— Ясное дело… Скажет, что въехал в пустую комнату. Пойди докажи, что это не так.
— Да… И ведь что самое обидное — своими глазами все видела, в руках держала — все было цело. Все: белье, обувь, платья, безделушки всякие, бусы, брошечки. Не золотые — золото, слава богу, в ломбарде осталось, — так, безделица всякая. Они, может, и немного стоят, но мне они были дороги. Да что там говорить, зима на носу, а у меня, кроме этой юбки, и надеть нечего. Кофта была серая полушерстяная, перед самой войной в Дорогомиловском универмаге купила… Все, все унес мерзавец!.. Посуда, правда, и тогда уже была перебита. Говорят, он, когда кутил, развлекался тем, что бил посуду.
— Не горюйте вы, Нина Владимировна, об этих вещах, лучше наживете.
— Вряд ли… Знаете, сколько живу на свете, лучше что-то ничего не становится. Только все хуже и хуже…
— Главное, что комнату вернули.
— Конечно, вы правы. Теперь хоть карточки получу.
— И карточки получите, и аттестат. И вообще, на родном-то пепелище все равно легче.
Мама раздобыла где-то гусиное крыло и заставляет меня подметать пол.
— Не махай, не махай! — говорит она. — Всю пыль подняла! Сметай в кучку. Потихоньку… Куда ты метешь? Ты смотришь, куда ты метешь? К порогу мети!
Куда это — к порогу? Я не понимаю…
— К порогу, я сказала! Ты что — оглохла? Не видишь, где порог?
Чего она от меня хочет?
— Что за урод такой! Пол подмести не может. Из углов выметай! Это только неряхи метут одну середину.
— Нина Владимировна! — Наина Ивановна стучится в нашу дверь. — Можно к вам? Помните, вы говорили, что у вас есть сургуч — посылки запечатывать?
— Да, конечно, — говорит мама. — По-моему, сохранился. А вы что же, хотите послать кому-то посылку?
— Нет, я хочу запечатать бутылки.
— Бутылки?..
Я пользуюсь тем, что мама забыла про меня, откладываю крыло и усаживаюсь на полу.
— Да, — говорит Наина Ивановна. — Я сегодня посмотрела — у меня полно пустых бутылок. Если вы дадите мне сургуч, я наполню их водой, запечатаю и продам как водку.
— Бог с вами! — пугается мама. — Это же мошенничество! А если поймают?
— Не поймают! Все так делают.
— Что значит — все? Бог с вами… Обязательно поймают. Распечатают попробовать и тут же поймают.
— А милиционер для чего?
— Какой милиционер?
— Который рядом стоит. Вы продаете бутылку. Допустим, он или она — тот, что покупает, — хочет, как вы говорите, распечатать. А вы сразу в панику: милиционер! И, естественно, срываетесь с места — милиционера боитесь. И все — ищи-свищи!
— Нет, это, конечно, ваше дело, — бормочет мама, — но по правде сказать…
Она все-таки лезет в сундучок, что стоит у двери, и вытаскивает оттуда сургуч.
— Я вам с каждой бутылки принесу десять рублей, — обещает Наина Ивановна.
— Нет, нет, ради бога, не надо! — отказывается мама. — Мне такие заработки ни к чему. Я не желаю иметь с этим ничего общего.
— Как хотите! — фыркает Наина Ивановна и уходит с сургучом.
— Подумать только, какая аферистка! — бормочет мама, продолжая рыться в сундуке. — Нет, просто настоящая авантюристка… Поверить трудно… Светлана! — зовет она меня. — Поди-ка сюда… Видишь эту коробочку?
— Вижу…
— Если меня не будет дома и вдруг начнется пожар, прежде всего открывай сундук и вытаскивай ее. Поняла?
— Пожар от бомбы? — спрашиваю я.
— Почему обязательно от бомбы! Пожар может случиться от чего угодно: от спички, от керосинки… Не беги никуда, а первым делом открывай сундук и бери эту коробочку.
— А что в ней?
— Не важно, какая тебе разница! Кой-какие мои вещи. Возьмешь, и все. И держи, пока я не приду. Никому не давай. Ну-ка, попробуй, как ты можешь поднять крышку… Прекрасно. Главное, не забудь! Запомнишь?
— Да.
— Ну и хорошо.
— Спустим с нее шкуру… Спустим шкуру-у… Шкуру-у-у… Шкуру-у-у!.. — воет страшный голос.
Я хочу спрятаться под одеяло и вдруг вижу, что наша кровать стоит прямо на лестнице, причем так, что я лежу головой вниз.
— Шкуру-у-у! — несется по всему подъезду и ударяет в стены.
— Что ты орешь? В чем дело?
Надо мной стоит мама.
— Нас опять выгнали, да?
— С чего ты взяла? Никто нас не выгонял.
— А почему наша кровать стояла на лестнице?
— Это тебе приснилось.
— Как это — приснилось?
— Во сне приснилось.
— Нет, мне не приснилось. Я сама видела.
— Не выдумывай, спи, ради бога.
Мама стучит к тете Наташе.
— Входите, — слышится сонный голос.
Мама открывает дверь, подталкивает меня.
— Наталья Григорьевна, ничего, если я вам Светку подкину?
— А… Давайте, давайте, — отвечает тетя Наташа, приподымаясь на постели.
— Не помешает она?
— Да нет, что вы. Пусть нянчится с Верушкой.
— Если надоест, гоните ее, не стесняйтесь.
Мама уходит. Тетя Наташа смотрит на часы.
— Я, пожалуй, еще посплю, — говорит она, позевывая. — Если Верочка проснется, дай ей ту бутылочку, ладно? Покачай, если будет плакать… — Она отворачивается к стенке и натягивает одеяло на голову.
Я сижу у Верочкиной кровати и жду, пока она откроет глазки. Я люблю играть с ней. Она уже умеет сидеть и даже встает в кроватке, цепляясь ручонками за сетку. Может, если немного потрясти над ней погремушкой, она побыстрей проснется…
— Покорми, только осторожненько, чтоб не захлебнулась, — бормочет тетя Наташа сквозь сон.
Выпив молоко, Верочка встает и тянется ручонкой к ножницам, которые лежат на столе. Наверно, ей нравится, что они такие блестящие. Я протягиваю ей ножницы, она тотчас засовывает их в рот и принимается грызть беззубыми деснами. Мы смотрим друг на друга и смеемся.
— Ой, времени-то, времени! — говорит тетя Наташа, подымаясь. — Что ж ты меня не будишь? Скоро наш папка придет, а я и не начинала готовить! Чего бы мне такого побыстрей сообразить? — Тут она замечает ножницы у Верочки в руках. — Ах ты, господи! Как она до них дотянулась? Вот проказница! Это я небось на этажерке оставила… — Она забирает у Верочки ножницы, кладет их на стол и выходит на кухню.
Верочка, лишившись ножниц, принимается плакать. Я трещу над ней погремушкой, качаю ее, но она от этого ревет только громче. Я опять протягиваю ей ножницы, она тут же запихивает их обратно в рот и успокаивается. Слезки сверкают в глазах, но плакать она больше не думает.
— Да что же это! — говорит тетя Наташа, снова появляясь в комнате. — Это уж ты ей дала!
— Нет, — говорю я, — она сама взяла.
— Не выдумывай, не могла она взять! — Она отбирает у Верочки ножницы и на этот раз прячет их в шкаф. — Эдак ты мне дитя без глаза оставишь, горе-нянька!
Мне стыдно — не оттого, что я соврала, а оттого, что она догадалась. Хорошо еще, что она не вспомнила, что и в первый раз ножницы лежали на столе.
Приходит Николай Афанасьевич и приносит с собой большой зеленый мяч. Тетя Наташа кладет мяч на тарелку.
Верочка опять спит. Маленькие дети только и знают, что спать. Я сижу на диване. Николай Афанасьевич выходит из комнаты.
— Тетя Наташа, что это?
— Ты не знаешь? Арбуз.
— Его едят?
— Конечно, едят.
Они обедают. Потом тетя Наташа разрезает арбуз. По красной сахаристой мякоти стекает сок. Я жду, может, и мне дадут попробовать. Наверно, очень вкусно. Я смотрю, как арбуз кусок за куском исчезает. Но ведь весь сразу они не смогут съесть. Хоть немножечко, наверно, оставят. Наверно, оставят…
Тетя Наташа и Николай Афанасьевич разговаривают, смеются и не замечают меня.
— А Верочке можно арбуз? — спрашиваю я.
Тетя Наташа не отвечает, берет последний кусок и съедает. В тарелке остаются зеленые корки. Тетя Наташа протягивает их мне.
— На, иди выбрось.
Я беру тарелку, выхожу в коридор и принимаюсь грызть корки. На некоторых осталось немного розовой мякоти. Я съедаю все — и розовое, и зеленое. Я так хрумкаю этими корками, что даже не слышу, как в квартиру входит мама.
— Что это ты тут ешь?
— Арбуз.
— Боже мой! Да это же корка! Кто тебе дал?
Я опускаю голову и молчу.
— Ну, ты что, онемела? Я кого спрашиваю?
— Я сама взяла…
— Что? Не слышу!
— Я сама взяла.
— Как взяла? Как взяла! Да кто тебе позволил! Это же гадость, это не едят! Хочешь заболеть? Хочешь, чтобы у тебя разболелся живот? Ну что за наказание! На минуту нельзя оставить! Ну, как вам это нравится — схватила какую-то дрянь и жрет!
— Я ей дала выкинуть, — объясняет тетя Наташа. — Вот уж не думала, что она станет есть. Кто же это ест?
— Это черт, а не ребенок! — говорит мама.
— Немцев привезли!
— Нина Владимировна, немцев привезли, идемте смотреть!
— Идемте смотреть, немцев привезли!
