— Дикари тоже воюют с соседями.
— Они делают это, не зная Бога. А вот мы уже знаем и всё равно бесчинствуем.
— Незнание закона не освобождает от ответственности, — сказала мать.
— Кому больше дано — с того больше спрашивается, — парировал Артём.
— У меня от твоего разговора голова раскалывается… Сыночек, меня вот что волнует. Только ты, пожалуйста, не думай, что я… В общем, ты голубой или нет?
— Нет, но отношусь к ним с пониманием. Я не одобряю тех, кто считает их уродами. Они являются исключением из правил. А исключения, как известно, только подтверждают правила. Вспомни русский язык. Уж замуж невтерпёж. Эти три слова стоят особняком. Буква «ж» не претендует на то, чтобы сзади неё пристроился мягкий знак; она подчиняется орфографии. Это вовсе не значит, что эти слова неполноценны; они такие же русские, как и любые другие, но в отличие от геев не трубят на площадях о том, что каждой «ж…» — свободу выражения, не устраивают демонстративных парадов, а живут себе и живут в речи, понимая, что гордиться особо нечем, но и стесняться тоже ничего не следует. И людям, живущим по правилам, и людям, живущим по исключениям из правил, приличествует скромность. А вот неполноценным следует называть человека, который по каким-либо причинам занимает по отношению к другим людям непримиримую позицию.
— Слава Богу… Ты абсолютно нормальный.
— Избегай таких слов, мама. С них начинаются войны. Стоит одному якобы нормальному обозвать другого ненормальным, как оба начинают убивать друг друга, как ненормальные. Помягче в выражениях. Я у тебя — обычный, самый обычный. Что касается Божьего суда, то он есть.
— А доказательства?
— Аксиома не нуждается в доказательствах.
— Ну и наглец.
— Дежурный не ставит под сомнения те вещи, на которые он опирается. У меня и моих друзей самые благие намерения.
— Благими намерениями вымощена дорога в ад. И что опять за дежурный? Почему ты себя так называешь? Если этот самый дежурный осчастливит тысячу человек, а собственную мать сделает несчастной, то грош ему цена.
— Одно «но». Если мать — не эгоистка, считающая, что сын принадлежит только ей, — то она поймёт сына.
— А кому принадлежит её сын, если не секрет?
— России.
— России?
— Российской Федерации.
— А как же я, твоя мать?
— У меня две матери: мать и Родина-мать.
— Зовёт?
— Давно. Плачет и зовёт.
— И что ей, по-твоему, надо?
— Шоколада.
— От кого?
— От сына твоего.
— А разве мой сын сможет в одиночку справиться с её проблемами?
— Нет.
— Боже, я больше не могу всё это слушать! — воскликнула мать. — Тогда зачем?! Зачем всё это?!
— Ты сама знаешь ответ.
— Нет же!
— Скажи, кем ты хотела меня видеть, когда я у тебя появился? Быстрый ответ! Немедленный!
— Хорошим человеком!
— Во-о-о-т, — протянул Артём. — Вот и России этого вполне достаточно, чтобы ощутить себя счастливой матерью. Она прекрасно понимает, что мы не в состоянии улучшить её положение, но дай ей хоть порадоваться нашим попыткам.
— И сколько вас таких? — вздохнув, спросила мать.
— Шесть чело… То есть шестьсот.
— Так шесть или шестьсот?
— Шесть тысяч, если быть точным.
— Ты уверен?
— Шесть миллионов.
— Хватит врать. Остановись уже.
— Даже не подумаю, потому что Артём — это сын Вячеслава, а ещё — внук Андрея, а ещё — правнук Ярослава, праправнук Игоря и так далее до зари времён. Я — макушка генеалогического древа, венец тысяч поколений, предшествующих мне. Мои руки уже знакомы со всеми ремёслами. Мои ноги вдоль и поперёк исходили все континенты. Мои глаза любовались первоженщиной в саду Эдема. Моя кровь проливалась на полях сотен больших и малых сражений. Моё сердце изведало все скорби и радости. Моё подсознание может восстановить хронику событий от сотворения Мира до настоящего дня. Я рождался тысячи раз, а умирал на один меньше. Сильнее меня может стать только мой наследник, который вберёт в себя всё то, что узнал и пережил я. Приложу максимум усилий, чтобы мой ребёнок обогатился ещё до того, как появится на свет, а после того как — тем паче. Пока что мне нечего передать ему, кроме стыда и срама.
— Бред, — вжавшись в кресло, прошептала мать. — Бред сумасшедшего. Эти твои слова…
— Называются исторической памятью… Мама, я вижу, что ты устала.
— Очень. Голова раскалывается.
— Выпей таблетку и ложись спать… Напоследок скажу, что с первого февраля я не буду брать у тебя деньги. Вообще не буду, но сейчас мне нужно пятьдесят тысяч. В долг.
— Сколько???
— Пятьдесят, — повторил Артём.
— Это моя месячная прибыль… Отец… твой отец бы этого не одобрил, если бы был с нами.
— Не говори за него.
— Хорошо, Артём, но это всё же очень большая сумма. Я не могу дать столько.
— А сколько сможешь? Я всё верну. Устроюсь на работу и верну.
— Могу только тридцать. С налогами через неделю рассчитываться. Пожалуйста, войди в положение.
— Не смогу, даже если захочу.
— Мне показалось, что ты изменился.
— За один день? Так не бывает.
— И всё же постарайся войти в положение одинокой матери. Сам подумай, каково мне с двумя детьми на руках.
— Думаю, думаю, думаю. Положение, положение, интересное положение. И вот, что я думаю. Быть в интересном положении — прерогатива женщин. А вы совсем рожать перестали. Вы обезумили.
— Хватит! Не цепляйся к словам. Я не могу это больше слушать.
— Нет, не хватит. У меня замечательная сестрёнка, и ты знаешь, что я очень хорошо к ней отношусь, но я всегда мечтал о том, чтобы детей в нашей семье было в три раза больше. Где ещё две сестры и два брата? Где? Где, мама?
— Сейчас же прекрати! — закричала мать. — Не смей издеваться надо мной! Смеяться над родителями — грех!
А дальше лицо матери покрылось испариной… Артём плакал.
— Мальчик мой, что с тобой?
— Ничего… Ничего хорошего, когда женщина перестаёт рожать. Она не хочет иметь детей, так как полагает, что с такой собачьей жизнью не сможет воспитать ребёнка. Я ставлю её вне закона, потому что черти втемяшили ей в голову, что нормально воспитать ребёнка — это одевать его в стильные тряпки, кормить его отбивными и дать ему такое образование, получив которое чадо скажет: «Умному сыну не нужна старая и глупая мать». И в этом «не нужна» будут виноваты не столько неблагодарные дети, сколько их слабоумные матери, отказывающие себе во всём ради своих отпрысков, чтобы те стали богатыми и успешными, а вовсе не благородными и совестливыми. Мама, твоих сверстниц ожидает незавидная старость.
— Не может быть.
— Увидишь, как в скором будущем дома престарелых начнут устраивать в опустевших детских садах. Страна нерождённых детей и брошенных стариков — вот будущая Россия! Хорошо ещё, что пока редко можно услышать, например, такое заявление от девушек: «Сначала надо пожить для себя, а потом и о ребёнке можно подумать». Можно подумать, что они правы! Будь я проклят, если они правы! Эгоистки! Я ставлю их вне закона!
— Не принимай всё так близко к сердцу.
— Аборты! — закричал Артём. — Матери советуют своим дочерям делать аборты. Страна женщин-убийц. Вот, где следует говорить о благих намерениях, которыми вымощена дорога в ад. Матери не желают, чтобы их дочери, забеременевшие от негодяев, были матерями-одиночками. Это они так своим распутным дочуркам добра желают. Никогда не думал, что добро — это трупики беззащитных созданий, зарезанных в утробе, а потом выброшенных в мусорки рядом с операционными столами. Страна узаконенного убийства. Вместо того чтобы расплатиться за грех разврата рождением и воспитанием ребёнка, женщины умерщвляют потомство, добавляя новый грех к уже имеющемуся.
— Сынок! — воскликнула мать, подошла к сыну и попыталась его обнять.
— Не прикасайся ко мне, — уклонившись от объятий, произнёс Артем. — Не марай об меня руки. Ты даже представить себе не можешь, скольких девушек я обесчестил. Больше не называй меня сыном. С этой минуты я буду отзываться только на «тварь».
— Артё-о-о-ом! Сыноче-е-е-ек! Не казни себя-а-а! — с рыданиями упала мать на грудь сыну.
— Казнить. Нельзя помиловать. Завтра я взойду на эшафот за всех обесчещенных, обманутых и покинутых русских женщин. Мама, если ты любишь мою бессмертную душу, то не должна препятствовать мне.
Помолчали…
— Прости меня за то, что причиняю тебе боль, — сказал Артём.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю… Знаешь, мне сейчас легко-легко. Я даже взлететь могу, только не хочу.
— Правда?
— Да… Признав себя подонком, я почувствовал, что с меня спало проклятье. Я теперь боюсь только, что меня покинут угрызения совести. Я их в себе заточу, мама. На семь замков запру, потому что в первый раз за долгое время чувствую, как все женщины без исключения стали мне сёстрами. Я даже влюбиться сейчас могу. Вот возьму — и влюблюсь, как в первом классе.
— Сынок, сынок, — улыбнувшись, сказала мать.
— А рождение детей — это самое, самое, самое великое поприще, которое может выбрать женщина. Мужчины забыли о том, что они способны согнуть подкову, придумать сверсовершенный компьютер, освоить космос, быть первыми во всех областях знаний и умений, но ни один из них не способен произвести на свет дитя. В этой сфере мужчина — полный профан и бездарь, зато почти все женщины могут выносить, родить и воспитать ребёнка, который вырастит в нового космонавта или мать космонавта.
