— Возражаю, не хочу, чтобы ты был с настольной лампой.
— Могу писать и без лампы, в голове, — сказал он и сел за стол.
— Я хотела сказать, чтобы ты был со мной, а не с настольной лампой.
— Я всегда с тобой, солнышко мое. Буду даже тогда, когда меня не будет. На этом свете, — произнес Иван Петрович не с горечью, а с сильным предчувствием чего-то нехорошего.
Даша подскочила к нему и заключила в свои объятья. Он почувствовал, как упали на его грудь несколько горячих слезинок, и услышал ее умоляющий голос:
— Не надо так говорить… Не надо… Если тебя не станет, я наложу на себя руки. Без тебя у меня не было жизни. И не будет. Нам же сейчас хорошо вместе, ведь хорошо?
— Очень хорошо, родная моя.
— Так давай же сохраним это как можно дольше.
— Если честно-честно, то я никогда не был так счастлив, как с тобой. Вот это и пугает меня.
— Тебе страшно, что нам хорошо вместе? Вот дурачок.
И тут в дверь позвонили. Они затаились, теряясь в догадках, кто бы это мог быть. Может, ошиблись? Но Иван Петрович знал, что не ошиблись. Позвонили еще раз, требовательней. «Милиция?» — прошептала Даша. Он молча отрицательно покачал головой и стал подниматься.
— Наина, открой! Ми хорошо знаем, что ты дома. Открой, иначе выбьем дверь! — требовал голос за дверью.
Иван Петрович хотел было крикнуть, что тут нет никакой Наины, но Даша зажала ему рот рукой и прошептала: «Это моя кличка», а сама приблизилась к двери и сказала:
— Майкл, уходите. Если не уйдете, я вызову милицию.
— Ха, она визовет милицию! Ми знаем, кого ты прячешь у себя. Это ми вызовем милицию, если ты не откроешь. Пускай вийдет он, ми поговорим как между мужчинами.
Иван Где-то рывком рванул дверь. Там было трое, все в шляпах. Один постарше, с бородой и очках, двое остальных — еще безусые мальчишки, с обильными угрями на коже.
— Кто тут желает со мной поговорить по-мужски? — спросил Иван.
— Ты возьми свой характер в руки, а я тибе предложу. Ми платим в десять раз больше, чем ты платишь Наине. Всего за один час. Не жидись, — пошутил Майкл, — ее не убудет. И не прибавится, поскольку ми с презервативами… — и тугим пузцом принялся оттеснять его в комнату.
Перед глазами мелькнула картинка: эта троица ползает по прекрасному телу Даши, и рука сама нащупала швабру за шкафом — накануне вместо зарядки протирал пол и рука запомнила, куда ее поставила. Швабра хорошо легла Майклу на плечо, при этом то ли сама хрустнула, то ли кость гостя. Потом с оттяжкой угощала юных развратников, которые шустро сыпанули вниз, предусмотрительно взяв в руки шляпы. У Майкла же шляпа слетела, обнажив загнутые короткие рога, уложенные вокруг головы, как женские косы, и пока он вертелся в поисках головного убора на площадке, правая нога Ивана Петровича сама приложилась к его обвислому курдюку. Потом, когда шляпа нашлась, и Майкл грузновато потрусил вниз по лестнице, правая нога продолжала наносить чувствительные штрафные удары. А шваброй норовил дать ему по рогам.
— Ой, экстремист! Ой, террорист! Ой, ой, как же мине больно, ой, поц — проститутку пожалел! — причитал Майкл, не ожидая, что в ответ на «проститутку» швабра придется ему по другому плечу и что ему вместо любовных утех придется месяца полтора попариться в гипсе. И на голове носить вместо шляпы тюрбан — все же швабра прошлась по рогам, и было такое ощущение, что после удара один рог хрустнул. «Под хасидов косят окаянные!» — кипел Иван Петрович, изгоняя чертей из подъезда известного комсомольского дома напротив типографии Госзнака.
Вернувшись, он, все еще разъяренный, спросил у Даши:
— Что еще за Наина такая? Может, у тебя еще какие-то псевдонимы есть, так скажи.
— Не только же людям искусства положены псевдонимы, — насмешливо ответила она. — Когда он в библиотеке спросил, как меня зовут, то я в шутку назвалась Наиной. А потом это стало панельной кликухой.
— Мерзавцы, — продолжал возмущаться он.
— Как он сказал: «Возьми характер в руки?»
— Не цитируй!
— Дело не в цитировании, а в том, что у нас на сборы минут пять. Потому что через десять минут тут будет милиция.
— Мне не привыкать.
— А если не милиция?
— А кто же, если не милиция?
— Вот уж точно, что ты явился к нам с того света.
Даша оказалась права. Взяв с собой самое необходимое, они покинули дом и спрятались в кустах. Вначале к дому подъехали два джипа, сверкающие никелем. Из них, как тараканы, высыпали боевики в масках и с короткими автоматами — ринулись сразу в подъезд. Раздался треск выбиваемой двери. Свет в комнате Даши вспыхнул, в окне заметались тени. Донесся звон уничтожаемой посуды. Когда погром закончился, и боевики неспешно спускались к своим «черокам», во дворе, неспешно пофыркивая, появился милицейский «уазик». Из него, Иван Петрович голову мог дать на отсечение, важно вывалился капитан Хорьков, с каждым из бандитов церемонно обнимался, а потом сказал им так громко, что и беглецы услышали:
— Не уйдет. От нас, братва, еще никто не уходил.
И самодовольно засмеялся, втискивая тело в «уазик», который по-прежнему недовольно пофыркивал и подрагивал кузовом.
— Ты, кусок чаги, все еще не веришь мне?! Так полюбуйся же и на процесс создания новой гуманистической морали! — воскликнул Главлукавый и перед ними возникла голограмма заседания Великого Веча Доброжилов в режиме реального времени.
— …В леса надо уходить! В партизаны! И как в восемьсот двенадцатом году бить окаянных дубьем! — кричал Доброжил-Стрибог, пытаясь перекрыть всеобщий шум.
— Прекратите панику! — разгневался Главный Доброжил, он же Перун 137-й, и вонзил молнию в круглый стол, за которым они заседали, и раскаты грома сотрясли не только зал заседания, но и потайную каморку Великого Дедки. — Положение исключительно сложное. За все время нашего существования и поддержания народных традиций такого никогда не было. Вся наша инфраструктура, начиная от архива, где триллионы единиц хранения, и заканчивая нейронно-логической системой и системой гравитационной защиты — все под контролем бесовских сил. Среди нас нашлись предатели, которые за позорную мзду продали все секреты. Так воздадим же им по заслугам их!
Ничего подобного Великий Дедка не видел за двадцать пять веков доброжильской службы. Перун поднял руку, из нее засверкали молнии, с шипением и громом поражая некоторых действительных членов веча, но главным образом чиновников, которые по обычаю восседали на некотором удалении от круглого стола плотными рядами, как зрители в театре. Опустошение в их среде Перун произвел мгновенно, уцелел разве что каждый десятый столоначальник, еле различимый сквозь огонь и дым.
«Да сколько же их было?! — удивился Великий Дедка, а потом словно бы сам себя одернул. — Так ведь давно Вече опять забюрократело, чиновники, как шашели, изгрызли все устои, и давно они, если не молнии, то дусту заслуживали».
— Всех, кому я был обязан, он и порешил! — восхищенно заметил Главлукавый, торжествующе посмеиваясь. — Освободил меня от долгов!
— Это все, что я могу сделать сегодня, — грустно произнес Главный Доброжил. — Наступила пора уйти нам в память народную. Если нас будут помнить не как пережитки и суеверия, а как хранителей добрых традиций народной души, то мы свое предназначение оправдали. Однако не уберегли страну от ненависти, зависти и неуважения граждан друг к другу. Я не говорю уж о повальном предательстве и бесчестии, воровстве и грабеже, издевательстве над слабыми. И не взирая на все это, я хочу, чтобы хранители добрых традиций еще больше любили страну и ее народ. И другие страны, и другие народы. Не знаю, как, но людям надо вернуть уважение к себе и веру в себя. Отдаю отчет в том, как много слоев человеческой окалины надо счистить с тела общества.
Не вижу смысла в деятельности Великого Веча Доброжилов под контролем Сатаны. Поэтому с этого момента оно прекращает свое существование. Что же касается домовых, то они отныне вправе распоряжаться своей судьбой сами. Единственное, что им отныне недоступно — это превращение в чертей, поскольку мы вооружили каждого из них надежной защитой, недоступной для понимания окаянных. Спасибо за честную доброжильскую службу. Прощайте.
Глава Веча не успел поклониться, как в каморке затрещали электрические разряды. Великий Дедка понял, что запущена программа уничтожения всей инфраструктуры. Как член президиума Великого Веча он был посвящен в секреты нейронно-логической системы — в четырнадцатом поколении компьютеров использовались биологические чипы, имеющие моральные критерии. Система в принципе не могла работать на Лукавого — безнравственные установки и команды запустили процесс самоликвидации. Никто не мог воспрепятствовать этому — между тринадцатым и четырнадцатым поколениями компьютеров существовала непреодолимая разница. Все равно, что между дубьем в руках питекантропа и межгалактической ракетой.
