Следующий на очереди, значит и по важности, был пожилой бородатый крепыш, по форме одежды — купец-иудей, по конскому запаху, грубым рукам и диалекту (всего три слова сказал) — настоящий дикарь, тюркит, военный. Третьим был оплывший от жира купец, такой же манерный, как управляющий. Он похлопал Шадому по ягодицам, что-то невнятно пробормотал и, убивая время, сел есть виноград, запивая шербетом. Позже Шадома узнала, что это и был истинный хозяин «Сказки Востока», порта, да и половины города — знаменитый купец Бочек.
Однако ее хозяином в данный момент являлся управляющий «Сказки Востока», который, едва гости ушли, накинулся на Шадому с кулаками, при этом сам плакал, называя ее изменницей, продажной. В итоге она вновь попала в свою келью, на общие харчи, выставлена напоказ по весьма средней цене, так что многим будет доступна.
«Где мой спаситель? Где мой милый старичок? Что мне делать?» — не спала Шадома всю последующую ночь, места себе не находила, знала, что выхода из этого тупика уже нет.
На заре в «Сказке Востока» общее построение, где будет произведен гигиенический и психологический осмотр. Вновь Шадома упала с высот. Так теперь еще злее и больнее будут подтрунивать, издеваться и щипать ее коллеги по блуду. Страшась этого, она до последнего пребывала в своей темнице, как снизу раздался шум, переполох, крик, грубый топот приближается. В ужасе она раскрыла рот, раскрылась дверь.
— Это Шадома? — здоровенные янычары не вмещаются в ее келью, хватают за волосы, выволакивают в коридор.
На улице при людях обращение с ней было вполне сносным, а когда вскоре достигли какого-то важного, явно государственного заведения, с ней обращаться стали совсем хорошо. Это были мелкие чинуши. До обеда томили ее здесь, правда, чаем поили, и по обрывкам фраз она поняла, что влипла в какой-то политический скандал. Оказывается, Тамерлан, готовясь напасть на османа Баязида, заслал в его империю массу шпионов. Один из них под видом купца-иудея был пойман на заре при выходе из города: кто-то донес, что в «Сказке Востока» была тайная встреча.
В тот же день после обеденной молитвы началось судебное дознание. На Шадому накинули полупрозрачный яшмак, так чтобы она могла видеть, а ее лица — нет. Это был не тот обыденно-бытовой суд, что вершился над Малцагом. Здесь дело было серьезное, государственное, много важных сановников, духовенства, военных.
За время неволи глаз Шадомы, дабы выжить, стал наметанным, да и улавливала она все с полуслова. Ей хватило одного взгляда, чтобы сходу оценить ситуацию. Управляющий сидит сбоку, поникший, угрюмый: он подозревается. Рядом тот дикарь, что под купца-иудея маскировался. Он очень бледен, весь в поту, ссадин на лице нет, но видно, что изрядно потрепали.
Чтобы хоть как-то отомстить Тамерлану, убийце ее семьи, Шадома хотела сходу заложить шпиона. А потом подумала: «Чем лучше эти турки-османы, что насилуют ее? Надо вести свою игру». Так она, еще не понимая, вошла в политику.
— Имя, вероисповедание? — был ей первый вопрос.
— Шадома, раба Божья, — был скорый ответ.
Этот ответ, видимо, не удовлетворил судью, но «копать» далее он не стал. Задал еще пару процедурных вопросов и перешел к делу.
— Да, знаю, это наш управляющий, — следующий ответ.
— Этого не знаю, — когда указали на «купца-иудея».
— В «Сказке Востока» занимаюсь танцами, пением… а чем еще можно заниматься в благочестивом обществе?
По решению судьи Шадому, как женщину, решено опросить в отдельном помещении. Там раскрыли лицо, никакого насилия, но тон грубый, надменный.
— Да, я одалиска. «Сказка Востока», все знают, — публичный дом. Но поверьте, в моей келье, там вы были, и днем ничего не видно. А ночью вообще мрак. Что вы хотите? Рабыня я, невольница, но была и есть благородных кровей.
Вечером Шадома в своей «конуре». Единственная мечта — поделиться всем со старичком. Но входа в учреждение нет: все закрыто день, два, три. Их еле кормят, и ходит слух — притон ликвидируют. Всякие надежды породил он. Шадома гадает, что лучше не будет. И вдруг как-то вечером, будто завели часы, все задвигалось, все забурлило, а в коридоре позабытый хриплый фальцет управляющего:
— Шадому срочно наверх, в апартаменты.
Та же компания, за исключением «купца-иудея».
— А ты молодец, умница, — вновь хлопнул ее по ягодицам купец Бочек, — хороша!
— Иди ко мне, красавица! — вскочил навстречу бейлик. — Петь и играть будешь? Будешь, будешь, ха-ха-ха!
С тех пор Шадома — привилегированная особа, живет в роскошных апартаментах. Никто не докажет, но ходит молва, что сам правитель к ней часто наведывается, купец Бочек, будучи в городе, с нею общается, а сама Шадома доступна только для особо избранных: пять золотых — час! Таковых мало, и Шадома стала устраивать танцевально-музыкальные концерты — приемы, попасть на которые — честь и мечта.
Все, что предрекал старичок, постепенно сбывалось. Все, что он советовал, она строго исполняла. Этим и жила. Лишь в одно она внесла существенную поправку. Ее старичок всю жизнь провел средь нищих и блаженных людей, которые денег не знают и не хотят. Бог на день хлеб давал — счастье! Завтра — Он же судьбой не обделит. Это добрые люди, думающие о внеземной жизни, о вечности.
Круг же общения Шадомы — это люди, всецело отдающие себя земной жизни, не обращая внимания на загробную, кроме как на словах (таких всегда большинство). Среди этих людей вежливость и внимание зиждется на одном — количестве денег. И вера у них одна — большие деньги, которые они наживали отнюдь не честным путем. Посему Шадома не брезгует клянчить у них излишки, порой умело заводить, зная, что подгулявшие толстосумы, выпендриваясь друг перед другом, сорят на ее концертах состояниями. Она бы могла быстро разбогатеть, но статус рабыни, масса вымогателей, надсмотрщиков и простых коллег, с которыми надо делиться, откупаться, помогать, не давали расти ее показному благосостоянию.
Тем не менее судьба ей в чем-то благоволила: сбылась хоть одна ее мечта. Покидать «Сказку Востока» ей запрещено. Да в этом заведении все подпольно. По тем же правилам и она живет: сунет кому надо пару дирхемов и выход в город открыт. Так, на правах инкогнито она купила в тихом месте города небольшой, уютный домик с тенистым двориком и колодцем. Даже прислугу наняла для своего родного старичка. Он уже совсем не ходит, в белоснежной кровати лежит и, виновато улыбаясь, тихо молвит:
— Дочь моя, зачем так тратиться? Пришло мое время прощаться с жизнью. Путь к Богу с пыльной улицы или с чистой постели одинаков.
Она молчит, тихо плачет, гладя его холодеющие костлявые руки. Хочет быть с ним, но не может. С огромным риском, отдавая большие суммы, она каждое утро бежит к нему. А тут, как назло, купец Бочек нагрянул: все на службе, по полной программе. И она через силу, сквозь слезы горя вынужденно улыбается, всех ублажает, концерт за концертом дает, никак вырваться не может. В пятницу священный день, до обеда свободна. Он дождался ее, глаза улыбнулись и еле-еле выдохнул:
— Я счастлив. Спаси тебя Бог. Прости.
После нашествия Тамерлана, в одночасье потеряв всех и все, Шадома так не переживала: видать, была еще юной, многого не понимала и не так страдала. Теперь, столько пережив и вновь обретя родное, близкое существо, которое буквально заново дало жизнь, стало маяком и путеводителем, эта потеря казалась ошеломляющей. Полная апатия ко всему, горечь вечного одиночества и никакой цели, как вдруг прозвучало это имя: «Малцаг!»
* * *
— О-о! Мой дорогой друг, мой единственно достойный соперник! Как я соскучился по тебе. Устал с дороги? А выглядишь молодцом, — так, то ли искренне, то ли с издевкой, встречал Тамерлан только что прибывшего из Тебриза Моллу Несарта. — Ну, не надо этих церемоний, не надо из-под палки льстить, я ведь знаю, что ты гордый и чванливый кавказец и заслуженное мною коленопреклонение не признаешь. Хватит, хватит, вставай, больно долго лобзаешь мой ковер. Лучше расскажи, как мой сын Мираншах поживает-царствует?
— О Повелитель, — как положено, в почтенной позе застыл Молла. — Имею честь лицезреть тебя и быть принятым тобою. Хвала Всевышнему, ты вечно велик и солнцеподобен.
— Боже, — небрежно перебил его Тамерлан, — вижу ты не зря время с сыном провел, наконец-то научился почтению.
— Ты — Властелин, ты — прав. Однако я позволю заметить: в раннем возрасте я лишился отца и матери, да успели они меня как положено воспитать. А то, что я долго на коленях стоял, — объясню: этот ковер на родном Кавказе соткан и я вдыхал аромат безмятежного детства. А то, что долго лобзаю, — чуму от твоего сынка привез.
Лицо Повелителя невольно скривилось, вытянулось, глянул он недовольно в сторону визиря воды. Тот сделал знакомый жест: мол, проверено, продезинфицировано. После этого Тамерлан облегченно вздохнул, вновь, величественно улыбаясь, как бы по-отечески покровительствуя, обнял Моллу Несарта и со степным прищуром, заглядывая в его глаза:
