— В дело!
Гриша схватил свой обшарпанный кейс и пошлепал подошвами унтов к столу Рыбникова. По обмороженному лицу его блуждала торжествующая улыбка. Он собрался открывать кейс, но Рыбников перехватил Гришину руку и кивнул на безмолвные фотоберезы на стенах:
— Ты же голодный, брат! Поехали, я угощаю.
И вывел Гришу из кабинета. В «ситроене» Рыбникова они за несколько минут домчались к подъезду «Кис-киса», и важный Петрович с лоснящейся мордой проводил их в знакомый одиннадцатый нумер с окнами на Тверскую.
Только здесь Рыбников нетерпеливо пощелкал пальцами:
— Не томи, показывай!
— Э, нет! — засмеялся Гриша. — Однако, начальника, твоя спирт давай! Впрочем, и от водки не откажусь. Есть за что выпить.
Пока Рыбников заказывал обед и разливал в тонкие рюмки любимую «смирновскую», Шестов достал из кейса и разложил на столе фотографии и диктофонные кассеты. Выпил, крякнул, понюхал рукав свитера и сказал:
— Смотри, Николай Павлович, внимательно… Это наш клиент. А это совершенно неизвестный тебе гражданин. Скажи, есть между ними сходство? Ну хотя бы самое общее?
— Что-то есть, — с сомнением сказал Рыбников. — Может, тип лица?
— Тип лица! — отмахнулся Гриша. — Он у них один, этот тип, — что у ненцев, что у селькупов или нганасанов. Слышал о таких? Не в типе дело. Посмотри и подумай: могут ли эти люди оказаться близкими родственниками?
— Конечно, нет, — уверенно сказал Рыбников. — Наш клиент покруглей, скулы не выпирают, глаза… совершенно другой разрез, нос аккуратный. А у этого вместо носа двустволка какая-то! Две дырки…
Гриша перевернул фотографию неизвестного, и на обороте Рыбников прочитал: «Иван Пилютович Вануйта, уроженец села Андига. Начальник Выучейского отделения СГБ подпоручик Ладукей». И печать с орлом.
— Еще один? — удивился Рыбников.
— Просто один, — сказал Гриша. — Единственный и неповторимый. А нашего клиента на фотографии не признали ни в Андиге, где у него по идее куча родственников, ни в Выучейском, где он должен был в школу ходить, ни в Нарьян-Маре, где он якобы учился в педагогическом техникуме. Зато настоящего Вануйту, с дырками вместо носа, в Нарьян-Маре знают хорошо. Один старичок преподаватель сокрушался, что Иван Вануйта рано умер — способный, мол-, был студент, светлая голова.
— Умер, — повторил Рыбников задумчиво.
— Да, провалился под лед на Печоре, простудился и умер от двухсторонней пневмонии. Пятнадцать лет назад. Вот копия эпикриза из больницы. В общем, я почти уверен, что наш клиент никогда не бывал в краях, где еще встречаются северные медведи. И это не все. Вот забавная фотокопия…
Рыбников повертел листок, исписанный ровными бисерными буквами, и пробормотал:
— Ничего не понимаю. Хыр, дыр, мыр… Нгерм… Это еще что?
— Конкурсное сочинение Ивана Вануйты. А не понимаешь, потому что написано по-ненецки. Называется примерно так: «За что я люблю родной Север». Перевод мне старичок учитель на всякий случай сделал. Очень, говорит, замечательное сочинение, потому и оставил на память. А это копия стишков, которые Вануйта тиснул в нарьян-марской газете, — единственная публикация, незадолго до смерти. Действительно, способный был парень. А дед, учитель этот, тоже хороший — до сих пор спирт пьет и мерзлой рыбой закусывает. Ладно… Посмотри сюда. Это почерк уже нашего клиента. Как видишь, ничего общего нет. Правда, написано по-русски. Однако почерк у человека не должен меняться, тем более что буквы и в ненецкой, и в русской азбуке одни и те же.
— Так, так, — задумался Рыбников, наливая. — Ошибка исключается?
— Совершенно исключается, — сказал Гриша. — Две недели я мотался по тундре от Амдермы до Канина Носа. Вануйты попадались, особенно на востоке, Иваны среди них — тоже. Но с нашим клиентом они состоят в очень отдаленном родстве. Вернее, с настоящим Вануйтой. Самое главное, не совпали исходные данные: село Андига, Выучейское и техникум в Нарьян-Маре.
— Тогда кто же это? — постучал Рыбников пальцем по фотографии московского ненца.
— Неплохо бы у него спросить! — засмеялся Гриша.
Больше к теме они не возвращались и в молчании расправились с обильным обедом, после которого у Гриши дыханье сперло. Уже в машине Рыбников решил:
— Отвезу-ка я тебя, брат, домой. Садись за отчет. Все мало-мальски значимые детали включи. Но чтобы к утру была полная картина твоих поисков. Вот ведь как дело поворачивается…
— А Люсечка? — ужаснулся Гриша. — Я так спешил к любимой. Она же мне отставку даст!
— Первым делом — самолеты, — буркнул Рыбников. — А девушки, милый, как-нибудь потом. Не успеет твоя Люсечка за ночь выйти замуж. Утром мне понадобится отчет. И тогда можешь топать в кассу за премией — Люсечке на хризантемы.
Вскоре Рыбников затормозил возле старого панельного дома на Нижней Масловке. Здесь, где-то под крышей, обитал Шестов.
— А как ты к Фрейду относишься, Николай Павлович? — спросил Гриша, собирая манатки.
— Нормально, — пожал плечами Рыбников. — Точнее — никак. Фрейд и Фрейд. Зигмунт. Классик и основоположник фрейдизма и прочей мутаты.
— Не такая уж мутата, — сказал Гриша. — Сумей я это выдать — можно помирать с улыбкой на устах. Не хочешь объяснить, почему вспомнил о хризантемах? Люсечка, кстати, любит розы.
— Не знаю, — приоткрыл дверцу Рыбников. — Хризантемы… Название красивое, потому и подумал.
— Так вот, возвращаясь к Фрейду… Хризантема — государственный герб Японии.
— Иди ты! — изумился Николай Павлович. — Ты полагаешь…
— Предложи другое объяснение, — сказал Шестов. — Другое — именно в нашей ситуации. Да, забыл тебе сообщить любопытную деталь. Там, в лагерях, интересные люди. Половина возвращается назад.
— Рецидивисты, что ты хочешь.
— Да не в лагерь — в тундру! Отбарабанит человек свой немалый срок, поедет домой, месяц-другой повертится — и возвращается. Вольняшками устраиваются — в геопартии, на руду и на нефть, в леспромхозы. Они больше не могут жить в Средней России, представляешь! Это к вопросу о Вануйте, который за пятнадцать лет ни разу не был дома. Если он, конечно, настоящий Вануйта.
— Все! — построжал Рыбников. — Есть пожелания к руководству?
— Есть, — сказал Гриша, выбираясь из машины. — Не худо бы прокачать, если у тебя найдутся каналы… Прозондировать насчет хризантемы. Вдруг наше предположение не такое уж безумное?
— Не наше! — поднял руки над баранкой Николай Павлович. — Предположение не наше — исключительно твое. Однако попробую выяснить.
Гриша потащился к себе, со вздохом думая о свидании — нет, не с Люсечкой! — с «Лотосом», старенькой персоналкой с протекающим блоком памяти. А Рыбников из машины позвонил Семенову, командиру опергруппы Движения;
— Вечером собираемся на Ходынке. Обсудим работу на завтра. С утра предвидится небольшое дело.
— Слушаюсь, господин сотник! Когда прикажете?
— Часиков в десять и подъезжай…
На следующее утро Иван Пилютович Вануйта припарковал свой «мерседес» на стоянке министерства информации со стороны Страстного бульвара. Погода стояла мерзкая. Хлестал косой дождь пополам со снегом, у бровки тротуара намерзли серые валики рыхлого льда. Прохожие бежали под зонтиками согнувшись, оскальзываясь и чертыхаясь. Во что превращается зимой Москва, подумал Иван Пилютович. Как будто не осталось в городе коммунальных служб… Промерзшая помойка, а не столица.
Он пошел, осторожно обходя желтую от песка и соли жижу, к подъезду министерства. Это старое здание неподалеку от кинотеатра «Россия» когда-то принадлежало Госкомпечати страны. Дом лишь с виду казался запущенным — внутри было тепло, тихо и очень уютно. На втором этаже у Ивана Пилютовича находился небольшой кабинет, который он делил с ревизором наблюдательного совета. Такое соседство Вануйту ничуть не тяготило, ибо ревизор почти не вылезал из командировок.
— Господин Вануйта!
Иван Пилютович, жмурясь от ветра, поднял голову. Загораживая дорогу к крыльцу министерства, стоял незнакомый коренастый парень в десантном комбинезоне. В таких краповых, подбитых мехом комбинезонах полгорода ходило — расформировав армию, государство основательно перетрясло и распродало ее склады.
— Можно на минутку, Иван Пилютович? — спросил парень.
— Ян так опаздываю, — глянул на часы Вануйта. — Дорога, видите, какая… Может быть, лучше ко мне поднимемся?
Пятнистый быстро глянул по сторонам и тихо сказал:
— Пошел вперед! — и показал на миг из-за отворота комбинезона дуло короткоствольного автомата. — Ну, пошел… А то посеку, как морковку!
— Вы соображаете, любезный… — начал было Иван Пилютович, но осекся, встретив цепкий и холодный, словно у ящерицы, какой-то заторможенный взгляд.
Маньяк, подумал Вануйта, нет смысла рисковать. Он вздохнул и побрел по направлению к «России», а человек в комбинезоне пристроился на шаг сзади.
