Как-то однажды (теперь это далекое прошлое) мы с Селией, захватив с собой графин нашей лучшей мадеры, устроились перед этими портретами с целью дать изображенным персонам имена и наделить их выдуманными биографиями. Мы с Селией иногда предавались подобным забавам, желая скоротать время, с первых дней пребывания на территории – развлечение, что и говорить. Мы тянули вино, хохотали и развлекались выдумками до утра. Однако о портретах Селия и словом не обмолвилась. Вряд ли даже их заметила, хотя в гостиной наверху они занимали собой чуть ли не полстены. Нет, к таким потехам Селия совершенно остыла. Все ее внимание было сосредоточено на мне. Думала она только о том, как бы мне угодить и чем еще услужить.
Таким было положение вещей к весне 1830 года, когда пришло письмо от Себастьяны. И тогда-то я и ударилась в бега.
Наличность и три паспорта (на имя Лидди) я положила на письменный стол, ящики которого заперла на ключ – там оставалось много такого, что не предназначалось мной для чужих глаз. Закрыла и свой рабочий кабинет, набитый предметами, связанными с практикованием Ремесла. Они могли озадачить кого угодно, кроме разве что другой ведьмы.
Я побросала в один мешок и свою книгу, и перемену одежды с запасом на две недели, поскольку, не теряя времени, намерена была прямиком отправиться в Манхэттен. За этот срок на остров я должна была добраться. Возвращение? В записке (ну и помучилась же я над этими несколькими строчками!) я сослалась на неожиданные дела на Севере. Пояснила, что они связаны с фамильными проблемами, хотя раньше о родственниках и не упоминала (за неимением таковых). Отговорилась тем, что не выношу проводов. (Это верно, хотя оправданием и не служит.) Обещала, что вернусь к началу лета, если не раньше.
Руководствуясь печатным расписанием дилижансов, я все же что-то напутала и в итоге чуть не заплутала. Готового к отплытию парохода в Кауфорде не было, и я отправилась по морю на баркентине; воспользоваться дилижансом смогла только по прибытии в порт Чесапик, а оттуда проследовала наиудобным маршрутом до Ричмонда. Можно было бы туда вернуться, если бы не боязнь того, что меня обнаружат, – мне вовсе не хотелось опять оказаться в лапах у Элайзы Арнолд (о, эти лапы!). Меня обуревало безрассудное желание поскорее увидеться с моей мистической сестрой. Итак, на север! Леонард-стрит, 55. (Этот адрес в письме S служил мне компасом – главным ориентиром для верного и надежного путешествия.) В порту Мэриленда я провела не более трех часов, прежде чем села в почтбвую карету, направлявшуюся в Филадельфию.
В Город Братской Любви (это странное название не могло меня не поразить, когда я впервые его услышала) мы прибыли к вечеру. От усталости я валилась с ног, поскольку находилась в пути, как и предполагала, уже почти две недели. А потому решила поскорее лечь в постель в первой же попавшейся гостинице. Но не тут-то было.
В Филадельфии наш кучер выгрузил два мешка с почтой, забрал три новых, переменил лошадей на свежих виргинской породы, зажег два факела из лиственницы и снова наладился в дорогу. Мне, к величайшей досаде, пришлось отправиться с ним единственным пассажиром. Он пообещал, что увидим Нью-Йорк (Себастьяну!) с восходом солнца. Мне бы остеречься, когда мои попутчики отказались от ночного путешествия, в особенности после того, как одна пышногрудая матрона пожелала мне удачи и добавила: «Бог в помощь!»
Скоро, слишком скоро я поняла, что ничья помощь меня не спасет, – я всецело во власти колес и копыт и судьбу мою решит воля кучера с кнутом.
– Голова у вас как, крепкая? – спросил он, торопливо помогая моим попутчикам сойти с кареты и еще торопливее с ними прощаясь.
– М-м… вроде бы да.
Не уловив смысла его вопроса, я подумала, что утвердительный ответ никак мне не повредит. Однако в ту ночь смогла убедиться, что эпитет «крепкая» к моей голове подходит меньше всего.
– Порядок! – отозвался кучер. – Повезем контракт для возобновления, и мистер Бристед – он хозяин этой упряжки – обещал не поскупиться, коли я побыстрее его доставлю.
О почте мой возница говорил с таким же почтением, с каким любящий супруг говорит о строгой, но обожаемой жене. Воистину он всей душой был предан одной возвышенной идее. Вернее, идеалу, которому истово служил, – сохранности и скорейшей доставке почты, три мешка которой он обязан был выгрузить в Готэме на рассвете любой ценой.
Короче говоря, эта ночь едва не оказалась для меня последней. Пассажир с крепкой головой (точнее, слабоумной) превратился в мешок с костями, который непрерывно встряхивали, подбрасывали, кидали и швыряли с виртуозным мастерством. В этом я убедилась сполна. И ничуть не преувеличиваю. Лучшие из возчиков (мой, безусловно, принадлежал к этой категории) не роняют кареты набок и уж тем более не переворачивают вверх дном (случись нечто подобное, он наверняка оставил бы своих пассажиров в придорожной канаве и поспешил с почтовым грузом в обнимку, навьючив его на загорбок или стиснув в зубах). Нет, отличники и передовики почтовой службы, беспрестанно переваливая карету из стороны в сторону и не жалея колес, мчат ее вперед во весь опор, вследствие чего взбалтывается и перебултыхивается не содержимое мешков с почтой – боже спаси и сохрани! – но внутренности горемычных страдальцев, имевших несчастье разделять с ними маршрут.
Взгляните на меня. Вот я сижу внутри кареты – вернее, ерзаю на сиденье, пытаясь усидеть на месте; вокруг меня – кромешная тьма, обе лампы я погасила в страхе, что они тоже выплеснут наружу свое содержимое и подожгут длинную скамью, предназначенную для пассажиров. Руками я обхватила голову крепко-накрепко. О сохранении равновесия забыла и думать. Уж лучше – нет, пожалуй, немного лучше, чем самое худшее, – набивать себе синяки по всему телу, нежели расшибить череп вдребезги о крышу дилижанса, когда карета в очередной раз подпрыгнет на булыжнике или накренится, ухнув вниз на колдобине. Ноги, по счастливой случайности изредка касаясь пола, выделывали судорожные кренделя, за которые любого танцора согнали бы со сцены гнилыми помидорами… Готова поклясться, все мои пять чувств отлетели невесть куда, все мои органы перемешались в вареве, в которое превратилось мое тело.
И однако, вопреки всем стараниям моего возницы, я уцелела и даже добралась до места. Могла бы затеять тяжбу с организатором моей транспортировки – за каковую уплатила, заметьте, солидную сумму, – если бы мои глаза, вновь вернувшиеся в свои орбиты, не сфокусировались на облитых рассветными лучами скалах, встающих из реки Гудзон. После ночного броска, весьма сходного с переплытием Стикса, нетрудно было бы счесть этот пейзаж преддверием подземного царства, а не Готэмом… Но нет, передо мной был Манхэттен. И когда мы покатили по Блумингдейл-роуд, грохотом копыт и щелканьем кнута пробуждая еще сонный город, мое сердце возликовало. Здесь, где-то здесь, спит Себастьяна.
Моя страсть, моя тяга к Себастьяне не имела сексуальной подоплеки – нет, но сильнее чувства я никогда не испытывала. Оно возрастало пропорционально чувству стыда, вызванному моим поруганием Селии, однако стыд ослабевал по мере того, как я приближалась к моей сестре, к моей Себастьяне. Проще говоря, мне казалось, что можно обменять стыд на спасение… О, какая же это была глупость с моей стороны.
Не ищу сочувствия, но признаюсь откровенно: из кареты я буквально вывалилась, упала в объятия подхватившего меня кучера. Тот – пытавшийся принести меня в жертву на алтарь Священной Почты – явно развеселился. Он расхохотался (вполне добродушно, надо сказать) и произнес какую-то фразу, из которой я разобрала одно только слово: «крепкая». Я не отрывалась бы от него и дольше – по крайней мере, пока земля не остановит свое бешеное вращение, если бы не одно обстоятельство. Мои груди, хотя и туго перевязанные, вплотную прижимались к его широкой груди, причем он распустил галстук и расстегнул жилетку (и то и другое огненно-красного цвета, в гармонии с его адской колесницей). Я оттолкнула его и попыталась удержаться на ногах самостоятельно. Это удалось мне далеко не сразу. Улыбающийся возчик представлялся мне опорой, но тоже шаткой. Когда я начала упрашивать его, чтобы он не качался с боку на бок, он окончательно проникся ко мне жалостью, подозвал одноконный экипаж и, расплатившись с коллегой из своего кармана, втиснул на сиденье меня и мой мешок. Я слышал, как он велел кучеру везти меня «полегоньку» по адресу, который я еле-еле выговорила.
Итак, мы потащились на Леонард-стрит. Мне так и не пришлось поблагодарить, обругать сотрудника мистера Бристеда и попрощаться с ним. Впрочем, я вознесла небесам хвалу за то, что полуживая кляча, кое-как переставлявшая ноги, не пустилась с места вскачь.
Леонард-стрит, дом 55.
По дюжине ступеней я взошла на крыльцо. После ночных приключений ноги плохо держали, тело ломило, и вся я была как развинченная. Сердце колотилось. А губы улыбались. Как же иначе, разве не ждала меня встреча с Себастьяной, моей Soror Mystica?
