Секундная заминка… Какая унизительная пауза. И эта «мадемуазель» – как будто речь идет о девке из кабака!
– Нет, – Саша нахмурился, сжался, как будто отвечать было мучительно. Или стыдно. На меня он не смотрел.
Хотя это было сказано намеренно, для спасения, но я вдруг подумала, что он меня, получается, предает… Хотя это ерунда. Наоборот, он же говорил, что так надо, иначе получится, что мы в сговоре… Но кто тут не понял, что мы в сговоре?
– Мадемуазель, вы находитесь во Франции как личный гость мсье Канторович? По приглашению мсье Канторович?
– Почему вы так решили?
– Отвечайте!
– Нет, я приехала на презентацию.
– По приглашению компании мсье Канторович и на презентацию магазина, принадлежащего компании мсье Канторович?
– Вы задаете наводящие вопросы. Алена, не отвечай! Это свидетельство против себя! Я протестую! До приезда адвоката я требую остановить допрос! Больше никаких вопросов! – Канторович бушевал.
Полицаи зашумели по-французски. Поднялись с мест. Сашу отстегнули от железяки и повели к двери. Он оборачивался:
– Алена, я с тобой, я рядом! Ты меня поняла?! Ничего не отвечай больше, пока не приедет мой адвокат!
Его вытолкали за дверь. Я осталась с Хрупким, который продолжал мучить компьютер, пришивая мне одну статью за другой. Интересно, какое обвинение и по скольким пунктам мне предъявят?
Лаваль с переводчиком вернулись в комнату. Без Саши стало опять жутко, я почувствовала, что устала и хочу спать, плакать, есть, просто молчать. Именно в такой последовательности.
– Вы делали попытки вызвать полицию? – спросил Серж.
Ну и что говорить?
– Да, думали. Александр хотел. Но телефон разрядился. Не получалось вызвать.
Мой телефон оказался в руках у Лаваля.
– Это ваш телефон?
– Да.
Полицейский что-то нажимал в трубе. Черт, он сейчас увидит, что я ничего не набирала. А имеет ли он право обыскивать мой телефон? Где неприкосновенность частной собственности? На сколько меня теперь посадят? В том, что посадят, я уже не сомневалась. Просто ждала, когда закончится этот кошмар.
– Ваша одежда в багажнике. Зачем вы переоделись?
– Ну, грязная, некрасиво.
Последний вопрос был таков:
– Вы знакомы с Прохорофф, с Михаил Прохорофф?
– Нет, в жизни никогда не видела.
К чему было это последнее – не знаю. Видимо, я вызывала подозрения по всем статьям – как содержанка олигархов и убийца олигархов же.
Я спала, когда кто-то вошел. Даже не заметила, как уснула. Просто провалилась в черную дыру. Теперь в этой дыре появился свет.
– Алена Валерьевна?
Я села на кровати. На шконке – так это теперь называется.
– Да, я.
– Здравствуйте! Алексей Николаевич Толстой-Монте. Я адвокат.
Он протянул мне руку – в первый раз за это время ко мне обращались как к человеку, а не как к преступнице – поэтому я не сразу сообразила открыть свою ладонь. Ладонь у Толстого была сухая и горячая.
– Давайте поговорим, – сказал он, усаживаясь рядом со мной. – Я начну, а потом вы зададите мне вопросы, хорошо? – Он был, как добрый доктор, которому сразу хочется поверить: пусть отрежет чего надо на свой страх и риск, пусть возьмет на себя всю ответственность.
– Хорошо, – сказала я. Я буду хорошей пациенткой. Тем более что у меня уже не осталось сил к активному сопротивлению чужой воле. – А сколько сейчас времени?
За окном я видела сумеречное небо – уже утро, что ли?
– Сейчас 18.58.
– А я думала, что наступило завтра.
– Не так быстро. Итак, начнем с главного. Проблема серьезная, но она решается. Я говорил с Александром Борисовичем… – я подняла голову и посмотрела на него – лет пятидесяти, седой, очень спокойный, – …и составил представление о ситуации. Поясню: по французским законам до истечения периода предварительного задержания, garde а vue, я официально не могу ознакомиться с делом и переговорить с полицией, только с моим клиентом. Поэтому мое представление о произошедшем инциденте базируется на сообщении моего клиента, Александра Борисовича, и сведениях, полученных, так сказать, по неофициальным каналам. И вы, голубушка, надеюсь, сможете прояснить для меня кое-то. Но об этом позже. Обвинение вам, именно вам, не касаясь сейчас ситуации с моим клиентом, может быть предъявлено по нескольким пунктам – оставление места аварии, недонесение об инциденте в полицию, дача ложных свидетельских показаний.
Я дернулась. В юридических формулировках мои прегрешения обретали конкретный характер преступления. Уже без эмоций, это, правда, тянуло… на пару лет.
– И что теперь со мной будет?
– Голубушка, не волнуйтесь так, все можно урегулировать. Теперь у вас есть адвокат. Александр Борисович специально просил подчеркнуть в беседе с вами, что вы находитесь под защитой крупнейшей и старейшей адвокатской фирмы «Касфельд». Вы мой доверитель, если у вас нет возражений.
– Нет, да, пожалуйста, я очень рада, спасибо… И что я должна делать?
– Добрейшая Алена Валерьевна, позвольте мне закончить, сказав то, что я намеревался сказать.
– Пожалуйста, извините, я очень волнуюсь.
– Разумеется, голубушка, разумеется. Самый неприятный момент… Мы сейчас не будем вдаваться в подробности, по понятным нам обоим причинам… Но самый неприятный момент – это вопрос с управлением автомобилем. Вы наряду с Александром Борисовичем подозреваетесь в том, что управляли автомобилем «Бентли» в момент аварии.
– Как? Как – я? Почему я? – У меня заколотилось сердце. – Почему меня подозревают?
– Поскольку есть свидетельства… или найдутся, очевидно, что за рулем находилась женщина. Это так. Этот вопрос самый сложный. Пока не будет установлен виновник настоящий. Вы меня понимаете?
– Да. Но не очень.
– Наша с вами задача сейчас – установить характер показаний, данных вами здесь, в процессе дознания. Вы мне поможете?
– Да, разумеется.
И я повторила ему слово в слово все, что я сказала полицейским. И как допрашивали, обыскивали, осмотрели телефон..
– Да… Телефон… Нехорошо… Нехорошо, что одежда была в багажнике машины.
– А откуда они узнали?
– Голубушка, в машине был произведен обыск, разумеется. Это может служить косвенным подтверждением вашего намерения скрыть улики… Думаю, Александр Борисович сам не предполагал, что это может быть истолковано подобным образом.
О боже!
– Но не все так страшно, милейшая Алена Валерьевна.
– А как он, как у него… Где он?
– В такой же камере, как и вы. И очень беспокоится о вашем самочувствии. У вас жалобы есть? Доктор может быть вызван к вам по вашему требованию.
– Доктора не надо. Я не болею пока…
Вдруг я вспомнила. Мама! Родители уже ищут меня.
– Вы знаете, я домой не позвонила. Хотела по мобильному, но они не дали. А офицера просить – ну, что он будет говорить? Вы могли бы позвонить моим родителям, сообщить, что я… Где я…
Что говорить маме, что я арестована?
– Только вы не говорите, где я. Скажите, что самолет задерживается, что у меня телефон сел и вы мой знакомый. Или что другим рейсом полечу, что места не было.
– Голубушка, вы уверены? Может, лучше правду?
– Какую правду, что я сижу в тюрьме?!
– Алена Валерьевна, мы предпринимаем все усилия, чтобы вопрос был решен в кратчайшие сроки, у господина Канторовича серьезная международная репутация, Консульство российское работает… Но сейчас очень неудачный момент, учитывая известный инцидент в Куршевеле. МВД Франции очень ожесточено против русских. Я говорил Александру Борисовичу, что момент очень неудачный. Поэтому я бы рекомендовал проинформировать ваших родственников о реальном положении дел…
– Нет. Давайте активизируем версию с билетами, – буду врать до победного.
– Ваше решение. У вас еще есть ко мне вопросы?
– Так меня… осудят или?.. Или что?
– Я юрист и не люблю предположений. До ознакомления с делом не хочу давать прогнозы. А вы сейчас спите и не думайте ни о чем. Да, и еще – Александр Борисович просил вам передать, что он очень сожалеет о том, что испортил вам поездку. И благодарит вас за помощь. Он сказал, что единственный плюс, что это потом пригодится лучшей журналистке Москвы для книги… Вы книгу пишете?
– Пока нет.
– Он сказал – записывайте или запоминайте…
Толстой, наследник великой русской лит-ры, откланялся, унося с собой номер телефона моих родителей.
Я прокручивала в голове полученные сведения. Мысли гуляли по траектории маятника – от сцены с судом до счастливого избавления. Еще я думала о том, что сказал граф Толстой напоследок. Привет от подельника – так это называется? Мне стало теплее от этих слов, которые донеслись до меня через стены и железные решетки, я представляла, как он сидит там на такой же точно койке, смотрит в окно и думает… А вот не надо было отмечать сорок лет, говорят же – плохая примета!
Двери темницы отворились через пять часов. Сначала принесли туфли и телефон. Потом меня вывели в коридор, и я увидела его.
