— Играй только на меня.
И атакует со второй линии. Свисток. Мяч не засчитан. Судил сам командир части капитан-лейтенант Михайлов. В толпе болельщиков горячился Герасименко. Он в гражданке и пьяней вина.
— Судью на мыло! Михайлова на рею!
Каплей шутки не понял:
— Уймитесь, мичман, или я вас удалю из части.
— А где ты мичмана увидал?
Михайлов Переверзеву:
— Уймите ваших болельщиков, иначе я сниму команду с соревнований.
Замполит с площадки выскочил и толкнул командира ПСКа-68 в грудь.
— Иди, проспись.
Герасименко сел в пыль и возмутился:
— Ты это что, сынок, ручонки распускаешь?
Переверзев вернулся на площадку и перекинулся взглядами с Михайловым. Когда Николай Николаевич ринулся за сатисфакцией, по команде каплея два дюжих моряка завернули ему руки за спину. Он хрипел, едва не касаясь носом колен, матерился, но двигался в определённом направлении. Через пару-тройку минут ворота флотской части за ним захлопнулись.
Игра продолжилась, но….
На балкон двухэтажки, соседствующей с забором части, вышел Николай Николаевич Герасименко, с ружьём в руках. Это был его дом, его квартира, его балкон и даже его ружьё, заряженное, наверное, его патронами.
— Эй, старлей, будь ласка, отойди в сторонку, чтобы я других не зацепил.
Визг и паника среди гражданских лиц. Отдать надо должное — моряки мужественно сдержали угрозу.
— Играем, играем, — уговаривал судья. — Он не посмеет.
— Эй, Михайлов, — вещал с балкона Герасименко, — второй патрон для тебя.
Мы играли, поглядывая на соседний дом. Вот рядом с командиром ПСКа-68 появился мичман Мазурин. Ружьё с глаз пропало — сундуки обнялись.
— Эй, Михайлов, заходи, выпьем, а этого салабона с площадки гони — всё равно проиграет.
Балкон опустел. В волейбол мы проиграли. Канат не перетянули. Впрочем, в этой интеллектуальной забаве моряков я не участвовал. Притопали с волейбола и увидели картину достойную пера Рембрандта — дежурный по рейду, сидя на сходне, травит в воду лишнюю пищу.
— Чего-то съел, — предположил Витя Иванов.
Но глазки выдали боцманёнка с 68-го — нет, что-то выпил.
Переверзев сорвал с него повязку:
— Где вахтенный? Кто обеспечивает?
Натянул повязку на мою руку:
— Разобраться, доложить.
Вахтенный матрос спал, уставший, на спардеке. Обеспечивал Мазурин, ныне выполнявший особую миссию по умиротворению мичмана Герасименко. Так что….
— Заступайте в наряд, — приказал замполит. — Поставьте вахтенного.
В наряд заступил, а вахтенного…. День Флота — люди настроились. После всех соревнований танцы — девчонок понабежало, из ДК ВИА притащился. Ну, праздник — чего говорить? Сижу на трапе один с двумя повязками, а на плацу у флотских музыка…. Отсюда слышу, как шуршат девичьи юбки…. Зримо вижу, как извиваются грациозные фигурки в потных ладонях моряков…. Эхма!
Гераська плетётся. Где Мазурин? Должно, пал жертвой зелёного змия, разоружая приятеля.
— Бдишь, салабон?
Вот такие наши отношения с мичманом Герасименко.
Нырнул в свою каюту, вынырнул с реактивными ракетами. Сигнальными, конечно. Вечерело. Салют будет, и сундук готовился. Сел неподалёку, косится:
— Тебе не дам, и не проси. Романов, подь сюды. На. За шнур дёрнешь — полетит. Да в харю не цель. Стой, на ещё. А тебе не дам….
Матрос Романов, молоденький кок с 68-го, прибежал с танцев чаёк поставить.
Переверзев идёт по оголовку. Герасименко столкнул меня с трапа:
— Ещё один салабон. Иди, приветствуй.
Замполит:
— О вашем недостойном поведении будет доложено комбригу. Сделаю всё, чтобы вас списали по служебному несоответствию.
Герасименко:
— Эк, куда хватил! Лямку на штанах не порвёшь?
— Вы как разговариваете со старшим по званию? Как стоите перед офицером. Смирно!
— А я не на службе.
— Так нечего делать на катерах в таком виде. Марш отсюда! Вахта, удалите посторонних.
А у меня настроя нет, с пьяным сундуком артачиться. Однако, придвинулся к месту событий.
— Кто посторонний? Кто посторонний? Мичман Герасименко стал посторонним? Да ты, салабон, с мамкой в баню ходил, когда я штурвал в руки взял.
— Вахта! — брызжет слюной замполит. — Вон его!
Подхожу ближе:
— Николай Николаевич, не пора ли баиньки?
— Руки прочь, салабон!
В этот миг с берега дали залп осветительных ракет. Фейерверк! Раздались крики «Ура!», свисты ребят, визги девчат. Празднику завершение. У нас тоже. Романов, поварёшка необученный, пустил реактивную ракету в наши вымпелы расцвечивания. Вспыхнули заморские флажки. Я на катер — снимать, тушить. Дал пинка коку и отобрал оставшиеся ракеты. Вернулся на бак. С берега палят и палят ракетами — всё небо в красках. А на пирсе вцепились друг другу в глотки наши командиры. Хрипят, матерятся. Ну, ясное дело — ненавидят друг друга и говорят об этом вслух. Думаю, придушат один другого, или в воду шмякнутся оба и утонут — много ли потеряет Родина-мать?
— Ко мне вахта! — орёт замполит.
Щас! Меня только не хватало в вашей нанайской борьбе. Сел на сходню, расшнуровал ботинок, верчу ступню в руках.
— Ногу подвернул, товарищ старший лейтенант, ходыть не можу.
От хохлов нахватался словам и хитрости.
— Ссышь? Ссышь? — ликует сундук и теснит офицера к кромке пирса.
В какой-то момент старлей оставил горло противника, замахал руками, сохраняя равновесие над водой. На том и расстались. Герасименко поднялся на катер в свою каюту. Замполит учесал на берег.
Фейерверк закончился. Экипажи вернулись с праздника. Следом два погранца с автоматами — мичмана Герасименко просят пройти на берег. Сундук высунулся из каюты, оценивая обстановку. Минута была сверхкритическая. Знал я взрывной характер командира ПСКа-68, вполне допускал, что тот в плен не захочет сдаваться. В каюте у него личное оружие экипажа, а в голове — чёрте что…. Но Николай Николаевич после минутного размышления захлопнул люк каюты, закрыл на ключ и спустился по сходне. Орлами кинулись погранцы на человека в штатском. Вот это они зря сотворили — сундук шёл безропотно. А теперь захрипел от боли в выворачиваемых суставах:
— Ко мне, моряки….
И топот ног по палубе.
Ну, уж нет! Только не надо впутывать пацанов в такие дела, бросать их на автоматы караула.
— Назад! — ору. — Всем стоять!
И сбросил сходни с пирса — сначала 68-го, а потом и своего катера для безопасности. Моряки столпились на баке, но никто не решился прыгать вниз.
Уволокли Герасименко. Такой вот праздник….
Обедали, когда подъехал Атаман на ГАЗ-66. Из кузова спрыгнул Герасименко и поплёлся к КПП. Вахтенный меня крикнул. Но Кручинин курил на берегу, на пирс не торопился. Я пошёл на берег. Руку к берету, три строевых шага:
— Товарищ капитан третьего ранга, за время моего дежурства….
Кручинин скривился:
— Без происшествий?
Сплюнул в сторону.
— Сволочи…!
Вот и гадай о ком это он.
Через пару часов в пассажирке 68-го собрались коммунисты на собрание.
— Сдай повязку, — сказал мне мичман Мазурин. — И приходи.
Он секретарь партийной организации, он и начал:
— Первым вопросом — персональное дело коммуниста Герасименко….
Николай Николаевич дёрнул головой в мою сторону:
— А этот…. («салабона» он проглотил) к чему здесь?
— Тогда так, — поправился Мазурин. — Первый вопрос повестки: о приёме кандидатом в партию товарища Агапова Антона Егоровича. Поступило заявление…. Кто желает выступить?
Все желали перейти к вопросу о хулиганском поведении мичмана Герасименко, и возникла пауза. Поднялся Кручинин. Знает он меня давно и только с положительной стороны, ни минуты не сомневается, что я достоин членства в партии. И он с гордостью даст мне рекомендацию. Вопрос — кто даст вторую?
— Я дам, — играя желваками, объявил Переверзев.
Третью рекомендацию — от комсомольской организации — писал себе сам. Ну, вообщем, не плохой я парень, и пришло время сумму накопленных знаний передавать молодёжи. Время идти в ногу с передовыми строителями светлого будущего всего человечества.
Через пару дней за мной примчался ГАЗ-66: одевайся — срочно летишь в бригаду. Я — форму № 2, и в кабину. Меня на лётное поле и в вертолёт. В руки папку с документами. Вперёд — на партбюро в бригаду. Пересекли Ханку, пролетели Уссурийской тайгой. На лётном поле в Дальнереченске дождь. А эта стрекоза пузатая ещё пыль умудрилась поднять винтами. Пока до бригады добрался, моя белая галанка стала цвета «хаки». Годки в малых катерах диву даются, но формы с главстаршинскими погонами ни у кого нет. Вот незадача! Мне говорят: иди в столовую, бюро сейчас начнётся. А я к «Шмелям»: выручайте, мужики. Нашлась у боцманюги рослого — на мне мешком висит, но хоть белая и с главстаршинскими погонами.
