Работал в поликлинике завхозом один человек - запамятовал его фамилию. Я только помню, что никогда не мог понять, кашляет он или чихает. Познакомились мы с ним в поезде. Я играл в детской сборной Грузии по баскетболу. Команда возвращалась из Киева. Я оказался с ним в одном купе. Познакомились. У него была одна, я бы сказал, странная привычка: перед тем как выйти из купе, он ваткой, смоченной в спирте, протирал дверную ручку, дезинфицировал и только потом брался за нее... Интересно, как он управлялся с дверью нужника перед расстрелом?..
Время было удивительным, да и люди были, мягко говоря, удивительными, их было немало. Вот кое-кто из них.
Иосиф Шоломич! Старик, одинокий еврей, жил в третьем от нас доме. Разве что одиночеством можно объяснить тот факт, что более грязного, вшивого и смердящего человека я за всю свою жизнь не встречал. Я слышал соседские пересуды по поводу того, чем занимал свой день с рассвета до ночи Иосиф Шоломич, но это были всего лишь угадки, в точности о нем никто ничего не знал. Те жалкие сведения о старом еврее, которые были известны мне и моим сверстникам, исходили от Дохляка - так прозвали сына чекиста Дошояна, обитавшего на нашей улице.
Справка номер один: кто-то сообщил в ЧК, что у Иосифа Шоломича под кроватью зарыт в землю глиняный горшок, набитый золотыми десятками. Пошли, нашли, принесли, прихватили и хозяина сокровищ. Мизансцена: кабинет. За письменным столом сидит отец Дохляка, Дошоян. На письменном столе - большой глиняный горшок, доверху набитый золотыми монетами, по поводу извлечения которых на ритуале составления протокола присутствуют все, кто проводил операцию. Монеты пересчитаны, помещены обратно в горшок, протокол составлен, подписан.
Отец Дохляка обращается к бывшему хозяину горшка:
– У тебя столько денег, а твоя вдовая дочь с голодными дочерьми на выданье ютятся в подвале. Ты помогал им?
Иосиф Шоломич молчит.
Отец Дохляка продолжает:
– Ладно, для них ты жалел. Купил бы себе брюки, сорочку, хоть раз в баню сходил!
Иосиф Шоломич молчит. Отец Дохляка за свое:
– У тебя столько золота...
Он протягивает руку к сокровищам, берет в горсть монеты, ссыпает их медленно обратно, золото позвякивает...
Иосиф Шоломич в истерике:
– Не тревожь их, не тревожь!
Это он о монетах.
Старика держат в камере несколько месяцев в надежде выбить из него еще денег. Иосиф Шоломич "тверже камня", молчит как заговоренный. Он старик, его отпускают.
Справка вторая: Иосиф Шоломич оказался "шпионом". Расстреляли.
Ему был восемьдесят один год.
Справка третья: расстреляли и отца Дохляка.
Ему было сорок шесть.
Не могли же Ежов и Берия так прямо объявить, что каждое общество должно иметь своих паразитов и никакой коммунизм от этого не спасет. Компартия даже придумала соответствующие термины сродни проклятиям "деклассированные элементы!", "пережитки капитализма!" и прочее и прочее. В их основе лежала та же демагогия: наш строй исключает социальные условия для преступности и безнравственности. Тем временем террор наряду с преступлениями, известными испокон веку, породил новое, тяжелейшее зло беспринципность! Беспринципность, признанную панацеей сохранения жизни... Но увы, и она не часто спасала. Я был свидетелем такого случая: двое моих знакомых, молодые люди, вошли в вестибюль гостиницы. Мы поздоровались, перекинулись парой слов. Один из них заметил на полу гривенник, нагнулся, хотел взять...
Второй одернул его:
– Не бери, решка!
Молодой человек, уже склонившийся над гривенником и протянувший к нему руку, ответил:
– Переверну, орел будет! - Взял монету, и они ушли.
По тбилисскому обычаю, брать найденную монету можно было только на орле. Не знаю, почему мне вдруг захотелось обобщить этот незначительный эпизод. Наверное, потому, что провидение само ниспослало пример всеобщей беспринципности, просто мы ее не осознавали. Может, это козни дьявола хочешь выжить, будь таким. Я и вправду заболел бы этой неизлечимой болезнью, не узнай я спустя время о расстреле парня, подобравшего гривенник на решке! Нет, "десять лет без права переписки"!.. Из них составлялись так называемые "сплавные команды", сюда сгонялись люди со всех концов государства. Их отправляли на лесоповалы в ущелья рек на Урале, Сибири или Дальнем Востоке. Лес валили прямо на берегу, сплавляли его и двигались в верховье, помирая дорогой от голода, болезней, тоски. Команды в среднем собирали по тысяче человек. На исходе лета или раньше в живых оставалось десять - пятнадцать. Пропорционально редел и конвой, гибли и они. Этот сугубо корыстный поход кончался тем, что спасшиеся от смерти, скажем, пятеро конвоиров, расстреливали десять - двенадцать заключенных, оставшихся в живых, и шли к низовью реки в свою часть. Я слышал, что расстреливали и конвой, все равно в люди они уже не годились.
Как говорится, это все пустяки, но будь я чекистом, своего двоюродного дядю Нестора Магалашвили непременно бы арестовал за то, что он сменил девятерых жен - именно девятерых. Как-то раз идем мы с папой, навстречу дядя Нестор с женщиной приятной наружности. Завязалась беседа. Не знаю, на самом ли деле отец мой привлек к себе особое внимание этой женщины, но дядя Нестор счел нужным сообщить - это пока восьмая с половиной, не думай, не девятая! Могу поклясться на Библии и перед иконой, что в Батуми, в доме бабушки с дедушкой я видел Нестора вместе с четырьмя его женами. Самое интересное, что все четыре женщины были так же благожелательно настроены по отношению друг к другу, как и Нестор к ним...
Теперь о том, как он насобирал стольких жен. Первое и самое главное: за всю свою жизнь я не встречал человека более привлекательной наружности, чем Нестор, второе - он прожил богатую и сложную жизнь. К примеру, во время первой мировой войны он был ближайшим соратником и советником всемирно известного английского полковника Лоуренса, работал, разумеется, под вымышленной фамилией. После окончания мировой войны он обосновался в Турции, стал негоциантом. Именно там состоялась одна из его женитьб. Он был в тесном знакомстве, скорее приятельстве, с семьей некоего армянина. Муж скончался. Остались жена Беатриса, четверо детей и большое богатство. Тут началась турецко-армянская резня. Беатрису с детьми ждала неминуемая смерть. Нестор, приняв мусульманство, носил, если не ошибаюсь, фамилию Мурадбея. Поскольку мусульманская фамилия обеспечивала безопасность, Беатриса попросила Нестора жениться на ней. Тот согласился, хотя внешностью невеста, мягко говоря, не вышла. Они обвенчались, и Нестор вернулся в Грузию в пору правления меньшевиков. Относительно других жен, где он их насобирал, мне ничего не известно. Он был истинным аристократом. Дядя Нестор и поныне стоит у меня перед глазами: деликатный, вежливый, с изящными манерами... Даже то, как он садился на стул или в кресло... Господи, как тебе удалось воплотить в одном человеке столько прелести!..
Несколько лет спустя, когда уже я сам сидел перед старым опытным чекистом и давал показания, он вдруг спросил меня, не дядей ли мне доводится Нестор Магалашвили. Я подтвердил. Помолчав немного, он сказал: "Вы, наверное, представляете, сколько людей прошло через мои руки. И каких людей! Такого, как Нестор, я никогда не встречу!" Сокрушенно покачав головой, он продолжил допрос. Это была оценка чекиста, та, из-за которой, проболтайся я, он мог бы понести наказание!.. Словом, как много позже заметил один из зэков: "Сажали всех, сажали везде, в подавляющем большинстве ни за что".
Взялись и за писателей. Сначала расстреляли Михаила Джавахишвили. Кто-то из критиков назвал его писателем правой ориентации. К тому же он довольно долго жил за границей, значит, расстрел ему полагался дважды. Потом Паоло Яшвили, председатель правления Союза писателей, в своем кабинете вложил в рот дуло охотничьей двустволки и, нажав на оба курка, покончил с собой. На выстрел сбежались писатели. Один из них поддел ногой череп, раскрыл его и внятно, во всеуслышание сказал: "С...ть я хотел в эту башку!.." Может, именно эта фраза и спасла его от расстрела!.. Не думаю... Он был писателем прокоммунистического толка, хотя и таких спровадили на тот свет немало. Вот один из них, опубликовавший стихотворение:
Славно, если б вокруг нас
Каменный забор поднялся,
Лай, мой пёс, погромче лай,
Чтобы враг к нам не прокрался.
Стихотворение это называлось "Славному КГБ" или что-то в этом роде и было написано от чистого сердца, хотя поверить в это, прямо скажем, нелегко.
Тициану Табидзе буквально проходу не давали, требовали, чтобы он объявил своего друга врагом народа. Не объявил - расстреляли!.. Берия в одном из своих выступлении назвал трех упомянутых писателей вкупе с двумя другими грузинскими фашистами или еще какими-то там врагами народа. Двое выкрутились. Один в спешке накропал книгу "Вождь", успел издать первый том из обещанной трилогии, два других так и остались ненаписанными. Время было особенным, и, конечно, можно назвать множество причин, почему он не осуществил замысел до конца, но лучше, пожалуй, умолчать об этом, поскольку относительно спасения писателя существуют и другие версии. А вот об избавлении пятого "фашиста", ей-богу, стоит рассказать. В молодости он был, что называется, "левым" и как-то напечатал в нелегальной прессе вместе со Сталиным несколько статей. Его еще при жизни называли "совестью грузинской литературы". Деликатный, благородный, просвещенный от Бога, он был чрезвычайно эрудированной личностью. Писателя спасла причуда того времени, а именно: именитые люди, удостоенные чести быть принятыми Сталиным, обычно, возвращаясь из Москвы, первым долгом чуть ли не с поезда наносили визит Первому секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии и рассказывали в подробностях о приеме. Нередко от случайно оброненных ими слов зависела судьба человека. Так было и на сей раз. Вернулся из Москвы Михаил Чиаурели - известный режиссер, посетил Первого секретаря и в беседе, помимо прочего, рассказал, что вождь справлялся о таком-то писателе, как тот поживает, что поделывает. Чиаурели ответил, что писатель в основном занимается переводами французской литературы. От случая к случаю печатает небольшие статейки, тем и живет.
