В отдельном, наскоро разорванном конверте счет на общую сумму двадцать две тысячи долларов, из которых неоплаченными остались семь тысяч. Три адреса телексов. Контора в Нью-Йорке имела свое представительство в Париже и Мюнхене. Мне стало трудно дышать, невыносимое испытание достигло своих пределов, но надо было дочитать: «Краткое содержание первого отчета (число и дата)». Описание улицы, дома, квартиры, которая квалифицировалась как «убогая». «Дверь открывает Жан Ландлер. На ногах его тапочки. Сотрудник представляется агентом по продаже недвижимости, предлагает на выбор купить роскошные таунхаусы с залом в шестьсот квадратных метров в шикарном пригороде Парижа с немедленным вручением ключей после покупки. Мистер Ландлер приглашает его войти и хвалится тем, что его племянник очень удачно провернул одно дельце, женившись на богатой американке, и сказал, что, возможно, он купит одну из вилл».
Сотрудник выслушивает рассказ об истории жизни г-на Жана Ландлера, а затем подробности о его отношениях с племянником, который даст ему (если он попросит) сумму, необходимую для покупки таунхауса. Эрик ребенок, Эрик подросток, упрямый, лживый, но очень трудолюбивый. Мать тоже упомянута: «Знаете, немка, захомутала брата, когда он был военнопленным…»
Я с трудом подавил тошноту. Нервно перебирая страницы, я искал. Они не сочли необходимым проводить расследование в «Шими Насьональ», но зато принялись разыскивать мою мать, поехали для этого в маленький городок неподалеку от Франкфурта. Они нашли ее, следуя простой логике: «Женщина или мужчина, уехавшие из мест, где прошло их детство, часто возвращаются туда в зрелом возрасте. Нам было известно, где родилась Хильда Шмидт. Вернувшись в Германию из Парижа, она вначале успешно работала фотомоделью, а потом открыла агентство моделей. Сделав некоторые сбережения, она приобрела дом неподалеку от старой фермы ее родителей, бывших некогда зажиточными крестьянами. Она пожелала обосноваться в «старости» в той же деревне, где она познакомилась с отцом г-на Ландлера, который во время войны работал сельскохозяйственным рабочим у ее родителей. Мать г-на Э. Ландлера — дородная женщина шестидесяти лет — приняла нас вместе с ее вторым мужем, отставным бухгалтером, моложе ее. Удивленная нашим визитом, она выслушала наши объяснения, которые, вероятно, ее удовлетворили, и откровенно ответила на все наши вопросы. Мы сказали ей, что расследование было необходимо для того, чтобы дополнить дело о получении гражданства ее сыном Эриком. Она сказала, что довольна успехами Эрика Ландлера, рассказала, что тот был запуганным ребенком, не отходившим от нее ни на шаг. Она заявила, что дети никогда ее не интересовали. «У меня, безусловно, нет материнского инстинкта, я оставила ребенка моему деверю, который хорошо к нему относился. Его зовут Жан Ландлер. Несколько месяцев я высылала ему деньги на содержание Эрика. Затем, когда мое агентство стало испытывать финансовые затруднения, я перестала помогать ему. Эрик? Он часто прогуливал уроки, прикидывался больным, чтобы я его пожалела. Он постоянно хотел быть в центре моей жизни»».
Какие убийственные слова: «Он привлекал к себе мое внимание, прикидываясь больным», «Он был ребенком всех моих разочарований…» «Я представляла себе французов совершенно другими, — рассказывает Хильда, — но, приехав туда, я оказалась среди людей, которых Брехт называл «люмпен-пролетариат». Низкооплачиваемые, жадные, они все хотели казаться буржуа. В ходе нашего первого визита Жан Ландлер предложил выпить кофе на кухне. На стуле было большое пятно. Испытывая отвращение, но помня о дисциплине, я села на это пятно и испачкала брюки. Возможно, это глупо, но это запомнилось».
Чтение этих бумаг нанесло мне сильный удар и наполнило жаждой мести. Я должен был доказать матери и Энджи, что сильнее их. Я спрятал портфель, повесил на дверь табличку «Просьба не беспокоить» и предупредил коммутатор, чтобы никого не соединяли с номером, поскольку «моя жена отдыхает». Я пошел в телексное бюро отеля и отправил в агентство «Гарольд и Гарольд» в Нью-Йорке следующее послание: «Спасибо за прекрасный доклад. Прошу закрыть дело окончательно. Ваша задача выполнена. Для полного расчета прилагаются 7 000 долларов. Благодарю».
И подписался Энджи Ландлер. Теперь «Гарольд и Гарольд» должны будут оставить меня в покое… Я сделал первый шаг к моему спасению. Мне нужно было найти замену жене. Пусть даже и не похожую на нее. Простая женщина с осветленными волосами и в темных очках могла бы создать иллюзию присутствия Энджи Фергюсон. Эту женщину надо было найти, утащить с собой в Кению. Она должна была умереть там вместо Энджи.
Слоняясь в безумной атмосфере игровых залов, я перебирал возможные варианты действий. Если я не найду будущую жертву, мне придется снять двести тысяч долларов со своего текущего счета, открытого компанией, и все мои сбережения в банке в размере примерно семьдесят тысяч долларов. Этих денег мне хватит, чтобы переселиться в Австралию. Но после нашего исчезновения будет немедленно начато расследование. Нас станут искать, меня найдут, предъявят обвинение и экстрадируют в США.
Выйдя из отеля, я смещался с людской толпой, которая переполняла тротуары. Я искал подходящее лицо. Но даже если бы я чудом нашел какую-нибудь женщину, отдаленно похожую на Энджи, как можно было ее подцепить? Подойти к этой бледной копии, сказать, что я в ней нуждаюсь и заплачу, если она поедет со мной? Она вызовет полицию, поскольку мое поведение покажется ей подозрительным. Или, может быть, пойти за ней, как бы случайно познакомиться и наговорить ей всякой всячины? Но такой способ действий подходил для женщины недалекой и одинокой, а также требовал наличия достаточного времени. Если я хотел следовать в этом достаточно деликатном направлении, у меня в распоряжении было всего лишь несколько часов. На меня то нападала паника, то усталость, то я чувствовал себя легко, словно не имел ко всему этому никакого отношения. Устав от Стрип и созерцания парочек, так и не обнаружив на горизонте ни одной одинокой женщины, я вдруг принял решение немедленно вернуться в отель. Я испугался, что оставил на слишком долгое время свой номер без присмотра. Оказавшись наконец в почти безопасном месте, надев халат, я заказал в номер ужин и бутылку шампанского и попросил открыть ее. Я вызывал Энджи громким голосом, отнес два наполненных фужера в спальню. Официант положил в карман немереные чаевые.
Около одиннадцати часов вечера я спустился в игровой зал и стал прохаживаться между столиками для игры в баккара. Я наблюдал за крупье с хищными взглядами и за их клиентами с тонкими губами. Они все не отрывали глаз от цифр и исчезавших столбиков жетонов. Там не было ни единой души, к которой можно было бы подойти. Я вернулся в сектор игровых автоматов и уселся на свободный стул, еще хранивший тепло предыдущего игрока. Надо было пережить эту ночь и обязательно уехать на следующий день. Единственным подвигом, который удалось мне совершить этим вечером, было то, что я отделался от остатков цыпленка и от сумочки Энджи, которые я запихнул в мусорный контейнер на углу улицы Бэрбери Кост.
Игравший картинками, мигавший лампочками и издававший множество звуков игровой автомат съел все мои центы, и я принялся искать мелочь в карманах.
— Хотите разменять деньги?
Обернувшись, я увидел, что ко мне обратилась какая-то сильно размалеванная девица. У нее были черные глаза, очень светлые волосы и ярко накрашенные губы. На висевшем через плечо подносе лежала целая гора роликов из монет. Мне показалось, что глаза мои стали походить на глаза мухи, я не могу увидеть девушку всю целиком в этой цветной мозаике. Ее трико с глубоким вырезом было усыпано блестками, а мини-юбка предоставляла большую свободу ногам, обтянутым чулками в сеточку. Это было униформой работниц казино. Я посмотрел на нее с интересом воскресного охотника, проблеск надежды заставил меня протянуть ей двадцатидолларовую банкноту.
— На все? — спросила она.
Ее голос можно было принять издалека, особенно по телефону, за голос Энджи, Она говорила немного в нос с некоторой хрипотцой, из-за чего можно было предположить, что она или простужена, или была уроженкой штата Техас. Кроткий, как агнец, поскольку мне ни в коем случае нельзя было ее спугнуть, я попросил дать мне монет на десять долларов и две бумажки по пять долларов.
Она дала мне колбаски с монетами и бумажные деньги, я протянул пять долларов ей.
— Зачем? — спросила она.
К ее векам были приклеены ресницы с наспех наложенной краской, и от этого веки поднимались с явным трудом.
— Затем, что вы кажетесь мне очаровательной…
— Очаровательной, скажете тоже! А вы — англичанин?
— Нет, а с чего вы взяли?
— Акцент…
— А вы сами-то из каких краев?
