Я так и сидела над чашкой с остывшим шоколадом, когда вошел Тьерри. Было уже девять часов, но все еще почти темно; за окнами слышался приглушенный гул транспорта и колокольный звон, доносившийся из маленькой церквушки, что на площади Тертр.
Тьерри молча сел напротив, его пальто пахло сигарным дымом и парижским туманом. Он помолчал еще с полминуты, потом протянул руку и, накрыв ею мою ладонь, сказал:
— Извини за вчерашнее.
Я взяла в руки чашку и заглянула внутрь. Надо было все-таки довести молоко до кипения: теперь на поверхности остывшего шоколада виднелась противная толстая пенка. Эх, недосмотрела, пожурила я себя.
— Янна, — тихо окликнул меня Тьерри.
Я подняла на него глаза.
— Извини, — повторил он. — Я ведь настоящий стресс испытал. Мне так хотелось все сделать как следует. Повести вас в ресторан, рассказать вам о квартире, о том, что мне удалось договориться и венчание состоится в той же церкви, где венчались мои родители…
— Что? — растерянно переспросила я.
Он стиснул мои пальцы.
— В церкви Нотр-Дам-дез-Апотр. Через семь недель. Там произошли кое-какие сокращения, но я знаком с тамошним настоятелем — я не так давно выполнял для него одну работу…
— О чем ты говоришь? — сказала я. — Ты перепугал моих детей, нагрубил моему другу, ушел, не сказав ни слова, и теперь надеешься, что я с восторгом буду выслушивать твои рассказы о квартирах и свадебных приготовлениях?
Тьерри печально улыбнулся и тут же извинился:
— Ты прости меня, я вовсе не хотел смеяться, но… ты ведь до сих пор так и не привыкла пользоваться своим мобильником, верно?
— О чем ты? — не поняла я.
— А ты включи телефон и увидишь.
Я включила и обнаружила там очередное послание от Тьерри, отправленное вчера в половине девятого вечера.
«Люблю тебя до отчаяния. И это единственное, что меня извиняет.
Увидимся завтра в 9.
Тьерри».
— Угу, — буркнула я.
Он взял меня за руку.
— Мне действительно очень жаль, что вчера так получилось. Этот твой друг…
— Ру, — сказала я.
Он кивнул.
— Я понимаю, это, должно быть, звучит нелепо, но когда я увидел, как он разговаривает с тобой и Анни — словно знает тебя тысячу лет! — я сразу подумал о том, что очень мало о тебе знаю. Я ничего не знаю о твоих бывших знакомых, о тех мужчинах, которых ты любила…
Я посмотрела на него с некоторым удивлением. Тьерри всегда проявлял полнейшее равнодушие ко всему, что касалось моей прошлой жизни. И как раз это мне всегда в нем нравилось. Полное отсутствие любопытства.
— Он влюблен в тебя. Даже я это заметил.
Я вздохнула. Вот так всегда, всегда все кончается именно этим — вопросами, расспросами, вроде бы доброжелательными, но круто замешенными на подозрительности.
Откуда вы? Куда направляетесь? Вы в гости к родственникам приехали?
Мы с Тьерри давно уже заключили договор, думала я. Я даже не упоминаю о его разводе; он не ведет разговоров о моем прошлом. И этот договор всегда соблюдался — по крайней мере, до вчерашнего вечера.
«Что ж, Ру, желаю тебе приятно провести время», — с горечью подумала я. С другой стороны, такой уж он есть. И голос его сейчас звучит у меня в ушах, точно голос того ветра. «Не обманывай себя, Вианн. Ты не сможешь окончательно здесь поселиться. Ты считаешь, что твой маленький домик — самое безопасное место на свете. Но я-то знаю лучше, как тот волк из сказки о трех поросятах».
Я встала и пошла да кухню, чтобы заново приготовить шоколад. Тьерри последовал за мной; среди маленьких столиков и стульчиков, расставленных Зози, он в своем огромном пальто казался особенно неуклюжим.
— Ты хочешь узнать о Ру? — спросила я, растирая шоколад и ссыпая его в кастрюльку. — Ну что ж. Мы познакомились, когда я жила на юге. Какое-то время я держала шоколадную лавку в одной деревушке на берегу Гаронны. А он жил на речном суденышке и плавал из одного города в другой, выполняя всякую временную работу. Плотничал, крыл крыши, собирал фрукты. Он и у меня кое-что подремонтировал и переделал. А потом мы с ним больше четырех лет не виделись. Ну как, хватит с тебя?
Он выглядел смущенным.
— Извини, Янна. Я, наверное, просто смешон, но я, честное слово, не собирался тебя допрашивать. Обещаю, больше это никогда не повторится.
— Вот уж не думала, что ты можешь меня к кому-то приревновать, — заметила я, добавляя в горячий шоколад ложку ванили и щепотку тертого мускатного ореха.
— Я вовсе не такой уж ревнивец, — сказал Тьерри. — И чтобы тебе это доказать… — Он взял меня руками за плечи и повернул к себе, заставляя смотреть ему прямо в глаза. — Послушай, Янна. Он твой друг. И явно нуждается в деньгах. А если учесть, что я действительно хотел бы закончить ремонт квартиры к Рождеству — ты же сама знаешь, как трудно заполучить хороших рабочих в такое время года, — я и решил предложить ему работу.
Я так и уставилась на него.
— И предложил?
Он улыбнулся.
— Можешь считать это епитимьей. Во всяком случае, я решил именно так доказать тебе, что тот ревнивец, с которым ты случайно познакомилась вчера, это совсем не я. Да, вот еще кое-что… — Он сунул руку в карман пальто. — Я тут принес тебе маленький подарок. Хотел преподнести это перед свадьбой, но…
«Маленькие подарки» Тьерри всегда слишком щедры и роскошны. Сразу четыре дюжины роз, ювелирные украшения с Бонд-стрит, шарфы от «Гермеса». Пожалуй, чересчур традиционно, но таков уж Тьерри. Был и остается всегда абсолютно предсказуемым.
— И что же это?
Он протянул мне тоненький пакетик, чуть толще обычного конверта с письмом. Я вскрыла его и обнаружила там кожаный дорожный кошелек, а в нем четыре билета первого класса до Нью-Йорка на 28 декабря.
Я молча смотрела на билеты.
— Тебе должно понравиться, — сказал Тьерри. — По-моему, только там и стоит праздновать Новый год. Я заказал номер в отличном отеле — девочки будут в восторге… снег… музыка… фейерверки… — От избытка чувств он обнял меня и прижал к себе. — Ах, Янна, я просто дождаться не могу того дня, когда покажу тебе Нью-Йорк!..
Вообще-то я там и раньше бывала. Там умерла моя мать — на шумной деловой улице, напротив итальянского магазина деликатесов, в День независимости. В июле там бывает жарко и солнечно. А в декабре будет холодно и мрачно. В декабре в Нью-Йорке люди часто умирают от холода.
— Но у меня даже паспорта нет, — медленно проговорила я. — Он, конечно, был, но теперь…
— Просрочен? Ничего, я обо всем позабочусь.
у, на самом-то деле паспорт не просто просрочен. Он выдан на другое имя — на имя Вианн Роше. И как теперь мне это ему объяснить? Как сказать, что я вовсе не та женщина, которую он любит?
Но ведь теперь этого не скроешь, верно? Да и вчерашняя сцена доказывает, что Тьерри вовсе не так уж и предсказуем. Обман похож на агрессивный сорняк, с которым нужно бороться с самого начала, иначе он сумеет повсюду просунуть свои корешки-щупальца и будет все разрушать и душить, пока не останется ничего, кроме сплошного клубка лжи…
Тьерри стоял очень близко, его голубые глаза сияли — то ли от радости, то ли от возбуждения, то ли от чего-то еще. И пахло от него чем-то неуловимо успокаивающим, как от скошенной травы, или от шкафа со старыми книгами, или от соснового ствола в потеках смолы, или от разрезанной буханки хлеба. Он подошел ко мне еще ближе, и руки его уже обнимали меня, и голова моя уже лежала у него на плече (но где же у него та маленькая впадинка, думала я, созданная для меня одной?), и меня вдруг охватило ощущение чего-то удивительно знакомого и привычного, ощущение полной безопасности — и все же в душе я испытывала странное напряжение. Мне отчего-то казалось, что я вот-вот коснусь оголенного электрического провода…
Он нашел мои губы. И снова этот разряд. Точно между нами возникает статическое электричество — и не поймешь, приятно это или больно. И я вдруг поймала себя на том, что думаю о Ру. «Черт возьми! Только не сейчас!» Последовал долгий поцелуй. Я отстранилась.
— Послушай, Тьерри. Мне необходимо объяснить…
Он посмотрел на меня.
— Что объяснить?
— У меня в паспорте указано имя… мне придется назвать его при регистрации… — Я перевела дыхание и договорила: — Ведь на самом деле у меня совсем другое имя, не то, каким я пользуюсь сейчас. В общем, это долгая история. Мне следовало, конечно, все тебе раньше рассказать, но…
Тьерри прервал меня.
— Это не имеет значения. И не надо ничего объяснять. У всех у нас есть за душой то, о чем мы бы предпочли никогда не рассказывать. Какое мне дело до того, что ты сменила имя? Мне важно, кто ты есть, а не то, как тебя зовут или звали — Франсина, или Мари-Клод, или даже, не приведи господи, Кюнегонда.
Я невольно улыбнулась.
