– А я говорю, разойдись! Полюбовники, мать вашу…
Дежурил по милиции в эту ночь участковый уполномоченный лейтенант Парфенов. С вечера к нему зашел пожарный инспектор капитан Стенин:
– Вась, приходи после ужина в пожарку – с бредежком полазаем по запруде. Ночь теплая.
– А где бредень взял?
– Дезертир принес.
– Сам-то он будет бродить?
– Ну! Мы с тобой в бредне-то запутаемся. Он у него что твой невод – одна мотня десять метров.
– Тогда приду.
Дезертир считался лучшим рыбаком на всю округу. Мастерству этому он обучался поневоле. Многие годы рыбалка по ночам была его главным доходом.
Сперва Дезертир пропал без вести. В сорок третьем году по нему уж и поминки справили. Потом объявился живым… через двадцать лет. Все эти годы просидел он в собственном подполе. Не так чтобы просидел – работал по ночам, дом ухетал, двор, сено косил, рыбачил… Детей нарожал. А уж напоследок, осмелев, стал ходить в отхожий промысел. Благо что паспортов у колхозников не было. Кем назовется – за того и сходит. Пристал к одной дальней тумской бригаде плотников, с ней и ходил по колхозам – дворы скотные строили, хранилища, избы… Жил он на хуторе Выкса. До войны там было всего десяток дворов, а к шестидесятому году один остался. «Как, Настасья Гунькина там и живет? – сокрушались бабы из дальних сел. – Лес кругом да луга. В озерах одни черти ночуют…» – «Она с чертями и снюхалась. Третьего ребенка в подоле от них принесла».
Выдал себя Дезертир сам. Умерла мать у него. Пока ее обмывали да отпевали, он все в подполе отсиживался. Но, когда понесли на кладбище, не выдержал. Бледный, без шапки, раздетый – время было осеннее, ветреное, – он шел за ее гробом, бормотал деревянным голосом: «Прости, мать родная! Простите, люди добрые!» И всю дорогу плакал.
С кладбища сам пошел в Рожнов, в милицию. Настасья вопила по нем пуще, чем по умершей… «Хоть бы на поминки вернулся! Посидел бы с детьми напоследок», – упрашивала его Настасья. Но он был безответен.
В милиции дежурил как раз участковый Парфенов.
– Берите меня… Я дезертир.
Гунькин так и пришел без шапки, раздетый, с размазанными потеками слез по щекам.
– Какой дезертир? Откуда? – спрашивал его молодой лейтенант. – С трудового фронта, что ли? С целины?
– Нет, с настоящего… с германского.
– Да ты что, друг, пьяный, что ли?
Пока посылали бумаги в высокие сферы, пока ждали указаний, как быть с этим дезертиром, куда его девать, Гунькин с топором да рубанком всю милицию обстроил: и полы перебрал, и двери выправил, и переплеты оконные сменил. И даже начальнику квартиру успел отремонтировать.
– А он деловой, этот дезертир, – сказал начальник. – Только в глаза не смотрит и мычит, как немой. Если помилуют, надо бы трудоустроить его.
Помилование пришло через два месяца. И участковый уполномоченный Парфенов водил его в райкомхоз:
– Отбился человек от жизни… Надо бы посодействовать насчет работы. А так он ничего, смирный. Работать умеет…
Приняли. Милиция авторитетом пользуется. Переехал Гунькин в Рожнов, построил себе пятистенок, разукрасил его резными наличниками и зажил не хуже иных прочих. Про его историю вскоре все позабыли, только и осталось одно прозвище – Дезертир, которое и к ребятишкам перешло. Но кто в Рожнове живет без прозвища? Поди раскопай – отчего так прозывают. Да вот, пожалуй, привычка скверная осталась – плохо спал по ночам Дезертир. Но и тут оборачивалось не без пользы – рыбачил.
Еще с вечера принес он в пожарку свой бредень, сам связал из капроновых ниток цвета лягушачьей икры, чтобы рыбий глаз сбить. Капитан Стенин опробовал его на прочность: двумя пальцами захватил ячейки и натянул их до глубокой рези в теле:
– Крепкий!
– Повеситься можно – нитка выдержит, – ответил Дезертир. – Она в химическом составе пропитана.
– Это что за состав?
– В готовом виде существует. Вроде дубильного порошка.
– А у нас батя сроду шкуры женской мочой выделывал, – сказал капитан.
– Женская моча мягкость придает, – согласился Дезертир. – И гнилушки тоже… А химия, она органичность съедает. Любой запах отобьет, хоть скотский, хоть псиный.
Когда пришел лейтенант Парфенов, Стенин и ему дал испробовать бредень на прочность.
– Больно мелкая ячея, – неожиданно сказал Парфенов. – Эдак мы всех головастиков выловим.
– А тебе не все равно? – спросил Стенин.
– Вроде бы неудобно. По закону охраны ячея дозволяется пятнадцать на пятнадцать.
– А тебе что? Ты его писал, этот закон?
– Вроде бы неудобно. На той неделе мы с егерем отобрали бредень у бреховских как раз за мелкую ячею.
– Дак егерь сам и ловит этим бреднем, – рассмеялся Стенин.
– Понятно. Чего ж ему без дела валяться?
Лейтенант Парфенов был сух и деловит, и на лице его лежала постоянная озабоченность – так я сделал или не так? А капитан Стенин лицо имел круглое, довольное и беззаботное: «Ну, чего ты думаешь? Плюнь! Как ни сделаешь – все будет хорошо», – написано было на его лице. А у Дезертира лицо было темное, плоское, и ничего на нем сроду не писалось и не читалось. Пока спорили насчет ячеи капитан с лейтенантом, он сидел на пороге и спокойно курил.
Пошли они на запруду затемно; капитан Стенин нес пустое ведро, а Парфенов с Дезертиром бредень. Возле пруда паслись две лошади, да хоронилась от собак у самого берега утиная стая. Увидев людей, утки дружно закрякали и поплыли прочь от берега, а лошади поочередно подымали головы, настороженно глядели, замерев, как истуканы, и, фыркая, снова пускались щипать траву.
– Чьи это лошади? – спросил Парфенов.
– А зачем тебе? – отозвался Стенин.
– Да придут поглядеть за ними и нас увидят. Неудобно.
– Ты чего, Шинкарева боишься? Он сам по ночам ловит.
– Дак он хозяин, – сказал Парфенов.
– Директор совхоза – лицо общественное. И рыба тоже есть общественное достояние, – уверенно рассуждал Стенин. – А перед обществом мы все равны. Стало быть, если директору можно ловить рыбу по ночам, то и нам не возбраняется.
– Так-то оно так. Но увидят – неудобно.
– А твое дело сторона. Я старший по званию, я и отвечу.
Размотали бредень, подивились его длине.
– А мотня-то, мотня какая! – восторгался Стенин. – В ней и рыбу-то не найдешь, как блоху в ширинке у старого деда.
– Попалась бы… Небось прищучим, – сказал Дезертир.
Лейтенант стал снимать китель и брюки.
– А ты чего штаны снимаешь? Холодно, – сказал Стенин.
– Дак я ж на дежурстве. А вдруг кто вызовет?
– Куда тебя вызовут?
– Мало ли куда… Неудобно в мокрых штанах бежать.
– Неудобно только с пустым карманом в пивную заходить…
Дезертир взялся за водило и решительно пошел на глубину, пошел прямо в чем был: в рубахе, в брюках, сапогах.
– О, видал, какой водолаз! Правильно! Давай на заброд – тебя рыба не боится. От тебя вроде бы тиной пахнет, – командовал Стенин. – А ты, Вася, от берега заходи. В случае чего телефон принесут из пожарки – я тебе трубку протяну.
– Гляди не накаркай. – Парфенов остался в исподней рубахе и кальсонах, форменные брюки и китель аккуратно сложил, как в казарме по отбою, да еще фуражкой прикрыл их. А пистолет и планшетку отдал Стенину.
Только они погрузились в воду, как из пожарки прибежал дежурный пожарник:
– Товарищ лейтенант, вас срочно к телефону!
– Что такое? Кто зовет? – спросил Стенин.
– Полубояринов, зубной техник…
– Ах, этот писатель-утопист! Чего ему, жалобу не знает на кого подать? Или новый проект строчит – как из лягушек патоку варить?
– Говорит, у них Чиженок скандалит…
– Подумаешь! Словом стекла не вышибешь, – изрек Стенин. – Скажи ему – за язык милиция еще не привлекает. А ты давай, давай! Тяни! – крикнул он распрямившемуся было из воды Парфенову. – Постой! – остановил Стенин пожарника. – А откуда Полубояринов знает, что Парфенов у нас?
– Сторож сказал… Ну?
– А ты?
– Что я?
– Ты поди пояснил – рыбу ловит?
– Дак он спрашивает…
– Дурак! Ступай. Гунькин, держи водило ниже! Прижимай его ко дну! – крикнул он, обернувшись к рыбакам.
– И так уж подбородок на воде, – ответил Дезертир, отплевываясь.
– Окунай и голову, все равно в баню редко ходишь.
– Вода вонючая.
– Вода не дерьмо, не прилепится.
Первый заброд оказался удачным: в необъятной мотне, облепленной ослизкой ряской, затрепетали упругие карпы.
– Гунькин, заноси от воды-то! Поджимай мотню! – кричал и суетился с ведром Стенин. – Вась, слышишь? Встряхни сетку-то! А то ни черта не видно в этой слизи…
Парфенов и Дезертир кинули водила и, бросившись на колени, азартно хватали, прижимали ладонями к земле прохладных скользких рыбин.
– Вот это лапти, вот это ошметки, – приговаривал Стенин и тоже елозил на корточках, хватал трепетавших, белевших во тьме карпов.
Когда рыба была уложена в ведро, а бредень очищен от ряски и занесен для нового заброда, прибежал опять пожарник:
