МУЖЧИНА. Изгнали? И вы участвовали в изгнании?!
Запыхавшись, вбегает на площадку Алексей. Он видит врача, беседующего с отцом, и останавливается, вкопанный.
Женщина в белом делает знаки Алексею не мешать беседе.
АЛЕКСЕЙ (сорвавшимся голосом). Отец!
САДОВНИК. Хвойные леса не столь любезны моему сердцу. Но антагонизмы среди широколиственных задевают меня сильнее. Сложился заговор…
МУЖЧИНА. Заговор деревьев!
САДОВНИК. Да, березы не отвечают взаимностью вязам. Вязы вступили в заговор…
АЛЕКСЕЙ (отчаянно). Отец, опомнись!
МУЖЧИНА. Алеша, ты напрасно волнуешься. Я вполне осознаю, передо мной вяз в человеческом обличье. Такое не часто бывает.
Появляется женщина с той стороны, откуда прибежал Алексей.
Она приближается; сначала трудно узнать ее, но узнается – это Мария, в ситцевом платье, в косынке, без помады и пудры на лице.
Мария вслушивается в происходящее.
МУЖЧИНА. У вас в Ботаническом саду прям-таки борьба партий.
САДОВНИК. Я всего лишь немой свидетель борьбы. Вообще-то мне по душе турецкая гвоздика и настурция, карнавалы цветов, праздник души…
МУЖЧИНА. Вы, говорят, даже цветам даете имена? Мария – прекрасное имя, не правда ли? Или Надежда, мой компас земной… Или пани Ирина.
САДОВНИК. Прекрасное имя Анастасия. Настя. Единственно прекрасное среди всех.
МАРИЯ (решая вмешаться). Федор Иванович!
САДОВНИК. Ах, это вы, горемычная ласточка?…
Женщина в белом делает угрожающие знаки.
МУЖЧИНА. Карнавалы цветов…
САДОВНИК. Печальные карнавалы. Цветы протестуют, когда поутру их срезают для большого начальства. И они правы, правы! Это так же ненормально, как если бы поутру обрезать человеку ноги и верхнюю часть тела переносить на гряды. А цветы при этом говорили бы: какое благоухание, как красиво…
Мужчина смеется, женщина тоже улыбается, но продолжает писать в блокнот.
АЛЕКСЕЙ. Папа, хватит, пойдем домой, обедать.
МУЖЧИНА. Это ваш сын?
САДОВНИК. Да. Он из породы кленов, но морозоустойчив.
Алексей и Мария берут Садовника за руки.
АЛЕКСЕЙ. Пошли! Ты, кажется, сотворил беду.
САДОВНИК (вырываяруки). Я сотворил беду?! Беда машет крыльями над всей Россией, да что над страной'– над планетой. Нам осталось жить считанные часы… Завтра они соберутся…
Женщина лихорадочно записывает.
Мужчина впился глазами в Садовника.
САДОВНИК. Время погонят вспять… Вырубят сады, уничтожат редкостные породы деревьев… И леса под топор, под рукотворные моря… Кедры и пихты, клены и рябины… Дыхание перекроют. Зловоние над городами и селами… Ах, хорош дождь в дубовом лесу на среднерусской равнине… Но они уничтожат русскую равнину… Тундра и лишайники останутся детям…
Садовник вдруг заплакал.
АЛЕКСЕЙ и МАРИЯ. Идем! Идемте, Федор Иванович!
САДОВНИК (мужчине в белом). Видите, я не сопротивляюсь, я тихий человек. Мы договорились, я соблюдаю договор. Единственная моя слабость – сады, облитые лунной росой. Я не идеолог, мысли мои обыденны.
Алексей и Мария уводят Садовника, но в последний момент Садовник кричит мужчине в белом.
САДОВНИК. А кто вы такой? Кто?!
МУЖЧИНА. Я биолог. Я исследую патологические отклонения в ареалах сибирской флоры, впрочем, и фауны…
САДОВНИК. Вы вяз! Вяз! Биолог…
Алексей и Мария силой уводят Садовника.
ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ.Сады хранят историческое время, понимаете, не календари, не газеты, не ЭВМ – а сады. Безумие.
МУЖЧИНА. Безумие?
ЖЕНЩИНА. Да. Ярчайший тип шизофреника.
Группа лиц издалека машет руками, призывая к себе этих двух в белых халатах.
* * *
Дом в саду. Комната прибрана. Рядом с портретом Януша Корчака большая фотография Садовника. В улыбке Корчака и Садовника, в наклоне головы, в усталых глазах есть сходство.
Спиной к зрителю Алексей, он что-то пишет в тетрадь.
Открывается дверь, входит Настя, в мокром плаще, на улице дождь.
Алексей встает. Они прикасаются лбом к плечу друг друга… Молчат.
АЛЕКСЕЙ. Надо жить дальше, на горячих углях…
Настя снимает плащ, пытается на кухне готовить обед, но роняет тарелку, собирает черепки.
НАСТЯ. Я только что из Крестовоздвиженской, от заутрени. Покой снизошел. Но очутилась на улице – смута поднялась. Я бегом – к реке, к Белому дому. В Белом доме, в читальном зале, прошли его лучшие годы.
АЛЕКСЕЙ. Знаю. Все лучшие годы.
Стук в дальнюю дверь на веранде или в калитку.
НАСТЯ. Господи, несет кого-то нелегкая.
Она набрасывает платок, выходит и возвращается с гостями.
Это Ольга Пивакова и Василий.
НАСТЯ. Мы устали от соболезнований, поэтому скажите коротко, что вам надо, и оставьте нас.
АЛЕКСЕЙ. Не гони их. Они сами поймут, что мы не нуждаемся…
ПИВАКОВА. Леша!…
ВАСИЛИЙ. Вы были храбрыми и открытыми, пока не грянул гром. Этак, ребята, не гоже.
АЛЕКСЕЙ. Кто вы?
ПИВАКОВА. Он ваш друг. Василий Васильевич из госкомитета по радиовещанию. Я позвонила ему, он прилетел.
ВАСИЛИЙ. Я разыскал Иннокентия, он подойдет, мы посоветуемся. Надо держаться вместе.
АЛЕКСЕЙ. Вместе с вами?!
ПИВАКОВА. Леша!…
ВАСИЛИЙ. Последние известия неутешительны – в стране идут аресты. Берут самых бескомпромиссных…
НАСТЯ. Но зачем?
ВАСИЛИЙ. Андропов пытается создать чрезвычайную обстановку, чтобы страх подвигнул людей к абсолютному повиновению. Метод испытанный. Но теперь это трагический фарс.
Скрип двери. Входит Ирина.
НАСТЯ. Ах, милая Ира!…
Алексей, Настя и Ирина обмениваются ритуальными приветствиями.
ИРИНА (Пиваковой и Василию). Здравствуйте. Кеша будет с минуты на минуту.
ВАСИЛИЙ. Ира, ваш друг чуть не прогнал нас под осенний дождичек. А осень в вашем городе промозглая.
ИРИНА. В России осень промозглая. И, говорят, в Польше тоже. Странная солидарность.
ПИВАКОВА. Вы полячка Ирина Витковская? Ваш папа начальник крупного треста?
ИРИНА. Бывший начальник. Он вывел трест в рентабельные, получил республиканское знамя, но отстранен от должности за любовь к Шопену.
Василий с интересом смотрит на Ирину. Скрип двери. Это Иннокентий.
Иннокентий обменивается с Алексеем и Настей приветствием.
Иннокентий вглядывается в Алексея и слегка потрясает его.
ВАСИЛИЙ. Кеша, я прочитал трактат «Урийская дидактика» (Алексею и Насте). С позволения вашего друга! Двое суток не выходил из гостиничного номера. Я воодушевлен…
НАСТЯ. Для этого вы прилетели из Москвы?
ВАСИЛИЙ. Если честно, я прилетел, чтобы вдохнуть глоток кислорода. Чтобы убедиться, что вы есть. В Москве – болото.
АЛЕКСЕЙ. Мы есть. А вы?
Василий сурово молчит.
ИННОКЕНТИЙ. Быка за рога. Хочу поставить два практических вопроса. Способны ли мы помочь Федору Ивановичу. И что мы должны предпринять в условиях режима, чтобы помочь Отечеству.
ВАСИЛИЙ. А ты сам отвечаешь на эти вопросы?
Иннокентий смотрит на Ирину и Настю. Они поднимаются, надевают плащи, прощаются. Алексей выходит проводить девушек.
ИННОКЕНТИ (посмотрев на Ольгу Пивакову). Сейчас Алексей вернется, я отвечу. Но вам придется ответить тоже.
ВАСИЛИЙ (глянув на Пивакову). Отвечу.
ПИВАКОВА. Эх, мужики.
Она встает, одевается, попрощавшись уходит тоже. Возвращается Алексей, прислоняется к теплой печи, он в плену тяжелых раздумий.
ИННОКЕНТИЙ. Необходимо придать широкой гласности произошедшее. Я написал подробное сообщение, вы отвезете его в московские газеты. Далее информация уйдет без вашего ведома, далее забота не ваша.
ВАСИЛИЙ. А почему не обратиться к лауреату? И к писателям Москвы.
ИННОКЕНТИЙ. Лауреат занят только собой, к писателям Москвы обратились, они протестуют… Но второе. Из двадцати человек нас осталось семеро…
ВАСИЛИЙ. Великолепная семерка.
ИННОКЕНТИЙ. Но сестры милосердия не в счет. Строго говоря, нас четверо. Мы пойдем в школы и в течение нескольких лет подготовим юношей. Теоретически мы вооружены.
ВАСИЛИЙ. Плеханов?
ИННОКЕНТИЙ. Нет. Это вчерашний день. Мы живем в другой стране. Иные проблемы и иные задачи. Мы должны готовить юношество к Поражению.
ВАСИЛИЙ. Постулат «Урийской дидактики». А дальше?
ИННОКЕНТИЙ. Через пять лет нас будет тридцать или сорок человек. Наши ученики пойдут в Университеты и быстро вернутся в сельские школы…
ВАСИЛИЙ. В сельские?
ИННОКЕНТИЙ. А вы считаете, что в городе есть школы и есть неразвращенные родители?
ВАСИЛИЙ. Согласен. Дальше?
ИННОКЕНТИЙ. Через десять лет нас будет сто человек. Через двадцать тысяча. И тогда…
ВАСИЛИЙ. Партия?
ИННОКЕНТИЙ. Нет. Общенациональное движение ненасильственных действий. Русское, славянское движение.
