— Платонов! К начальнику! — слышит за спиной.
Человек побрел, понурив голову.
В кабинете Соколова никого. Лишь полная пепельница окурков перед начальником. Александр Иванович глянул на Егора исподлобья.
— Потеряли мужика. Умер человек. В том и Ваша вина имеется, не досмотрели... Обидно. А вот Борис еще десяток таких переживет. Ну, добавят ему срок на выездном суде. Так и что? Этим тюрьма — мать родная, не станет переживать. Он на воле больше месяца никогда не жил. А покойник путевым человеком был.
— Чего ж в зону попал? Да еще в нашу?— не поверил Егор.
— За самосуд. Тестя убил. Не без причины. Тот в войну полицаем был. Тут на Сахалине от правосудия спрятался. А среди вербованных нашлись те, кто опознал его. Так тот тесть за ружье схватился ночью, решил всю семью извести, пока они властям не донесли. А Степан его за руку: «Стой! Что задумал?» «Брысь с пути, щенок! Сам разберусь. И не таких гробил. Этих и подавно уложу». Оттолкнул зятя, да тот на плечах повис, не дал выйти из дома. Время уже за полночь. А ну ввалится такой к беззащитной бабе с пятью детьми, что натворит? Ну, и сцепились в коридоре, в темноте. Тесть Степку живого измесил в котлету, но зять не выпустил, вырвал ружье и пальнул в тестя в упор. Тот на месте кончился. Весь коридор брызгами заляпал. Ну, а Степку теща сдала. Привела милицию. Никто не стал вникать в причину, зациклились на факте. А тут жена подсказала, что и ее обижал, пускал в ход кулаки. Уже дважды судили его за драки, теперь и вовсе убийцей стал. Так-то и влепили ему десять лет. Никто за Степу не вступился. Адвокат в процессе слабым оказался, не сумел защитить. А он, попав в зону, весь заработок семье отправлял, детям. Их у него трое. Как теперь жить станут? Жена, судя по всему, баба глупая,— глянул Соколов на Егора и оборвал себя,— впрочем, зачем я это Вам рассказываю? Случившееся уже не исправить.
— Я проверял, обходил бараки. Все было тихо, даже намека на драку не заметил,— оправдывался Платонов.
— Жизнь всегда уходит тихо. Громкой случается лишь расправа. А чтобы впредь внимательнее были, без наказания не останетесь. Строгий выговор Вам обеспечен. Еще один случай, и Вас выбросят из нашей системы.
Целых три месяца не получал Егор премиальных, но полоса неудач коснулась в тот год каждого сотрудника.
Зэки, словно озверев от неволи, уходили в бега, сметали на своем пути любую помеху. Соколов увеличил охрану. В зону привезли матерых сторожевых собак. Любая из них, шутя, могла справиться с кем угодно. Вышки, забор и ограждения держались под постоянным контролем. Сквозь них даже муха не могла пролететь незамеченной. И все же зэки не расставались с мечтой о воле и побегах.
Едва отвернулся охранник, зэк уже нырнул в море и, не высовывая головы, плыл, греб к судну, стоявшему на рейде под погрузкой. Неважно чье оно, главное — добраться. Не удалось уплыть морем, пытались уехать на барже, спрятавшись в коре, между сортиментов. Вот так же удалось троим просочиться в Поронайск. Загруженная баржа ни у кого не вызвала подозрений, а когда в зоне хватились беглецов, они уже успели переодеться, позаимствовав у горожан с веревок всю необходимую одежду.
Редко уезжали домой вовремя сотрудники зоны. Чаще привозил их катер с большим опозданием, злых и усталых. В таком состоянии скорее доползти бы до койки и забыться до утра во сне. Но и он перестал быть безмятежным. Все чаще мерещились оскаленные морды псов, перекошенные злобой лица зэков, подкопы под забором, перекусанное проволочное ограждение, сигнальные огни катера, нагоняющего беглецов и соленая брань из рупора, требующего вернуться.
Егор даже ночью вскакивал от всех тех кошмаров, шел на кухню, выкуривал пару сигарет, радуясь короткому домашнему теплу.
— Егорушка, ты хоть на дочку глянь. Смотри, какая она большая! Скоро в школу пойдет. Знаешь, как много стихов и песен выучила? Во дворе ее все любят,— говорила Тамара.
— Уже в школу? Как же так быстро? Вчера родилась, а завтра учиться?
— Растет егоза! Ох, и упрямая! А озорная, хуже мальчишки,— добавила теща.
Егор подходит к постели дочери, гладит крутые кудряшки. Оля на миг открывает глаза, улыбается отцу и снова засыпает.
— Я обещала дочке, что ты скоро отведешь нас в кино или в театр,— заглянула в глаза жена.
— Милая моя девочка! Как был бы рад выполнить твою просьбу, но я возвращаюсь с работы уже к последнему звонку. Устаю так, что ни одного фильма не увижу, засну в зрительном зале, и тебе будет неловко. Если хотите, сходите без меня,— просил Егор.
— Еще чего! Я ей пойду, свиристелке! В кино захотелось. Иль позабыла, что замужняя? Иль в доме телевизора нет? Садись и смотри, чего хочешь. Почему в кино нужно переться? Еще в театр настропалилась. Нешто дурные деньги завелись? Лучше мужику костюм справь! В чем ему по твоим киношкам бегать? Все в том костюме, в каком с тобой регистрировался! Так ить совестно. Сколько лет прошло? Ты как королева одета, а он все с голой задницей. Разве такое мыслимо? И как терпит? Весь обносился, оброс. Если я его под руку возьму, все поверят, что он дед мой!
Егор от такого комплимента мигом в ванной закрылся. Мылся, брился, чистил зубы, стриг ногти. Вышел сверкающий.
— А все равно в моих тапках! — заметила теща и укорила дочь,— до сих пор пижаму мужику не купила. Срамотища единая!
Теща всегда поддерживала Егора. Дочку ругала, высмеивала, не щадя. Не любила и двух ее подруг, приехавших в Поронайск из Благовещенска почти одновременно с Тамарой.
— Че на их глазеешь? Ты — замужняя, они — одиночки. Нет меж вами общего. Что у холостячек на уме? Мужики и тряпки!
— Мам, они — прекрасные врачи, серьезные девушки. Не хотят выходить за первого встречного. Разве можно осуждать за это? — урезонивала Тамара мать.
— Да пошли они в задницу! Какое мне дело до чужих баб? Но и ты с ними не смей вязаться. Не позорься! Глянь на них: мимо этих непутяг дворняги проскакивают, краснея до самого хвоста, закрыв глаза лапами. Или неправду говорю?
— Мам, не надо лишнее наговаривать!
— Чего? Это я брешу? Да как смеешь перечить? У твоих подруг все исподнее наружу. Трусы и лифчик на виду. К чему юбки, которые сраки не прикрывают? Даже сиськи поверх кофт лезут заместо воротника! Срам единый! На голове - воронье гнездо! Какой путний мужик на них глянет? А коль увидит, со страху до ночи не дотянет! Не приводи их в дом! Сама с ними рядом не появляйся, совесть поимей! — кипела теща.
Но Егор не обращал внимания на брань Марии Тарасовны. Он знал, тещу не переспорить. Да и зачем? Она была прекрасной хозяйкой, заботливым и любящим человеком.
Так повелось с самого начала, что теща стала матерью на двоих. Она никогда не натравливала дочь на зятя, всегда защищала его и жалела, понимала Егора без слов каким-то особым чутьем.
Случалось, сядет он к столу угрюмым, молчаливым, Мария Тарасовна подойдет сзади, обнимет за плечи и скажет: «Пора мне на работу, вместе с тобой на зону. Хочь поваром иль уборщицей. А может этим, зашибалой. Уж я навела б там порядок. Не дозволила б тебя обидеть никому. Гольными руками промежности выдрала б любому, кто посмел бы косорыло глянуть! Других в лифчике задавила б как блох. Ну, совсем извели урки нашего Егорушку. Какой красавец был, а что осталось? Уши да нос! Ноги, и те заплетаются, хребет в коромысло согнулся. Штаны с задницы сползают вместе с трусами, рубаха ровно на чучеле мотается. Срам единый! От тебя бездомные коты в страхе разбегаются. Поди, ваши бандюги здоровей и лучше выглядят. Совсем смордовался на работе. Ну, разве это дело целыми днями ни сна, ни покою не знать?
В выходные она подолгу не разрешала будить Егора, давала выспаться, отдохнуть. Баловала пирогами, всяким вареньем и все грозила завалиться к Соколову, надрать уши за Егорушку.
Теща сама ходила в школу на родительские собрания. Когда услышала от классной руководительницы, что Оля плохо ведет себя на уроках, возмутилась и пригрозила, что ощиплет учительницу как курчонка, если та будет брехать на внучку, что лучше Оли нет в свете ребенка, и обижать ее никому не дозволит.
Уходя с собрания, так грохнула кулаком по столу, что классная руководительница поверила в каждое слово.
Егор в школу не ходил. Мария Тарасовна сама управлялась. Но, возвращаясь домой, все чаще узнавал, что жена ушла с подругами в кино или театр.
Он верил Тамаре и спокойно ложился спать. И лишь теща оставалась на посту, она охраняла семью до последнего. Когда возвращалась дочь, Мария Тарасовна налетала на нее фурией. Обзывала и грозила так, что никому другому не простила бы Тамара и одного такого слова. И все ж не удалось теще сберечь семью.
В тот последний вечер жена призналась, что разлюбила Егора, что он очень изменился, перестал быть интересным, нежным, совсем забыл о ней как о женщине и живет так, словно кроме работы ничего не существует, Да, он все деньги приносит в семью, не оставляя себе заначников. Но не только его карманы остаются пустыми, в душе тоже ни теплинки, сплошной холод, одна зима. В семье даже от его голоса отвыкли. А ведь так не должно быть, и всякий в доме должен знать тепло и заботу, а не только он, взрослый человек, переставший быть мужчиной.
