— Это хорошо, что хоть какая-то надежда есть, с нею жить легче, не так одиноко. Верит, что кому-то нужна,— улыбнулся Иванов.
— На девятом десятке? Мужики, ее врачам показать надо!
— Варя! Любви все возрасты покорны! — рассмеялся Бондарев.
— Брось шутить! В ее годы о душе надо думать! А то раньше все политикой интересовалась. Нынче любовные романы читает. Смех, да и только.
— Эх-х, Варя! Хорошо, что хоть под финиш познала старая про любовь. Иные за всю жизнь ее не знали,— вздохнул Бондарев и о своем задумался.
Когда-то и он любил женщину. Из зэчек. Красивой она была. Равной в свете не видел. Многое мог сделать для бабы. Но отвергла все, вместе с волей, выездом с Колымы пренебрегла и самим Игорем. Назвала подлецом, придурком, отморозком, оттолкнула, когда попытался приобнять и выскочила из кабинета пулей. Продолжать разговор не стала. И сама не зная того, уже много лет жила в сердце и в памяти.
Нет, Игорь, конечно, не страдал так жестоко. Не мучился воспоминаниями, не ждал ее во сне. И когда подваливал случай, не упускал бабенку. Без лишних уговоров зажимал в угол, или валил на диван, понимая, что миг страсти короток. Но ту, отвергнувшую его, не забывал. Почему-то так часто случалось, что отказавшие бывали дороже и помнились дольше других.
— Говоришь, что хорошо, когда есть надежда? А если я без нее всю жизнь обхожусь. И даже не думаю о ней,— сказала баба.
— Скучно живешь. Потому та бабка тебе непонятна. Она под старость познала радость, а ты в полном соку гибнешь. Сохнешь, как сломанная ветка. И какой толк в этой жизни? — отмахнулся Иванов безрадостно, пожалев женщину.
Та свое вспомнила.
Сломалась машина рядом с ее домом. Ну, хоть волком вой. Водитель, конечно, прямиком к Варваре приперся. Весь в снегу, в сосульках, ни лица, ни глаз не видно. Сказал, что полный кузов харчей везет. Оставлять такой груз на дороге опасно. И что делать, не знает. Подумав, решил закрепить брезент на борту и вскоре вернулся с полной сумкой еды. Даже бутылку не забыл прихватить и все уговаривал бабу выпить.
Вино понравилось, и женщина выпила почти полную бутылку сама. А ночью едва отбилась от Мишки. Тот так зажал бабу, что Варе вовсе невмоготу стало, хоть из своей хаты беги.
— Да ты что? Неживая? Или все еще в целках бегаешь? Чего теряешь, мы живые люди, лови момент, покуда он в руки идет.
— А если не хочу!
— Чем я хуже других? Не кривой, не горбатый, не старик! Чего ломаешься, как сдобный пряник?
Он измотал Варьку так, что та под утро обессилила, и Мишка легко одолел ее.
— Так ты и вправду девка? Вот уж не думал. В твои годы взрослых детей имеют, а ты в нетронутых жила. С чего бы так-то? — удивлялся искренне.
Он до утра озорничал. Но со следующего дня по всей трассе пошли о ней разговоры. С сальностями и подробностями. Как только не называли, что не говорили о бабе! Склоняли по всем падежам и мужики и бабы. За спиной и в лицо говорили всякие гадости. И вот тогда Варька решилась отловить Мишку и навалять ему при всех, испозорить как мужика и человека, чтоб тот не рисковал не только близко подойти к ее дому, но даже вылезти из кабины. Но Мишка долго не появлялся. Он словно пропал бесследно.
Одни судачили, что уехал в отпуск на материк, другие болтали, будто перевелся на новое место работы, и у Варвары со временем глохла злоба, остывала обида, заживала память. Но, именно с того времени никого из мужиков не пускала к себе домой, возненавидев всех и каждого.
— А ты, баба, не тушуйся! Брехнули о тебе лишку, посмейся! Значит, дорогого стоишь, раз мужики о тебе лопочут. Знай, о никчемной молчат, чтоб самому не опозориться. А тобою, как медалью, хвалятся. Чего злишься, радоваться надо,— говорили водители, похотливо оглядывая.
Варька теперь стала хитрее. С вечера закрывала на замок калитку, словно ее самой не было дома.
Но однажды летом, в проливной дождь, кто- то настырно постучал в окно.
Варька раздвинула занавески и удивилась. Сам Мишка заявился. Прошли года три, не меньше.
— Ну, козел, держись! — метнулась баба к двери и тут же хотела огреть человека засовом. Вспомнились все пересуды.
Но едва открыла дверь, засов мигом оказался в Мишкиных руках. Он выдернул его как перышко. И не дав сказать ни слова, пропихнул Варьку в дом.
Пока она успевала открыть рот, мужик закрывал поцелуем и быстро раздевал женщину, подталкивал к койке.
Вскоре она не могла уже ни о чем говорить. Оказалась полностью во власти человека. А Мишка творил с нею, что хотел.
— Мишка, а вдруг ребенок? — еле успела спросить мужика.
— Враз женюсь и увезу в город! — ответил весело. Но через год узнала, перевернулся он на семьдесят втором километре. Понесло машину на гололеде. Мужик даже выскочить из кабины не успел, заклинило дверь, и машина вместе с грузом сгорела дотла. Никого не оказалось на пути, чтоб помог выбраться. Человек сгорел до углей. Его опознали по машине.
После того случая Варя никого не ждала. Рано ложилась спать, но засыпала лишь под утро. Ей все слышались звуки подъезжающей машины, вот она затормозила, остановилась перед калиткой.
— Нет, не погиб, не сгорел! Живой он! — подскакивала к окну Но на трассе не души, не машины. Лишь назойливая пурга бьется в окна жесткими крыльями, царапает стекла.
— Покойные не встают, ушедшие не возвращаются. А и смерть лишь один раз приходит за человеком. Конечно, не для того, чтоб выпустить опять на белый свет. Он слишком хорош для женщин,— вздыхает баба.
С той поры она не знала мужчин.
— Чего пригорюнилась, Варя? Иль что-то свое вспомнилось? Не печалься! Твоя весна еще не пришла. Ты ее не упусти. Это нам с Игорем уже ждать нечего. Отпели наши соловьи. А весны, поседев заранее, в зимы обратились. А у тебя тут столько соколов под окнами каждый день мотаются, что скучать грешно,— сказал Евменович.
— Женщина хоть в Москве иль на Колыме всегда останется женщиной. Ей все по хрену, коль имеет такую милую мордашку и улыбку. Что же касается пережитого, о нем, как о прошедшей зиме, пореже вспоминай. Все мы жизнью битые. Синяков и болячек столько, что лучше о них помолчать. Нет такого ребенка, чтоб не смеялся, нет старика, чтобы не плакал. Жизнь каждого своим кнутом гладит. Хорошо, если только по заднице достает. Другое береги от ударов, проходит долго и сильнее болит. Пока заживет, оглянешься, а уже жизни нет,— сказал Игорь.
— Игорь, а где твоя семья?
— Ушли от меня, бросили.
— А почему другую не заведешь?
— Одинокому, вернее холостому, даже лучше живется.
— Во-во! Мой братан едва женился, месяца не прошло, а его цап за задницу и следом за отцом на Колыму отправили. Я неделю назад узнал.
— А за что его взяли?
— Разве у нас говорят? Затолкали в «воронок» и без объяснений! — нахмурился Евменович.
— Просто так не берут. Была причина,— нахмурился Бондарев и сказал:
— Знаю я от своих ребят, что твоего брата взяли. И не случайно. На демонстрации не ходил. Сколько ему говорили, а он, как глухой. Вот и загремел на пятак как неблагонадежный, несознательный. Он и в армии от политзанятий отлынивал. А ведь в погранвойсках служил.
— Ну и что с того? — огрызнулся Иванов.
— Пойми, это Варе или мне безразлично. А тебе все знать надо о брате. Ведь он не посторонний человек. Близкая родня. Вот так нашкодит, а тебя за жопу прихватят и тоже куда-нибудь упекут. Почему дома, в своей семье не досмотрел?
— Он уже женатым был, свою семью имел. А что? И его нет в живых? — вдруг что-то дошло до Сашки. Глаза человека округлились, лицо побледнело.
— На тракторе работал. Дорогу делал. Да не удержался. Юзом с горы унесло,— буркнул Игорь невнятно.
— Ты у меня уже сколько работаешь? Какой юзом, откуда знаешь? Скажи правду хоть раз,— возмутился Евменович.
— От своих знаю. Они теперь повсюду работают. А связь держим. Так, на всякий поганый случай. Так вот знай. Бузу подняли мужики. Уж что не пофартило им, не врубился. Но на своих поперли стенкой. Говорят, что за какого-то мудака взъелись, потребовали выпустить из ШИЗО. Наши не в какую. Начался базар, потом потасовка, пошли в ход кулаки. Ну, от разборки до оружия один шаг. Конечно, не только в заводил стреляли. Кто-то может случайно, под шальную пулю попал. Ведь требовали заводягу на волю. Грозили всем глотки порвать. Наши тоже озверели. И так со всех сторон неслось всякое, а тут еще своя толпа. Кто прав, кто виноват теперь попробуй, разберись. Зэков спецотряд успокаивал, своих не хватило. Только сотрудников восемь человек уложили финачами. Самих почти два десятка потеряли. Кто больший дурак, долго разбирались. Но... Из тех ребят, из наших, никого на зоне не осталось. Всех раскидали кого куда, по разным местам. На Колыме никого не оставили. Вот тебе разборка. Не могли договориться тихо.
