Двери темницы отворились через пять часов. Сначала принесли туфли и телефон. Потом меня вывели в коридор, и я увидела его.
– Алена… Ты жива?
– А ты?
Всклокоченная голова, помятые рэпперские штаны. Если бы я не знала, кто он, приняла бы его за арабского нелегала. И глаза немного другие – исчезла жесткость, уступив место… даже не знаю… какой-то робости, что ли?
Он сидел на лавочке. В наручниках. Рядом с ним – здоровенный детина восточноевропейского пролетарского вида. Лавка напротив была занята несколькими арестантами. Да тут у них конвейер!
Меня посадили на свободное место рядом с Сашей. Полицейский открыл ключом замок наручников и пристегнул меня к нему. Странная смесь чувств – ужас от несвободы и унижения и ощущение привязанности, соединения, железного союза. Мне, пожалуй, нравилось, что меня пристегнули к нему. Наручники были холодными… Мы так и сидели, скованные одной цепью.
– Ну что, понимаешь теперь, что значит связаться с олигархом? – сказал он, поднимая руку вверх и потянув за собой мою.
– Вижу.
– Союз меча и орала. Это же вериги, кандалы. Вот так, да? Приковала меня к себе?
– Кто кого еще! Слушай, а что теперь будет – суд, тюрьма, Сибирь?
Надо было сказать что-то проникновенное. Но в голову ничего не лезло. Было уже весело, на проникновенное не тянуло.
– Ага, суд, тюрьма, Антиб.
– Я серьезно. Зачем нас вызвали? Опять допрос? – Я была рада, сама не зная чему. Да вот ему, например. Как мало мне теперь надо.
Полицейский, карауливший нас, почему-то не препятствовал нашему разговору.
– Думаю, что решили все. Иначе до утра бы с тобой чалились. На шконке.
– Ага, у параши.
– Госпожа Борисова, да вы, голубушка, не сидели ли? У вас блатные выражения!
– Уже сижу, вместе с вами между прочим! По делу Канторовича прохожу.
– Типун тебе… В Москву приедем, я тебя на радио «Шансон» устрою, будешь делать передачу про застенки мирового империализма. Отсидка в районе Лазурного Берега. Как я сидела в Ницце – представляешь, рейтинг какой будет? Будут тебе в прямой эфир звонить: приезжайте к нам на Колыму, рудники золотые посмотрите, тату вам сделаем… Кстати, у нас там есть рудники, у «Интер-Инвеста», – он смеялся, почти как раньше, только глаза были серьезные.
– Нет, уж лучше вы к нам…
Нас подняли со скамейки и завели в кабинет, в котором утром проводили очную ставку. Как быстро я насобачилась в уголовной лексике – удивительное дело.
В кабинете нас ждали адвокат, гражданин начальник Лаваль и еще несколько человек.
Мы так и вошли – гуськом, в цепях.
Толстой что-то сказал Лавалю – конвоир поковырял в замке, и цепь распалась. Мы потирали запястья.
Лаваль что-то зачитал по бумажке.
Толстой перевел:
– Господин Канторович Александр Борисович, имеющий статус свидетеля-ассистента по делу о совершении ДТП с автомобилем Bentley Continental GTC, произошедшем в 4.40 утра в департаменте Приморские Альпы, регион Лазурный Берег… освобождается под залог… и обязуется принимать участие в следственных мероприятиях, направленных на установление причин и обстоятельств инцидента, оставаясь во Франции до особого решения органов юстиции…
Из сложных предложений и формулировок ясно было, что его выпускают. А меня?
– Борисова Алена Валерьевна освобождается… и обязуется принимать участие в мероприятиях, направленных на расследование инцидента по запросу органов юстиции и прибыть в случае необходимости… Органы дознания не препятствуют выезду мадемуазель Борисовой на родину…
Свободна! Свободна!
Подписав какие-то бумаги – целый ворох, – мы вышли из кабинета. Стояли в коридоре и медлили. Я и он. Из ступора нас вывел Толстой:
– Александр Борисович, Алена, проходите. Все, можно…
Мы вышли на улицу. Было уже совсем темно и тихо. Возле конторы стояло несколько полицейских машин. И поодаль – его «Ауди».
– Поздравляю, господа. Александр Борисович, Алена, – Толстой пожимал нам руки. – Для госпожи Борисовой, надеюсь, все закончилось. Может быть, будет еще вызов – но думаю, такое развитие ситуации маловероятно. Александр Борисович, с вами есть еще продолжение…
– Я знаю, – сказал Саша.
– Я бы хотел сейчас обсудить. Не дольше десяти минут, подробнее мы завтра сможем обсудить… С вами, голубушка, надеюсь, увидимся по другому поводу когда-нибудь. Очень мужественная девушка, Александр Борисович. Великолепно держалась. Такое самообладание! Formidable!
– Я знаю, – опять буркнул Канторович.
– Позвольте, – Толстой взял мою руку и склонился в церемонном поклоне, поцеловал.
– Спасибо, Алексей Николаевич!
Я обняла его и поцеловала в щеку. Сейчас заплачу…
– Не надо благодарить. Все хорошо, как и должно быть. Матушке вашей я позвонил. Она была очень обеспокоена. Сообщил, что вы опоздали и улетите ближайшим рейсом.
– Спасибо, спасибо! Отлично придумали.
– Позвольте мне похитить Александра Борисовича.
– Я ненадолго. Иди к машине и никуда не отходи…
Я вдыхала ночной воздух, вкусно пахнущий цветами, и с каждой дымной порцией – господи, сколько же я не курила? – ко мне возвращалась жизнь. Эмоции, запахи, мысли… Энергия. Неужели все кончилось?
Вокруг был тот же прекрасный обустроенный мир – таким же он был утром, вчера и всегда, и я вернулась к нему, я снова его часть…
Когда жар последних событий отступил, я почувствовала, что остываю. На улице холодно, все-таки январь. Забралась на заднее сиденье машины. Видела через стекло, как Саша говорит с адвокатом, потом по телефону, опять с адвокатом, они пожимают руки… Я заснула.
Проснулась я внезапно. И не сразу поняла, где я. Перед глазами – бежевая стена с морщинистыми прожилками. Я повернула голову и уперлась взглядом в бежевый потолок. Кожаный. Я в машине.
– Привет. Как спалось?
Надо мной – его лицо. Он сидел впереди. Положил подбородок на спинку кресла и смотрел на меня, съежившуюся на заднем сиденье.
– Привет. Мы где?
– На дороге. Как всегда. Пытаемся доехать до Канн. Уже вторые сутки.
– Сколько сейчас времени? Я долго спала?
– Часа полтора. Время – полвторого ночи. Так хорошо ты спала… Хотел прилечь рядом, но места мало.
Я приподнялась и села, опершись на подлокотник заднего сиденья. Мягонький.
– А ты что делал?
– Просто сидел, слушал, как ты сопишь. И как море шумит. Слышишь?
Стекло напротив меня поехало вниз. Машина стояла на берегу. В открытое окно сразу внесло запахи. Удивительные запахи на этом Лазурном Берегу, легкие, летучие, как верхние ноты какого-нибудь аромата. Может быть, поэтому у меня здесь такое ощущение парения – взяла верхнюю ноту и держишь, летишь. Но я тут же пожалела, что он открыл окно – мы были вдвоем только что, а теперь прибавилось море. Я даже с морем не хотела его делить.
Я спустила ноги на пол. Поежилась.
– Если хочешь, лежи, так поедем.
Лежать уже не хотелось. Зябко.
– Замерзла? Достань, там у тебя под головой рубашка моя.
– Когда ты успел ее подсунуть? Я всегда чутко сплю.
– Сумел, ты ничего не заметила. Проворчала что-то, но не проснулась. Ну, поедем? Или еще посидим… поболтаем.
– Давай поболтаем…
Мы замолчали. В этой точке было тихо и спокойно. Абсолютная точка тишины. Сердце шторма – так это называется. Вокруг бушует ураган, а в сердце шторма тихо и светит солнце. Здесь светила луна и было изумительно спокойно.
Никогда я его таким не видела. Я изучала его лицо, отмечая, как оно изменилось, опало, прорисовалось морщинами в уголках глаз. Вчера, в день своего 40-летия, он выглядел на тридцать семь, теперь на все сорок пять. Постарел за одну ночь или просто не выспался… Но эти изменения ему шли – исчезли жесткость и напряженность, никто не узнал бы в нем сейчас самоуверенного, наглого, насмешливого победителя из светской хроники.
– Алена?
– А?
– Я должен тебе сказать… Я виноват перед тобой. И виноват тотально. Что заставил тебя все это пережить. Тебя нельзя было втравливать. То, что там случилось, – это мои проблемы, наши с Аркашей личные проблемы. Все, что случилось. А ты – девочка, ты не должна была через это проходить…
– Ну ладно. Никто не виноват. – Мне было достаточно, я сияла.
– Нет, не ладно! И ты подумай, прежде чем меня прощать. У меня чувство вины такое, что не переварить… И я не ожидал от тебя, вообще от женщины не ожидал. Ты герой просто… Но все равно, я не смел, не имел права никакого валить на тебя всю эту бойню!
Я дотянулась до его макушки, погладила его по голове. Он отвел мою руку.
– Подожди… Ты понимаешь, я привык проблемы слишком быстро решать. И не рассчитал. Мы вообще слишком быстро живем. Знаешь, я сейчас тут сидел… Первый раз за много лет просто сидел, смотрел в окно, на море, на тебя смотрел, как ты спишь… Первый раз остановился. Первый раз понял, что уже не знаю, куда мне ехать.
– Потому что темно, дороги не видно, – сказала я. Мне было неловко все это слушать, я не знала, что отвечать, как реагировать.
