— Разве только мы?
— Да, потому что карьеру, высокий заработок, независимость начали ставить выше интересов членов семьи, которых вы объединяли в единое целое тысячи лет.
— Кто вам, мужчинам, мешает зарабатывать деньги и делать карьеру?
— Никто.
— Тогда — вперёд.
— Вся фишка в том, что зарабатывать деньги и делать карьеру — некому, потому что от мужчин осталось одна оболочка. Есть алкоголики, наркоманы, инфантильные и безответственные маменькины сынки навроде меня, а стержневых мужчин — нет.
— Меняйтесь.
— Не будем, потому что на вас смотреть тошно.
— Чем мы вам опять не угодили?
— Бабушки — ничем. Несмотря на то, что им сказали о том, что они могут запросто заменить дедушек, — семьи всё ещё продолжали жить старым укладом. Женщины воспитывали детей, поддерживали огонь в очаге, а мужчины вкалывали… Мамы — почти ничем, так как разрывались между семьёй и повышением своего статуса в обществе, как будто он до этого был низким. Хотя бы разрывались, но всё равно мужья и дети, как ты понимаешь, уже не получали добрую половину того, чего должны были получать… А мои сверстницы — уже всем, потому что стали независимы и свободны не только от семьи, но и вообще от всего, от всех старых добрых ценностей, от всякой морали. Ровесницы не говорят о счастье, а болтают о красивой жизни. Чувствуешь разницу? Им не нужен порядочный молодой человек, они хотят отхватить богатого парня. Улавливаешь различия? Непрерывных наслаждений — вот чего они хотят сегодня… С каждым новым поколением роль женщины в обществе усиливалась, но это было мнимое усиление, потому что мужчины деградировали и слабели, а прекрасный пол всё дальше и дальше уходил от своего предназначения. Одна чаша весов планомерно опускалась, другая поднималась. В результате было нарушено равновесие. Женщины надумали себе, что стирать, готовить, воспитывать детей — это мелко плавать, а делать карьеру, самостоятельно зарабатывать деньги, быть независимой — это летать высоко. Один уже взлетел высоко. Его звали Икаром. Все знают, куда он залетел.
— Куда?
— Прямиком на тот свет. Он залетел на тот свет, мама. Это был конкретный залёт, потому что однажды ему пригрезилось, что быть человеком — это не то, а вот птичкой — самое то. Он не стал птичкой и перестал быть человеком.
— Кем же он стал?
— Легендарным трупом, мама. То же самое ожидает всех женщин, которые захотят носить мужские брюки. Впрочем, как и мужчин, которые пожелают примерить на себя женское платье. Утрирую, но смысл, думаю, тебе понятен.
— Ты — жёноненавистник.
— Нет, я — дежурный, который приставлен следить за порядком. Тысячелетним порядком, между прочим.
— Какой ещё дежурный? Консерватор, — бросила мать.
— Промах… Не консерватор, а классик. А классики, как известно, никогда не выходят из моды.
— Зато входят во все её новинки, как ты, сынок. Ни одной тряпки мимо не пропускаешь, часами прихорашиваешься перед зеркалом, как красна девица.
— Не забудь упомянуть о деньгах, которые я с тебя тяну, иначе сбегу из дома.
— Не надо сбегать. Ты действительно — спиногрыз.
— Добей, мама. Скажи, что я веду себя, как голубой, а то я вскрою себе вены кухонным ножом.
— Я не думаю, что у тебя нетрадиционная сексуальная ориентация.
— Так считают все, мама.
— Я носила тебя под сердцем. Я не могу сказать такое про тебя.
— Так мне идти за ножом?
— О, Боже. Что сегодня с тобой?
— Я уже пошёл на кухню.
— Хорошо. Ты — голубой.
— Как майское небо?
— Да. Без единого облачка.
— Как «москвич» дяди Юры?
— Да, как «москвич». Как все голубые «москвичи». Только откуда такие болезненные сравнения?
— Уж какие есть, мама. Я полностью согласен с тем, что мой воспалённый мозг подобрал не самые лучшие сравнения, так как майское небо для меня — слишком чистое, а «москвич» — слишком грязный. Дядя Юра не мыл свою машину лет десять, наверное.
— Ты преувеличиваешь.
— Нисколько. Дядя Юра уже десять лет мерит, а свой старый «москвич» не моет и не перекрашивает. Цвет зелёного лужка пошёл бы его колымаге, — как думаешь?.. Он запустил машину. Он её заездил.
— Дядя Юра — честный землемер. Он мерит, как надо.
— И кому надо.
— По крайней мере, за все годы не нажил себе ничего, кроме горбатого «москвича».
— Ничего? Знаю я их «ничего». Типа, хожу в поношенной кепке, мерю по мере сил, езжу на грязно-голубом «москвиче», а у самого жена — миллионер. Не так что ли?
— Она сама зарабатывает.
— Пользуясь его связями и поддержкой, мама. Мне ли тебе объяснять, что человек, работающий в городском землеустройстве, — это бог и царь. Дядя Юра раздаёт участки, которые дорожают с каждым годом. Он выделяет их людям только в том случае, если они дают слово обслуживаться в парикмахерских салонах его жены. Она стрижёт огромные бабки, покупает недвижимость и записывает всё на себя, чтобы дядя Юра не попал в поле зрения правоохранительных органов.
— Деятельность дяди Юры не противоречит российскому законодательству.
— Да, он ловко воспользовался несовершенством российских законов, но на него всё равно уже заведено уголовное дело.
— Очень сомневаюсь. Даже в том случае, если дело дойдёт до суда, он не сядет за решётку. Ты сам всё прекрасно понимаешь.
— А судьи кто? — процитировал Артём. — А ещё на них давят сверху.
— Вот видишь. Независимый суд — это миф… Я в Геракла больше верю, чем в нашу судебную систему.
— А я — в Одиссея.
— Давили, давят и будут давить своими грязными ногами…
— Как виноград для получения вина, которое мы рано или поздно разопьём на могилах нечистоплотных виноградарей с немытыми ступнями, — продолжил Артём фразу матери.
— Сам-то веришь в то, что сказал? Дяде Юре никакой суд не страшен: ни городской, ни республиканский, ни верховный.
— Я знаю инстанцию повыше. Ходят слухи, что там не берут взяток, не боятся давления сверху, не допускают судебных ошибок и вообще.
— Уж не о Божьем ли суде речь?
— Наконец-то. О нём, о нём.
— А ты уверен, что он существует? — спросила мать.
— Уверен, — твёрдо ответил Артём.
— На сто процентов?
— Да, но я бы отдал глаз, чтобы его не было.
— Почему?
— Потому что за мной числится столько грехов, что меня, как и дядю Юру, упекут в ад. Нам с ним никакой адвокат не поможет. Видишь ли, небесное судопроизводство кардинально отличается от земного. Там прокурор не обвиняет, адвокат не защищает.
— И прений нет? — съязвила мать.
— Никаких прений, — не заметив издёвки, серьёзно ответил Артём. — Там всё по-простому. Со стороны защиты идёт перечисление грехов, со стороны обвинения — хороших поступков.
— А потом, конечно, каждому воздаётся по заслугам. Праведники весёлой колонной шагают в рай, грешники понурой толпой бредут в ад.
— Смеёшься надо мной? Не надо, мама. Пожалуйста.
— Я уже сама не знаю, плакать мне или смеяться.
— Постарайся успокоиться. Прошу тебя.
— Может, и успокоюсь, если ты будешь вести себя, как обычно.
— Как обычно? — с негодованием воскликнул Артём. — Нет, хватит с меня.
— Боже милостивый, — взмолилась мать. — Что сегодня за день?!
— Да, Бог милостив, пока человек находится на земле. У каждого есть шанс исправиться в любой момент. Только встав на путь истинный, не надо грешить, а то у нас как: грешат — замаливают, потом опять грешат — и снова замаливают. Или такой пример. Полагаю, многие из нас не раз говорили себе: «Буду обманывать, красть, а потом на смертном одре покаюсь». Бог и в этом случае обязательно простит, но ведь вот какая штука: мы же не знаем, когда придёт наш последний час. А вдруг завтра или уже сегодня. Можно не успеть покаяться. То-то же. В этом плане я всегда завидовал старикам и смертельно больным людям. У них есть большая привилегия по сравнению с нами, потому что они-то уже достоверно знают, что их скоро не станет.
— Ты болен. Человек, который завидует старикам и смертельно больным, сам нуждается в лечении.
— В том-то и дело, что здоров, как бык. Только я не закончил. Когда мы попадаем на небо, Бог милостивый уступает место Богу справедливому, который говорит нам: «Время для раскаяния вышло».
— Интересно, а как, по-твоему, судят людей, которые и слыхом не слыхивали ни о Христе, ни о Его учении?.. Взять хоть дикие племена.
— Этих Бог особенно любит. Они напоминают Ему младенчество планеты, когда все были, как дети.
— Дети бывают добрыми и злыми. Напомнить о людоедстве, которое до сих пор процветает в некоторых отсталых племенах?
— Не надо, а то я напомню, как некоторые продвинутые людоеды, извратив христианские идеалы, насаждали веру огнём и мечом и от имени Господа творили самые страшные дела на земле.
— И всё же вернёмся к суду над дикарями.
— Мне кажется, что Бог прощает их.
— Это несправедливо по отношению к цивилизованным людям.
— Ты, случайно, не про тех цивилизованных, которые поднимут тебя на смех, если ты им скажешь, что народы Мира могут вполне обойтись без междоусобных войн?
