Я поведала свою историю обрывисто, потому что не хотела ее вспоминать. Более того, меня глубоко опечалил рассказ Адалин: я не знала, что кровь может прийти к такой молодой девушке.
После невеселой беседы нас потянуло на духоподъемное зрелище и в ресторан, к ведерку с «пузырьковым» напитком и устрицам. Вслед за этим захотелось подурачиться. Под молодым месяцем мы на неверных ногах зашагали на север. К Гудзон-сквер, где стали потешаться над обывателями, премило живущими в здешних миленьких домиках.
Но тут мною снова овладело какое-то… беспокойство. Внутренняя дрожь и подавленность, какие бывают после плохих устриц, которым я эти ощущения и приписала. Но на той стороне площади я увидела кладбище Святого Иоанна и поняла, в чем дело. Сегодня я бы, конечно, повернула прочь. Тогда же, подзадориваемая спутниками, я отбросила мысли о покойниках и вслед за остальными двинулась меж могил. Эли заметил, что мне не по себе, но объяснил это тем, что я перебрала, а кроме того, «капризами», надетыми мною, как он сказал шутя, вместе с женским платьем. Насмешки вынудили меня идти дальше. Вспоминаю хижину могильщика. И за нею две свежие, неприбранные могилы, земля на которых еще должна была осесть. Там я и упала на освященную землю, так как покойники были невиновные люди, повешенные по ошибке, а такие всегда обладают большой силой.
На следующее утро я проснулась нездоровой. В голове гудело и от жалоб покойников, и – признаю и это – от вчерашних излишеств. Судя по всему, накануне я упала и меня не удавалось оживить. Адалин клялась, что у меня не было пульса. Тут Эли стащил повозку, на которой перевозили покойников, и на ней меня доставили в Киприан-хаус.
Внезапно пробудившись, я увидела сестер, выстроившихся у моей постели. Меня привела в чувство Герцогиня при помощи нюхательных солей. Сару попросили приготовить кадку теплой воды, потому что на повозке не только мое платье, но и сама кожа пропитались трупным запахом. Я изложила собравшимся всю историю – от пожара в театре до Матансаса, а также не столь значительных случаев с покойниками в голландской церкви и на кладбище Святого Иоанна, – и было решено, что мы соберемся все вместе за полчаса до ужина и я, ради просвещения остальных, вновь перескажу эту историю в мельчайших подробностях. Это я и сделала перед столом, уставленным яствами, в обстановке, более пригодной для празднования, чем для исповеди. Некоторые сестры прихватили с собой свои книги и записывали по ходу рассказа. После ужина мы разошлись, потому что Герцогиня, из-за плохого расположения звезд, опасалась в доме «бучи».
В комнатных играх я на этот раз не участвовала и к маскам не приближалась. Я удалилась на чердак поискать книгу какой-нибудь другой сестры, тоже состоявшей в альянсе со смертью. Прислушивалась, не долетит ли до меня сопрано из «Палермо», но ничего не услышала.
Мы трое – Адалин, Эжени и я – предпочитали книги сексуальному практикуму Герцогини. У других не было причин завидовать нашему выбору, поскольку все остальные тоже имели право пользоваться библиотекой.
Часто я обнаруживала Эжени на чердаке, у окон, выходящих на Леонард-стрит; она сидела за длинным столом из темного дерева, где сестры, случалось, вырезали свои инициалы, краткие заклинания и тому подобное – эдакая гостевая книга. Это место называли scriptorium[105], и в дневные часы здесь много раз копировали «Книги теней». Другие сестры предавались штудиям в одиночестве, заимствовали тома и уносили их к себе.
На полках из твердого дерева, с медными гравированными табличками (указателями предметов этой тщательно подобранной библиотеки), стояли сотни – нет, тысячи книг. Иные большие, иные маленькие; одни в свежих сафьяновых переплетах с меткой Герцогини, другие при касании словно бы выдыхали тебе в лицо воздух столетий. Предметы? Физиология преобразования. Фольклор. История. Изящная словесность Запада и изящная словесность Востока; благодаря этому разделению Герцогиня держала леди Мурасаки на безопасном расстоянии от де Сада. Имелись книги на знакомых мне языках и на таких, каких я никогда не встречала, – вроде санскрита. Книги о преданиях племени йоруба и о других религиях. Разумеется, множество книг о ведовском Ремесле: Альберт Великий, Джон Ди, Церковные буллы с осуждением тех или иных непокорных философов.
Но основу собрания составляли, конечно, «Книги теней». Расставлены они были и в географическом, и в алфавитном порядке: книги африканских ведьм (очень, надо сказать, интересные); книги двух сестер, живших в Апеннинских горах; книги одной покойной уже сестры, чьи дни прошли на берегах залива Бантри (эти четыре тома стояли отдельно, в стороне от записей других ирландских ведьм); книги сестер из Болгарии, из Каира, с Карпатских гор, из Китая (это была известная ведьма-травница, на чьи труды имелось немало отсылок), с Кубы, из Дамаска, с островов Дании, из Эдинбурга (книга объединяла в себе книги разных ведьм горной Шотландии) и – да – Франции. Здесь я нашла полную копию книги Себастьяны д'Азур. На нескольких вклейках были воспроизведены портреты Себастьяны; даты на репродукциях стояли недавние, и подписаны картины были ее nom de plume[106], а точнее будет сказать, ее nom de… palette[107]. Над табличкой с надписью «Разное: королевские дворы Европы» я нашла много книг, написанных современницами Себастьяны. Я с жадностью изучила те, в которых она упоминалась, и узнала о своей мистической сестре кое-что новое; любопытнее всего было замечание, которое повторяли вновь и вновь разные ведьмы. Себастьяне следовало «отделаться» от своего спутника, Асмодея. Жаль, подумала я, что Себастьяна не последовала этому мудрому совету.
Я раздумывала над этими «Книгами теней», перечитывая бесчисленные записи и копируя их в собственную книгу… Однако признаюсь, пикантным соусом к этим штудиям служили живописатели эротики («Эрос» – было написано на табличке, относившейся к доброй половине полки), среди которых фигурировали, разумеется, и представители моей родной страны.
«Venus en rût», «L'École des filles», «Histoire de Dom B.»[108] Латуша. Случалось, я вслух зачитывала отрывки Эжени, а также Адалин (для нее мы с креолкой по очереди переводили текст). Мы уговаривали Адалин тоже читать нам книги, что на английском. Она заливалась краской, но все же зачитывала выдержки из «Похотливого турка», «Признаний высокопоставленной дамы», «Собственного жизнеописания, составленного неким лакеем» и так далее. Особым успехом у читательниц, настоящих и прошлых, судя по захватанным страницам, пользовались «Мемуары женщины для утех», где некая мисс Фанни Хилл переходит из постели в постель и каждый раз на нее обрушиваются новые несчастья. Эта книга, написанная, чтобы вызывать у мужчин желания, у нас вызвала немало вопросов, так как в том, что касается… les jeux d'amour[109], Адалин была просвещена еще меньше меня. Временами пояснения давала Эжени, но в большинстве случаев приходилось обращаться к Лил Осе или Синди, благо обе они имели вкус к пикантной беседе. Таким образом, все мы получали уроки, а раз или два они даже подкреплялись примером. Однажды, когда мы с Адалин не могли постигнуть акробатику некой позиции, которую хвалил автор «Венеры», Лил Оса предложила: «Приходите сегодня к моей маске, я вам покажу»; и она показала, при участии мужчины, который заплатил еще раз, чтобы повторить этот трюк.
Но не подумайте, что наши умы были заняты только наслаждениями, иногда мы искали в книгах и уроки здравомыслия. Это бывало нелегко. В одном тексте, относящемся к прошлому столетию, мы совсем запутались, так что нам (вернее, мне, поскольку Адалин помалкивала) пришлось однажды за ужином воззвать о помощи сразу ко всем сестрам. Только так и удалось разобраться с Аристотелем.
Нет, не с тем самым Аристотелем. С другим. В его «Шедевре» (так, без ложной скромности, автор наименовал свою книгу) я почерпнула немало путаных – и путающих – мыслей.
– Верно ли, – обратилась я к сестрам, – что женщины прохладней мужчин?
– Кому это известно лучше, чем тебе? – спросила Синдерелла, и я должна была объяснить:
– Мои «особенности», когда – очень редко – выпадал случай испытать их на практике, умножали удовольствие, которое я не умею, не могу разложить на составные части.
(Enfin, я – это я и ничего другого не знала.)
Это заинтриговало сестер, и они потребовали новых подробностей. Я помотала головой.
– Не мое это дело – объяснять, в чем разница между обычными полами. – И, взяв в руки «Шедевр», я прочитала следующий загадочный пассаж: – По словам второго Аристотеля, «мужчины – пол более горячий, сухой, сильный; женщины, напротив, прохладней и влажнее».
Герцогиня на другом конце стола предположила:
– Думаю, это можно перевести так: что, по мнению мужчин, должно делаться часто, то, по мнению женщин, должно делаться хорошо. C'est tout[110].
