— Анюта, успокойся. С чего ты решила, что он у меня работает?
— Да ты ни с кем больше не общаешься! Триста шестьдесят дней в году на работе, мне недавно Евгения Сергеевна жаловалась.
— Хорошо, — вздохнул Андрюшка. — Извини, я хотел, как лучше. Чтобы было как-то… ну я не знаю… весело, что ли. Старею, наверное. Не чувствую чего-то важного. Пропускаю в своем замоте. Андрис мне тоже сказал, что всё как-то не слишком вышло. Вы то ли испугались его, то ли…
— Так он правда Андрис?
— Правда Андрис и правда Левицкий. Никаких разведчиков, явок, паролей и семнадцати фамилий нет. Давно бы посмотрела в Википедии. Отпала бы часть вопросов.
— В Википедии?
— Ну да. У тебя Интернет работает?
— Теперь да, заплатили.
— Посмотри.
Я посмотрела. Посидела, ничего не делая, просто посидела, посмотрела в окно. Сегодня по-прежнему был апрель. Но уже не такой звенящий и солнечный, как вчера. У меня в этой связи болела голова, давили виски, в голову лезли какие-то глупые мысли — что будут делать дети, если я умру? С кем они останутся? С Юлей Гусаковой? Чтобы она определила Никитоса в колонию, а Настьку — в женский кадетский корпус? Надо взять обещание с Андрюшки, если в случае чего…
Я позвонила брату.
— Андрюш, если я умру, возьмешь близняшек?
— Анюта, ты что? — удивился Андрюшка. — Ты, кстати, заглянула в Википедию? Нашла там Андриса?
— Нашла. Но этого не может быть. Я, конечно, увидела, что он какой-то необычный, но… Но как же он может делать что-то руками? Гвозди забивать… Ему ведь надо беречь руки…
— Прижало парня. Попросил меня — ну что мне для нее сделать? Я сказал — потолок ей на место верни, он у нее в квартире регулярно падает. Квартира больно старая.
Я засмеялась.
— Не верю ни одному твоему слову. Ерунда какая-то. Откуда он меня знает? Как прижало? Ну что, возьмешь детей?
— Я тебе ответил еще тридцать лет назад, — вполне серьезно сказал брат. — Такие малявки, как ты, о смерти думать не должны. А то у них портятся зубы, и им, неумным малявкам, снятся всякие кошмары. И они орут по ночам.
— Тебе Настька сказала? Мне правда приснился кошмар вчера…
— Анюта, я тебя знаю сто миллионов лет. Ты, когда нервничаешь, плохо спишь. Беседы ведешь во сне, выкрикиваешь что-то… Все, прости, совещание задержал и так.
— Да, Андрюш, спасибо…
— Я позвоню завтра, не грусти! На выходные давайте к нам.
Да я вообще-то не грущу. Я просто удивляюсь. Я не могу долго грустить. Я грустила вчера весь день, мне этого хватило. Если я пишу книжки про то, как умер мой самый любимый муж, а люди смеются — разве я могу грустить долго?
Я сама позвонила Андрюшке на следующий день.
— Я больше не грущу, не переживай. А где ты с ним познакомился?
— О, это отдельная история… Как-нибудь расскажу. Красивая история. Сейчас не могу.
— Совещание?
— Совещание.
— А скажи, почему… ты сказал, что он хотел как-то… ну что-то для меня сделать… Почему?
— Почему? — переспросил Андрюшка и… глупо засмеялся.
Андрюшка глупо не смеется никогда. Даже когда играет с детьми, а это случается в редкие выходные и в отпуск. Андрюшка — очень ответственный человек, от него зависит целая важнейшая область безопасности страны. Он часто смеется, он легкий и приятный человек, несмотря на свою должность. Но сейчас…
— Андрюш! Это ты?
— Я! Анюта, не могу, прости, родная, семнадцать генералов сидят сейчас в соседней комнате и ненавидят меня.
— Почему ты так смеялся, когда я спросила…
— Малявка! — ответил мой брат и отключился.
Я горжусь Андрюшкой, очень горжусь. Но иногда бывает обидно, что гораздо в большей степени он принадлежит стране, чем Евгении Сергеевне, детям и мне. Страна забудет его гораздо раньше, чем он полагает. В отличие от нас.
Чем дольше я думала о чудесном «мастере» Андрисе, тем веселее мне становилось. Грусть действительно прошла. Жаль, что я не болтушка… Рассказать бы в школе. Никто не поверит. Лишь Анатолий Макарович, Толя Щербаков, поверит и расстроится.
Пальто я поменяла еще вчера, купила в магазине первое попавшееся, на которое у меня хватило денег, чтобы не сажать детей на пшенку с вафлями до конца месяца. Симпатичное, датское, с зеркальными пуговками, серое с продернутыми розовыми нитками. Зеркальные пуговицы отражают свет и бликуют солнечными зайчиками. Один такой зайчик, разумеется, попал Анатолию Макаровичу, Толе Щербакову, который совершенно случайно встретился мне по дороге в школу. Причем уже третий день подряд.
— Ох ты, вот красота какая! — сказал Толя, со смехом отмахиваясь от моих солнечных зайчиков. — Ну ты просто… королева!
— Королева может быть только одна. И ты знаешь ее имя, Толя.
— Да… — сказал Толя. — Все знают.
— Вот. А я — фрейлина. В красивом датском пальтишке.
— Очень красивое, — подтвердил Толя, с восхищением глядя на меня.
— Толик! — ласково сказала я, взяв даже его под руку. — А ты женат?
— Я? — спросил Анатолий Макарович. — Я?
— Значит, женат.
— Да нет, ну я… Знаешь, когда живешь много лет…
— Вот и не балуй, Толик. — Я пребольно его ущипнула. — Смотри, вон жена твоя идет!
— Где? — дернулся Толик и даже отпустил мою руку. — Ой, да что ты говоришь… Она к теще поехала в Сызрань…
Я вздохнула и похлопала его по спине. Вот как Роза меня хлопает? Чтобы я спину выпрямила — раз, чтобы пришла в себя — два.
— Я благодарна тебе за поддержку, тогда, в тот день, когда украли Никитоса. Мне было очень страшно. И ты, и Роза мне очень помогли, без лишних вопросов. Давай дружить? — Я протянула ему руку. — Если я тебе нравлюсь снова, как в детстве, так и очень здорово. Мне приятно. И точка.
Анатолий Макарович остановился. Посмотрел на меня. Он был не очень доволен. И в то же самое время как-то с облегчением вздохнул. Руку он мне слегка пожал.
— Роза говорила, что ты очень… Свободный человек. Да.
Я засмеялась:
— Не очень уже, представь! Я влюбилась недавно.
— Не в меня? — уточнил Анатолий Макарович.
— Слава богу, не в тебя.
Он грустно покачал головой.
— Вот так всегда. Как только приближаешься к мечте, она… Э-эх! Ладно! Пошли в школу. Дружить, говоришь? Ты веришь в дружбу мужчины и женщины?
— Не очень. Особенно если она не основывается на чем-то другом. Но можно попробовать.
— Что-то другое?
— Нет, Толик! Дружить! Мне вот иногда не с кем поговорить. Буду к тебе приходить на чай. Покормишь меня. Дашь половинку бутерброда. У меня не всегда на себя денег и времени хватает. Я имею в виду, на бутерброд с маслом и ветчиной.
— Приходи, — вздохнул Толик. — Покормлю.
Я понимаю, ему уже не так интересно, главный стимул, главный манок пропал. А мне Толя сегодня показался симпатичнее обычного. Влюбленным людям мир кажется каким? Прекрасным. Я призналась себе, что я влюблена. Призналась бы вчера, не грустила бы целый день, не понаставила бы лишних пятерок за глупые ответы, не кричала бы во сне, не приставала бы к Андрюшке со своими распоряжениями на случай ранней кончины…
Уроки летели один за одним. Дети, чувствуя мое приподнятое расположение духа, тоже попадали в этот бодрый энергетический поток и вели себя активнее обычного. Перетасова стала решительно ходить по всему классу, отбирая у детей тетрадки.
— Маша, зачем ты собираешь тетради?
Маша, посмотрев на меня удивленно, начала собирать и учебники, у кого они были. Набрав целую груду тетрадок и книг, она свалила мне их на стол и громко сказала:
— Фу-у-у… Устала…
— Сядь, Маш, посиди! — попросила я.
— Не могу! — жалобно ответила Маша. — «Не могу тебя забы-ы-ы-ы-ыть, голубь сизокрыы-ы-ылый!» — заголосила она и пошла в коридор.
Я понадеялась, что там ее поймает Роза, пошепчет ей и Маша вернется в класс умиротворенная. Я пока не знаю, что шептать. Да и подойти к себе близко Маша не дает, брыкается, может укусить. А Розу — не может.
Я неожиданно подумала: Розе надо подарить, кроме карточки в косметический магазин, букет разноцветных роз. Разных, какие только есть. Оранжевых, розовых, красных, белых, желтых, пестрых… Тогда букет отдаленно будет напоминать саму Розу. Но только отдаленно.
В восьмом «В» все девочки сегодня пришли в таком виде, что я только удивилась, что Роза не отправила их домой.
— Даш, а Роза Александровна тебе ничего не сказала про юбку?
«Лолита» Семенова захихикала.
— Сказала…
— И что?
— Что это не юбка, это пояс. У меня другой не-ет… Мама постирала все… В химчистку сдала…
— А трусов у тебя тоже других нет? — спросил Сапожкин. — Только красные?
— Фу! Сапожкин! Какой ты примити-ивный… — замахала на него ручками Семенова.
— Так, всё! Волосы уберите немедленно, невозможно на вас смотреть, не вижу ни лиц, ни глаз.
