– Этот склад… это все ваше?
– Нет, не все, – ответил Ревир. Он слабо, неуверенно улыбнулся.
А Клара все еще не улыбалась и потому чувствовала себя сильнее.
– Ну, в Тинтерне много всякого, чему вы хозяин, – храбро сказала она.
– В Тинтерне? Есть кое-что. Это неважно.
– А как стать хозяином?
– То есть?
– Как все это стало вашим?.. Как ребенку вырасти и стать хозяином, если он только родился и у него совсем ничего нет?
– Вы, видно, устали, Клара, – сказал Ревир. Подошел ближе, протянул руку. Клара смотрела на его руку и думала: не может этого быть. Ревир коснулся ее плеча.
Впервые он до нее дотронулся, но казалось, и это прикосновение уже знакомо. – Что-то случилось? – спросил он. – Вы были больны?
– Верно, в такую жару я совсем уродина, – сказала Клара и отвернулась.
Ей вдруг стало по-настоящему противно. Она заслонилась ладонью, не хотелось, чтоб Ревир ее видел, но он обошел ее и заглянул в лицо, будто собака или ребенок: привяжутся, так отбоя от них нет. И лицо у него стало такое странное, лихорадочно-взволнованное, что Клара испугалась – кажется, сейчас она выкинет что-нибудь дикое, сумасбродное, лишь бы со всем этим покончить.
– Нет, вы не уродина, – сказал Ревир.
– Я устала…
– Вы не уродина.
Он сказал это с грустью. Клара упрямо отводила глаза. Сердце ее тяжело, гулко заколотилось. Ревир на миг тронул ладонью ее лоб, легко, небрежно, словно чтобы ее успокоить, но это лишь еще сильней взволновало обоих. Кто-нибудь на складе стоит и смотрит, подумала Клара. Весь город смотрит. Она быстро огляделась, будто искала – куда бежать. Вокруг никого не было. Ни души.
– Я могу отвезти вас домой, – сказал Ревир.
Он ждал ответа. Клара минуту помедлила и все-таки согласилась. Тогда он мягко подтолкнул ее к машине. Так когда-то подтолкнул ее Лаури – не всерьез толкнул, чуть-чуть, словно бы только помог сдвинуться с места в нужную сторону, а на самом деле это был просто повод до нее дотронуться.
– Вам не по силам работать в магазине, – сказал Ревир. – Вам вообще не следовало бы работать.
– Да, – сказала Клара.
И подумала: она работает, сколько себя помнит, и никогда ничего хорошего в жизни не видела; у других были фермы, где работали она и ее родные, у других – свои грузовики, на которых они разъезжают и скупают овощи и плоды, которые она с родными собирала, еще у других – лесопилки и лесные склады и в городах бакалейные лавки, где овощи и плоды продаются, и дети всех этих людей могут вволю кататься на велосипедах по пыльным тихим дорожкам – они-то остаются детьми.
Она села в машину и на одно только мгновенье устало опустила голову. Только это она себе и позволила. Сейчас все станет ясно, все зависит от того, в какую сторону он поедет. Если к городу (а фары смотрят в ту сторону), надо будет подумать, куда податься из Тинтерна; если же развернется и поедет в другую сторону, тогда есть надежда. Ревир включил зажигание, автомобиль, подрагивая на неровной почве, двинулся вперед, на пыльный проселок, потом попятился на подъездную дорожку, ведущую к складу, – тут можно было развернуться.
И Клара поняла, что они все время разговаривают друг с другом, хотя вслух сказать нечего. А в голове у нее вопросы, вопросы без конца. Страшно, вдруг ее растопчут, изломают, вываляют в такой грязи, что Лаури – и тому больше ее не отмыть. Но про Лаури она уже приучила себя думать – сукин сын, подлец; едва его имя пришло на ум, сразу в ней вспыхнула злость и прибавилось храбрости. В считанные минуты машина нагнала тех девчонок на велосипедах и оставила их позади. Девчонки остановились передохнуть, стали ногами на землю, не слезая со своих старых велосипедов, и Клара скользнула по ним рассеянным взглядом, с грустью, почти с нежностью… а впрочем, что ж, они еще маленькие и глупые, у них есть отцы и матери, дом и семья, и вечно они околачиваются в магазине, перебирают все, что лежит на прилавках, да пялятся на Соню с Кларой. В тот миг, как машина Ревира поравнялась с ними, ей хотелось перехватить их взгляд и поглядеть на них с презрением, но тотчас она обернулась, и в глазах ее выразилось смятение, неловкая нежность, словно вдруг захотелось быть всего лишь их подружкой, такой же девчонкой на велосипеде, а не мчаться в этой машине куда-то за город, навстречу тому, что ее ждет.
– Я не думал, что вы захотите опять меня увидеть, – говорил меж тем Ревир. – Я не хочу навлекать на вас неприятности.
– Да, – сказала Клара.
– Я говорю о том, как могут к этому отнестись в городе.
– Да.
– Я тогда заехал на гулянье, чтобы повидать вас. Но у вас свое общество – молодежь, с которой вы там были.
Клара промолчала.
– Странно, – сказал Ревир. Сказал сухо, неласково. – Не думал я, что опять вас увижу.
Клара смотрела в окно. Жаркое солнце светило навстречу, и от этого в боковом стекле смутно отражалось ее лицо, она видела себя почти как в зеркале. Она опустила стекло, в машину ворвался ветер, отбросил назад ее волосы. Клара закрыла глаза. После недолгого молчания Ревир сказал:
– Здесь у меня есть дом. Я прикупил земли, этот дом продавался вместе с ней… – Клара открыла глаза, чтобы увидеть этот дом. Вот сейчас он возникнет из пустоты. – Эта земля моя, – продолжал Ревир. – Двести акров. Но земля никудышная.
– Никудышная, – не без удивления повторила Клара.
Непонятно, для чего же покупать землю, если с нее не соберешь урожай. Но ей слишком тревожно, и как-то уж слишком она устала, чтобы спрашивать.
Когда доехали до этого дома, Клара была вся мокрая – сперва бросило в пот, а затем стало зябко. И даже не хватало сил отереть лоб. Ревир помог ей выйти из машины, и рука у него тоже оказалась холодная и влажная. О чем-то он думает? А может, и не думает вовсе? Машина стояла поодаль от шоссе, на заросшей, заброшенной дорожке. Дому этому, наверно, было лет сто. Клара окинула его быстрым беспокойным взглядом – крыша в одном месте прогнила, половина окон побита. Вокруг все заросло сорной травой. За ноги задевали колючки, и жгла крапива, но не до того ей сейчас было, чтоб смотреть под ноги. Ревир серьезно что-то объяснял, показывал; она обернулась и увидела какие-то старые сараи, серые, выцветшие от дождей и непогоды. Подошли к дому. Теперь Клара внимательно смотрела, куда ступает. Не хотелось споткнуться на черном крыльце, а ступеньки, видно, совсем расшатались. Кажется, споткнись она сейчас – и сама развалится на куски, и тогда все рухнет. Ревир помог ей взойти на крыльцо. С той минуты, как там, на дороге у склада, Ревир впервые до нее дотронулся, она ощущала такую слабость, будто и впрямь без поддержки ей не влезть в машину и не вылезти, не подняться на какие-нибудь три-четыре ступеньки. Ревир толкнул дверь, и она сама распахнулась перед ними. Клара судорожно глотнула. Жара и страх тяжкими толчками крови отдавались во всем теле.
Едва переступив порог, она обернулась к Ревиру и горько расплакалась. Он взял ее руки в свои и стал утешать. Она чувствовала – он ее жалеет, ему и самому не по себе, а за всем этим есть в нем уверенная, твердая сила, на которую ей теперь только и осталось надеяться. Она отдает себя этому человеку – и надо сделать это так, как делал бы в любом случае Лаури: все обдумать, все рассчитать – и действовать. Всю жизнь она сможет говорить: в этот день она переменила свою судьбу и это вышло не случайно. Нет, не случайно.
– Я боюсь… я не хочу… – начала она.
Но Ревир прижал ее голову к своей груди, чтоб не видеть ее лицо. Он весь дрожал. Клара крепко зажмурилась – нет, ни за что, никогда больше она не пойдет на такое! Такого ужаса она больше не переживет.
– Не бойся, Клара, – сказал Ревир. – Не надо бояться.
У нее застучали зубы. Это все Лаури виноват, подлец Лаури, это из-за него сердце колотится как бешеное, вот-вот выскочит. О нем, о Лаури, думала она в объятьях Ревира. Наверно, когда-то эта комната служила гостиной, вокруг комья сбившейся пыли, дохлые мухи, и какая-то старая мебель горбится под грязными чехлами. Потолок весь в паутине, и она слегка колышется, хоть воздух и недвижим – ни ветерка, ни дуновения.
К концу сентября, когда разразились первые грозы и принесли прохладу, дом был уже приведен в порядок: починена крыша, подправлены крыльцо и веранда, внутри все покрашено и даже оклеено обоями, которые Клара сама выбирала по образцам в большой книге – бледно-розовые, в мелких, еще не распустившихся розочках. По утрам, когда Клара бывала одна, она сидела на веранде, словно кого-то ждала, или смотрела вдаль, на всю эту землю, неухоженную и, в сущности, ничью, ведь Керт Ревир не позаботился ее засеять. Клара пыталась думать о том, что делает и как это все получилось; пыталась представить себе прежних хозяев фермы, мужа и жену; они прожили здесь всю свою долгую жизнь, все здесь построили, возделывали эту землю, а потом умерли и всего лишились, словно затем, чтобы теперь она, Клара, могла сидеть на их веранде и спокойно глядеть по сторонам… наверно, спокойствие это входит в нее вместе с воздухом старого дома, где еще таится дыхание той старой четы.
