На Каланчовке шастало немало сутенеров, один из них — бывший спортсмен Коля курировал Ленинградский вокзал. Коля поставлял девицам клиентов, договаривался с таксистами, предупреждал о «ментах», но требовал «отстегивать» ему часть дохода. Зинаида не хотела «стыковаться» с Колей, она «процветала» и без его помощи, но чтоб он не строил козни, иногда «отстегивала бабки».
— Не желаешь вступать в мою оранжерею, а зря, — канючил Коля. — У меня оранжерея — первый класс, кадры на любой вкус, и все упакованы как надо. Смотри, без меня пропадешь, начнутся проколы…
И накаркал. Однажды, когда на вокзале объявились «менты», Зинаида не успела «вскипеть» и ее на «упаковке» доставили в отделение. «Раскололи», составили протокол, сообщили в школу, которую Зинаида уже почти не посещала. Директор школы долго «лечил», взывал к благоразумию, называл «способной ученицей с изломанной судьбой», говорил, что еще не поздно все поправить, но Зинаида твердо решила бросить учебу вообще. Впереди маячила «до жути» разнообразная жизнь — она уже встала на путь, с которого трудно свернуть.
С вокзалов Зинаида перекочевала на Гоголевский бульвар и здесь в один из летних вечеров, к ней, семнадцатилетней профессионалке «Гоголей», подошел инженер Мстислав Петрович, человек порядочный в высшем смысле.
— …Гони бабки, — с откровенным цинизмом сказала Зинаида и Мстислав Петрович покраснел.
— Я подошел без всякой задней мысли, — пояснил Мстислав Петрович. — Понимаешь, люди часто отмахиваются от тех, кому нужны сочувствие, поддержка. Все бегут по своим делам. А ведь сочувствуя, мы принимаем на себя часть чужой боли, облегчаем страдание. Мне просто тебя по-человечески жалко.
— Себя пожалей! — огрызнулась Зинаида. — У тебя что, крыша сдвинулась? Вешаешь мне лапшу на уши. Ладно, дай закурить. Подымлю, пока фирмачи не начали вываливать из «Праги».
— Понимаешь, — продолжил Мстислав Петрович, когда они сели на скамью, — у нас с женой, к сожалению, нет детей… Мы даже хотим удочерить какую-нибудь девушку из детского дома, но пока не получается…. А у наших соседей неблагополучная семья. Их дочь твоего возраста. Хорошая девушка. Мы с женой с ней дружим. Но последнее время у нее какие-то нездоровые увлечения. Смещаются понятия добра и зла. Я объясняю ей, что вокруг много прекрасного… Искусство, спорт… И есть главное — любовь, семья. Это вечные ценности, это точка опоры в жизни…
— Дежурные слова, — уже менее агрессивно заявила Зинаида.
— Нет, не дежурные. Вот когда в тебя по-настоящему влюбится хороший парень, ты поймешь.
— Исключено, — хмыкнула Зинаида, — положительный ко мне не привяжется, я же порченая.
— Глупости! Главное — иметь чистую, отзывчивую душу… Ты красивая и, наверняка, способная…
Зинаида вспомнила себя отличницей, примерной девочкой; внезапно над бульваром вновь возник далекий, еле различимый, воздушный замок, но принцы не появились — их образы начисто стерли все те мужчины, которых Зинаида «имела» за два года.
— Конечно, это дело случая, — продолжал Мстислав Петрович, — но я уверен — ты встретишь хорошего парня. Ты еще только жить начинаешь.
— Может, когда-нибудь, — вздохнула Зинаида. — Может кто-нибудь… Но вряд ли. О, блин! Да и где они, твои хорошие кадры?! Всем только одно надо…
— Знаешь что?! — вдруг оживился Мстислав Петрович. — Послезавтра мы с женой катим в Крым. У нас путевки в пансионат. Хочешь, поехали с нами. На недельку. Моя жена — компанейская и любит молодежь. Ты была в Крыму?
— Чего я там потеряла? — буркнула Зинаида, но про себя подумала: «Вообще-то клево устроить передых, ведь не просыхаю. От вина и клиентов разбитая, точно по мне проехал танк… И клево на море взглянуть, заплыв сделать…».
— Там потрясающе! — повел рукой Мстислав Петрович. — Горы, море, фрукты… Снимем тебе комнату. О деньгах не думай. Мы с женой бездетные и нам особенно не на что деньги тратить.
— У меня тоже имеются, — вставила Зинаида.
— Ну, так как, поедешь?
— Можно устроить небольшой цивильный момент, — потянулась Зинаида, испытывая приподнятость от воображаемого отдыха.
— Тогда встречаемся послезавтра на Курском вокзале… В двенадцать дня у поезда на Симферополь. Билеты я куплю.
— Заметано! Мы друзья, — подмигнула Зинаида.
— Смотри, не передумай! — прощаясь, Мстислав Петрович сжал Зинаиде руку. — Мы будем тебя ждать. Моя жена тебе понравится, она компанейская и любит молодежь.
Зинаида приехала на вокзал за полчаса до назначенной встречи. Перед ней уже вырисовывался Крым, жгучее солнце, море и пляж, где всех спалит зависть от ее фирменного купальника… Внезапно она уловила циркулирующие в воздухе английские слова и бросила взгляд на перрон — от подошедшего южного экспресса отделялась группа американцев — все загорелые, раскованные, уверенные в себе. Один из них, сравнительно молодой, неотрывно пялился на Зинаиду, и вдруг прямолинейно направился к ней. Приблизившись, демонстративно переложил доллары из одного кармана в другой, дерзко схватил Зинаиду за локоть, что-то произнес, вроде: «Пойдем, красотка?!»
Зинаида от неожиданности затаилась; одно дело — настрой на клиентов, другое — настрой совершенно обратного рода. Но колебалась она несколько секунд, да и то, чтоб осмотреться и убедиться — инженер не застанет ее врасплох. Потом улыбнулась и кивнула с заученной фразой:
— О’кэй! Легли!
Тихие пейзажи подмосковья
Попыхивая дымком, по гладкой вечерней воде шел буксир, за ним на тросе тянулась баржа — ее бортовую обшивку, словно накипь, покрывала ржавчина, а по ватерлинии бахромой свисала тина. Стоял конец августа, река обмелела, вдоль фарватера обнажились высыпки, и баржа, перегруженная углем, то и дело цепляла дно.
Шкипер Иван, сорокалетний мужик с загорелым, обветренным лицом, типичный представитель великорусского народа, смолил папиросу и смотрел на плывущий назад красноглинистый берег и знаки судоходной обстановки, на дебаркадер, около которого качался «комариный флот», и деревню, в которой уже начались вечерние гуляния. Настроение у Ивана было неважное: только что они отошли от плавмагазина, где ему не дали тушенку и сгущенку — то, что положено речникам. «Не получили», — заявил продавец с обычной деревенской хитростью, но Иван-то знал, что продавец загнал банки колхозникам за двойную цену и, как чувствительная русская душа, крайне обостренно воспринял такую несправедливость, такое надругательство над речниками.
Жена Ивана — пышнотелая славянка Катерина в тот летний вечер стирала белье в рубке, дочь Таня играла с собакой Зонтиком.
В Серпухове Иван с Катериной имели добротный дом у реки и участок двадцать соток. Долгое время Иван работал механиком в автобусном парке, Катерина — в столовой; жили спокойно, как все, но надоело Ивану тихое счастье — широкая русская душа всегда смотрит вдаль — что само по себе прекрасно, но, к сожалению, бывает не видит того, что под ногами, — другими словами, не обустраивает свое житейское пространство, не выжимает из него максимум — ей подавай что-то необъятное и, ясное дело, такая безалаберная душа не достойна огромных пространств, ведь если не дорожишь малым, то огромным тем более не станешь дорожить.
Нельзя сказать, что к бытовым заботам Иван относился совсем уж наплевательски — кое-что он делал (как многие русские души, имел золотые руки и природные таланты в ремеслах), но выполнял работу по хозяйству с ленцой, называя ее «мелочевкой» — его тянуло к масштабным делам, «полезным для всей России». К тому же, он давно вынашивал мысль походить на барже по центральному водному бассейну, даже посещал курсы шкиперов при пароходстве и все уговаривал жену провести на реке хотя бы одно лето. Три года назад уговорил, пришел в пароходство и получил баржу…
Вот так все и началось, и ходили они по Оке уже третью навигацию, с ранней весны до самой зимы, пока реку не стягивал лед. Случалось, Катерина бунтовала, собиралась бросить «собачью жизнь и валенки» (на барже их не снимали — все-таки «жили на воде»); Иван обещал «завязать с этим делом», но весной снова уговаривал жену «отправиться в плавание еще разок». До сентября с родителями плавала дочь; с начала занятий в школе ее оставляли в Серпухове у бабки.
Катерину оформили на баржу матросом и поваром; она получала два оклада по семьдесят рублей — в общей сложности на десять рублей больше Ивана и потому считала себя главной на посудине.
Завидев покуривающего мужа, Катерина бросила стирку, убрала волосы со лба и подбоченилась.
— Ты мужик или баба?! Не мог пугнуть эту рожу?! Что жрать-то теперь будем? От рыбы аж глаза на лоб лезут… Все, с меня хватит!.. Это последняя капля. Я тебе сколько раз говорила, пора кончать это и жить по-людски… Пропади пропадом это корыто. Только углем и дышишь… сейчас придем в Серпухов, остаюсь с Танюшкой, а ты как хочешь, дело твое. Хочешь иметь семью — увольняйся. Не хочешь — мотайся один… Что мы, бездомные какие, что ль? Волк и тот имеет логово, а тебе лишь бы мотаться. Уж весь зад в ракушках… И ладно б толк был, те же деньги мы получаем в городе, а спокойствия больше. Пораскинь мозгами-то, какой смысл здесь торчать?
