– Вот, Югана, карта. Не сможешь ли отыскать здесь то озеро?..
Югане не хочется обижать гостя-начальника. Она пододвигает к себе карту, долго смотрит, думает, и говорит наконец:
– Следов много. Все маленькие. Глаза не видят. Я сама буду рисовать тебе карту…
Югана взяла из рук Геннадия Яковлевича красный карандаш и на обратной стороне карты стала чертить извилистые линии.
– Вы мне рассказывайте, что значит каждая линия, – просит Геннадий Яковлевич.
– Глаза твои видят, как не понять? Это Оглат. Вот Илюшкина избушка. Дальше спит Шайтаново болото…
2
Дом Андронихи стоит на отшибе. Сразу за огородом начинается заболоченная низина, которая, минуя кладбищенский бугор, уходит в сосновые леса. Из окна сметила Андрониха председателя артели с каким-то важным, не деревенским мужиком. Стояли они и разговаривали. Незнакомец вдоль низины махнул рукой, что тебе улицу прорубил. Другой ладонью повел – снял под корень лес. Не усидеть дома Андронихе. Любопытно. Вдруг ее сселять с насиженного места решили? Мигом предлог-заделье надумала, как ей невзначай с мужиками встретиться. Вывела Андрониха из пригона телушку – цоб-цобэ! – и погнала за свой огород пастись.
Поравнялась с мужиками. Не пожалела спины в поклоне – в пояснице что-то хрустнуло, от живота под сердце кольнуло…
– Шуронька, – обратилась она ласково к председателю. – Никак мой огород-усадьбу урезать пришли? А я его всю жизнь удобряла-навозила… Весь супесь на чернозем переделала.
– Нет, бабушка, – посмеиваясь, отвечает Гулов, – никакого уреза твоей усадьбы не будет, а сосед появится… Можешь с ним познакомиться.
– Слава богу, наконец-то! – так и засияла Андрониха, будто всю жизнь ждала такого соседа. – Ведь все одиночила на отшибе. Скукота…
– Теперь у тебя самое бойкое место станет, – двусмысленно говорил Гулов.
– С чего это? – уловив загадку в голосе председателя и сразу переменив тон, спросила испуганная Андрониха.
– На этой низине выстроим поселок буровиков, – пояснил Геннадий Яковлевич. – Отгрохаем ремонтные мастерские, баню, пекарню, электростанцию…
– О, господи, чо вытворять они удумали! – уже злобно зашлась бабка.
– Как раз кстати ты, бабка, подошла, – не обращая на ее возглас внимания, начинает Александр деловито.
«Говорь, Шуронька», – глазами просит Андрониха.
– На квартиру жильца пустишь?
– Хорошего человека почему не уютить.
– Тебе, Геннадий Яковлевич, пожалуй, действительно у нее будет удобнее поселиться. Новостройка всегда перед глазами, под рукой. Ходить близко…
– Кто ты собой, добрый человек? – пытает бабка Геннадия Яковлевича.
– Он начальник нефтеразведки, царь и бог теперь на Югане, – вместо Обручева отвечает Гулов.
– Бедно живу я. Понравится ли? – вздыхает Андрониха, чуя, что здесь можно выторговать лишнюю деньгу: раз большой начальник, то и заплатит много…
– Я, бабушка, тоже не из богатых. Два чемодана да спальный мешок. Вот и все манатки, – утешает Андрониху Геннадий Яковлевич.
– Пойдем в избу. Посмотришь. И сговоримся, если приютно тебе у меня покажется, – уже без прежнего энтузиазма зовет Андрониха.
– Ну, все, Геннадий Яковлевич, пошел я, – махнул рукой Гулов на прощание.
– Спасибо, Александр Григорьевич. Отправляюсь отсыпаться. Приплывут мои новоселы – не до отдыха тогда будет.
Спроворила Андрониха квартиранту ужин. Поел он. На икону в углу посмотрел.
«Крещеный человек. На Христов лик глядит с уважением», – подумала Андрониха.
Койку Геннадию Яковлевичу поставила бабка за перегородкой у окна. Вид – в аккурат на будущее строительство. Говорлива сегодня Андрониха, на редкость любопытна. Да и квартиранта потянуло на разговор ради знакомства. Отстала от его души усталость.
– Значится, женушку твою сглазили, стервой оказалась, прости меня господи, – сочувственно говорит Андрониха и крестится. – Променяла такого человека! Офицером, поди, воевал?
– Подполковником закончил войну.
– Вот и говорю, полковника променяла на чахоточного директора-пимокатного… Ох, и жизнь наша… У тебя глаз стреляный, – вдруг деловито продолжает Андрониха и в голове у нее мигом зреет интересный план. – Не кольнула ли сердце какая наша улангаевская пташечка?..
Геннадий Яковлевич улыбнулся с хитринкой и посмотрел на Андрониху: знаю, мол, к чему ты, бабка, клонишь.
Сегодня зашел он в магазин. Видит, продавщица поставила стремянку, потянулась рукой к самой верхней полке. Удивила Геннадия Яковлевича стройная Сонина фигура. Будто застыла птица-лебедь на вираже. И сейчас подмывает его спросить у Андронихи про Соню подробнее.
– Соня-то?.. – бабка делает значительное лицо. – Если взаболь она тебе с первого взгляда люба, а не мельтешишь, то могу ее соглашать за тебя…
– Позднее как-нибудь. Неудобно… – смешался Геннадий Яковлевич от такого прямого предложения.
– Железо надо хлестать, пока не охлынуло. Бабу любить, пока не состарился. Соня не какая-нибудь халда. Эвон, сколь к ней сваталось! Она строгая… Гордость у нее вровень по красоту ее женскую. Ей и стрекотать-манить не надо. Выйдет замуж за такого, что красоваться будет и ни разу в жизни не ослезит платок – начинает расхваливать-стараться Андрониха.
– Красивая она, верно… Даже робость берет…
– Смирный баран волчице по зубам. Соне нужен характерный мужчина. Ты вроде по всем пунктам подходишь. Руки мастеровые, образование городское, не урод. Где надо, могутным кулачищем своим стол прошибешь. Жену да себя в обиду не дашь… Ну, до завтра… Заговорилась я с тобой, – неожиданно заторопилась Андрониха. – Ты, милок, поспи, поспи на перинке-то… А я пойду сейчас в магазин к Соне, белой принесу тебе к еде-то…
– Нет, говорят, белой у вас в продаже, – смущенно возражает Геннадий Яковлевич. Пить ему совсем не хочется, но уж больно настойчиво бабка о Соне говорила, наверняка неспроста.
– Для кого нет, а для меня завсе, – гордо отвечает бабка Андрониха и хлопает дверью.
Старые ноги ее прытче любых молодых понесли за калитку. Шла-торопилась Андрониха к Соне. Рада-радешенька. Голенища кирзовых сапог по тощим ногам ширк да ширк… Шыр-шыр голенища сапог – и стихли на пороге Сониного дома.
– Сонюшка, бутылку белой мне, уважь, голубушка…
– С чего вдруг на ночь глядя на бутылочку потянуло? – любопытствует продавщица.
– Большой человек у меня квартирует… – шепотом сообщает бабка.
– Начальник нефтеразведки, что ли? – К Соне всегда последние новости в дом слетаются первыми.
– Он самый, – радостно подтверждает Андрониха. – Говорить ему с тобой надо. Люду тьма скоро к нам понаедет. Весь твой харч-товар как ветром из магазина сдует. Договаривайся с начальником заранее про завоз товаров на его ораву.
– Хитришь, бабуся, – говорит Соня, но сразу начинает тщательно наряжаться перед зеркалом. Любопытно, что он за птица такая.
Геннадий Яковлевич понравился Соне. Понравился своим деловым разговором о снабжении населения продуктами и товарами, и еще понравился своим умным лицом. Ознакомились они. Время за полночь. Старуха улеглась на полатях за печкой отдыхать. Прислушивалась валась к затянувшемуся разговору квартиранта с Соней.
– Мне пора домой, Геннадий Яковлевич, – томно говорит Соня. – Так всю ночь можно просидеть…
– Посиди еще, Соня… Хоть до утра с тобой согласен…
«Вот мужик, орел с огнем! Такой сам присушит и отсушит любую», – радуется Андрониха за печью, стараясь не пропустить ни единого слова.
– Не веришь, Соня, такую, как ты, я искал много лет, – вдруг решительно говорит слегка захмелевший начальник нефтеразведки.
– Спи… Я пойду, Геннадий Яковлевич. Побереги любезные слова… Женщин красивых много в Улангае, – кокетничает Соня.
– Я провожу тебя.
– Зачем? Сама хорошо дорогу знаю…
«Ой-ай, зря, Сонька, фордыбачишь. Дура. Такого мужика упустишь, в жись больше не встренуть, – ругала Андрониха Соню, ворочаясь в запечье. – Чтой-то они притихли там? Гляну-ка… Батюшки… Он ейные руки целует! Ей-богу, по-иностранному целует! Лопни мои бельмы, в жизни такого не видывала. Это тебе не Кучум по своей обходительности…»
– Не провожай…
– Вот язва Сонька! Сама поцеловала в губы… Дай тебе господь за весь долгий бабий терпеж вечного счастья, – бормочет довольная Андрониха.
Дверь мурлыкнула дремотно. Скрипнули сенные тесовицы под Сониными ногами, повздыхали шаткие ступеньки крыльца, и все затихло. Андрониха слезла с полатей, сонливо потянулась, громко зевнула, выдавая в движениях и звуках сладкое просонье, – на уверье квартиранту. Закрыла дверной засов, перекрестилась и снова полезла на печь.
Обидно бабке за свою жизнь стало – прожит век за холщовый мех. Не испытала она мужней ласки. Не было неги, поцелуев таких, как нынче в моде. Хотелось ей перед смертью со старичком пожить… Отказал господь. Помер Паша на той неделе. А ведь с чего старику было помирать? Здоровьем не хаялся, в сельсовете с ним расписаны… Юганиха напустила на Пашу порчу. Не иначе. Ее проказа… Думает об этом Андрониха и горестно вздыхает: «Ох-хо-хо… грехи тяжкие наши, не алкоголь сгубил Пашу… порча шаманская…»
