, этого не поняли, и, как только трапеза была закончена, ребята начали устанавливать оборудование в комнате для завтрака. От этого имам даже несколько изменился в лице, но безмолвно согласился.
Владимир задавал прямые, жесткие вопросы: вы чувствуете себя больше ливанцем или американцем? Вы мусульмане или вы американцы? Что значит для вас быть американцем? Хотят ли мусульмане быть частью «кипящего котла» или остаться в стороне, «как отдельные части салата»? Вы на самом деле американцы?
От таких вопросов лицо старейшего имама изменилось, у него даже щека задергалась. Молодой священник нервно постукивал пальцами по колену. Понятно было, что они чувствуют себя не в своей тарелке. Не столько из-за наших вопросов, а сколько из-за отношения к ним в обществе. К тому же за день до этого двадцать один мусульманин был арестован по подозрению в подготовке взрывов самолетов. Правда, арестовали их в Англии, а не в США. Однако общественный резонанс был силен и на другой стороне Атлантического океана.
Тем не менее старейший имам, хотя и осторожно, ответил на каждый «неудобный» вопрос. Настала моя очередь спрашивать, и я спросил, что, на его взгляд, предпочтительней: отделение церкви от государства или правление теократии. После паузы он сказал, что мог бы допустить отделение церкви от государства, если бы в его стране было разнообразие религий, но так как есть только одна, то теократия вполне приемлема.
Затем нас пригласили в офис старейшего имама. Камеры были выключены, и он облегченно вздохнул. Говорил он теперь более свободно, улыбался и шутил.
Вот-вот должны были подать арабский кофе. Пока ждали кофе, я спросил, почему же мусульманские лидеры не столь откровенны в осуждении террористской жестокости: ведь эти люди, которые берут на себя ответственность за взрывы, заявляют, что действуют во имя Аллаха. Имам не ответил прямо, но сказал, что вопрос террористической жестокости не будет разрешен, пока не прекратится «израильская агрессия против Палестины».
Другой имам вошел к нам, опять подобострастно улыбаясь. Его сопровождал высокий, стройный, с умными глазами на невинном лице юноша, представленный как сын имама, Мохаммед. Всеобщее внимание сосредоточилось на нем, когда Владимир спросил, кем он считает себя: иракцем или американцем. Он ответил просто и красноречиво: «И то и другое. Я ощущаю глубокую связь с нашей ливанской родиной потому, что это наш духовный источник, то, чем я дорожу. Но мне очень нравится в Америке, и я также считаю себя американцем». В то время, как Мохаммед отвечал нам, я взглянул на его отца. Тот смотрел на сына пристально и беспокойно: он явно не был готов к тому, чтобы услышать такие ответы. Вопросы продолжались; он смотрел на сына все более пристально и беспокойно. Наконец, нервно засмеялся и обронил: «Знаете, только сейчас я начинаю понимать, что думает мой сын!»
Парень заявил, что хочет стать журналистом. «Я хочу помогать людям рассказывать историю их жизни».
Когда мы отъехали от мечети, Владимир спросил, что я думаю обо всем этом. Я сказал, что еще должен подумать, не могу ничего сразу сказать, хотя мне понравился этот высокий арабский мальчик… Когда он отвечал на наши вопросы, его отец очень нервничал.
Владимир вел машину, сосредоточенно глядя на дорогу. «Этот молодой имам… Черт, никогда бы не купил у него машину!»
* * *
Наша следующая остановка — ливанский семейный продуктовый магазин.
Во времена моего детства семейные магазины были распространены в Америке, и свою первую работу я нашел именно в таком магазине, в Глен Еллен. Я подрабатывал как «коробочный мальчик», упаковывая продукты и помогая донести их до машины. Для жителей городка посещение таких магазинов было больше, чем обычная коммерческая акция. Многие останавливались поговорить с мясником или с кассиром. Покупателям нравилось немного с ними поболтать о том о сем: кассиры и мясники — опытные, знающие, интересные, хорошо информированные люди. Было в этом что-то неспешное, милое и очень провинциальное. Как в коммерческом, так и социальном смысле.
