Это снег. Самый настоящий снег. Он умеет кружиться и плавно оседает на горячую землю, в тот же миг превращаясь в капельки воды. Он касается моего лица и голых плеч… И он холодный. Как самый настоящий снег.
Самый настоящий снег… В центре Лос-Анджелеса.
Что подсыпали в моё шампанское?
Не знаю, сколько я так простояла, ошарашенная увиденным, наслаждаясь прохладой снежных хлопьев и не в силах поверить в то, что он это сделал…
Как?..
Это не он.
Кто это сделал?
Вокруг не было ни души. Я не слышала звуков, кроме неистово стучащего в груди сердца, умоляющего меня поверить в то, что он здесь. В то, что Калеб это устроил. Для меня.
И в то, что он умеет телепортироваться.
Наверное, я жутко выгляжу со стороны в своём пышном платье под снегопадом. Жутко, потому что на мне нет лица. Я в шоке. И я ничего не понимаю.
– Эй, Харпер! – раздался весёлый женский голос из-за спины. И этот голос показался мне невероятно знакомым.
На летней террасе маленького одноэтажного кафе «Пара-ми» за столиком сидел один-единственный посетитель.
Тейт улыбалась мне и плавными движениями поглаживала огромный живот. Махнула рукой, чтобы я подошла поближе, и далеко не с первой попытки я вспомнила, что значит передвигать ногами.
И почему Тейт здесь?
– У Калеба не так много друзей в Лос-Анджелесе, – улыбнулась та, движением головы отбрасывая длинные локоны за плечи.
У Калеба…
– И… и… что ты… здесь…
– Что я здесь делаю? – усмехнулась Тейт, протягивая мне стакан с водой, и я была ей безумно благодарна за это, потому что ещё ни разу в жизни у меня во рту не было так сухо. – Контролирую ту снежную пушку за домом. – Тейт кивнула на кафешку и пожала плечами. – И по просьбе Калеба жду тебя.
По просьбе?
Так его здесь нет.
Он не приехал.
«Я же говорила тебе, сердце. Будет больно…»
– Держи, – Тейт протянула мне сложенный вдвое листок бумаги.
«Этот снег не совсем настоящий. Но он холодный. Я проверял. Даю слово, что это Рождество ты проведёшь под снегопадом. И он точно не будет подделкой. И следующее Рождество. И следующее. И так до бесконечности, Лекса. Прости, что не могу сейчас быть рядом с тобой. У меня важные дела в другом месте, и мне очень жаль, что я не могу выйти из дверей кафе с букетом цветов в руках, обнять и закружить тебя под снегом. Это ведь было бы эпично, как думаешь?..
Я скучаю по тебе. Невыносимо. И я по-прежнему уверен, что мои чувства взаимны. Калеб».
Всё?
Это всё?
Чёрт. Только разреветься перед Тейт не хватало.
Я идиотка.
И я ещё бо́льшая идиотка, потому что вместо того, чтобы радоваться таким трогательным словам, Тейт приходится слышать мой горький смех сквозь слёзы.
– Где он? – спросила я у неё. – В Китае? В Японии? – Я закружилась на месте. – Мне нужно в аэропорт. Нет. Сначала нужно переодеться… Нет… сначала…
– Лекса, – перебила меня Тейт, с нежностью улыбаясь, и не без труда поднялась со стула, придерживая живот обеими руками. – У тебя дома можно пописать?
– А… да. Да, конечно.
Аэропорт временно отменяется. Да и вообще, что это за глупая была идея?
Шофёр Тейт привёз нас к родительскому особняку и остановился у ворот. Я велела охране открыть их, так как до парадного входа слишком долго идти, и с чувством невыносимой тоски на душе и толики разочарования посмотрела на своего кумира, словно Тейт сейчас скажет что-нибудь ещё. Что-нибудь, от чего сердцу не будет так больно.
Но Тейт молчала. Слабо улыбнулась мне и, когда машина остановилась у парадного входа, кивнула на дверь.
– Иди.
– А ты ведь… Пойдём, я проведу тебя к уборной.
– Иди-иди! – усмехнулась Тейт, и её шофёр открыл дверь с моей стороны.
Звуки музыки – первое, что показалось странным.
Играл не оркестр, а электронная гитара. И если это шутка такая или обычная запись, клянусь, моё сердце окончательно разорвёт от разочарования.
– Он же написал, что сейчас очень занят в другом месте, – подмигнула мне Тейт и толкнула на выход из салона. – И это не Китай!
На обширной подстриженной лужайке у дома, утопающей в декоративных растениях моей матери, прямо по центру были установлены два больших звукоусилителя. У одного из них, возясь с проводами, в тёмных брюках и светлой рубашке стоял…
Шейн?!
«Дыши, Лекса. Дыши. Это всё, что ты можешь. Будет очень некрасиво упасть в обморок в то время, когда Калеб, находясь у микрофонной стойки с гитарой в руках, не спускает с тебя пронзительного взгляда и чувственно улыбается».
Калеб…
Калеб…
Всё потеряло значение.
Всё потеряло смысл.
Не было больше гостей, шумной толпой выбегающих из особняка посмотреть на источник странного шума. Не было моей матери, кричащей на всю округу о том, куда подевалась охрана и как эти двое вообще смогли проникнуть на территорию её дома и установить всю эту дрянь, издающую неправильные звуки! Не было бегемота Эвана, выглядящего так, словно его сейчас стошнит от переедания. Не было Хизер, которая самодовольно хихикала. И не было Эстер в толпе охранников, с которыми она мило любезничала и что-то пыталась объяснить.
Все исчезли. Остались только я и Калеб. И его музыка.
Плавным перебором пальцы Калеба скользили по струнам, разнося по воздуху звуки волшебного соло, от которого немели пальцы, а колени подгибались от слабости.
Не знаю, дышала я или нет. Не знаю, что творилось на моём лице. Не знаю, какие мысли заполняли голову. Это всё было не важно.
Потому что Калеб здесь. Он пришёл. Как и обещал.
Седьмого сентября.
И он поёт для меня. Ту самую песню.
– Под одним небом, – низким бархатным голосом произнёс он в микрофон, и полились слова:
Не хватает слов, чтоб играть в любовь,
Вечно всё теряем мы, заменяя чувства ложью.
Выкинув ключи, сердце замолчит,
И склеенные лоскутки заржавевшей нитью лопнут.
На краю земли тают корабли,
И падают дождём на землю, прошу у них тебя найти.
Знаешь, ты как сон. Странный, но родной,
Разбуди меня, только если станешь продолженьем.
И прошлого сгорят мосты! Огонь их поглотит
бесследно.
У пламени твои черты. У ангела… с глазами
цвета неба.
Под одним небом, где бы я ни был,
Юг или север, закат или восход.
Под одним небом. Что бы ни делал,
Ты должна мне поверить, я найду этот мост.
Я шагнула к нему навстречу в своём неповоротливом пышном платье и сама не заметила, как уже перешла на бег. Калеб тут же снял гитару с плеч и принял меня в свои объятия.
Вот он, миг, когда всё становится ясно и очевидно. Когда не имеет значения, какого цвета на тебе платье. Когда печаль на сердце уступает место безграничному счастью. Когда прошлое перестаёт иметь значение, потому что впереди ждёт только светлое будущее и оно обязательно наступит! Когда больше не теряешься в сомнениях и ничто не терзает душу. Когда пришло время поверить в сказку, потому что чудеса случаются. И когда вместо того, чтобы спросить: «Как ты здесь оказался?» – всё, что хочется сделать, это прижаться губами к его губам и крепко поцеловать.
– Лекса… – прошептал Калеб в мои губы, с трудом от них отрываясь. – Я чуть с ума не сошёл за эти два месяца.
Я сильнее притянула его голову к себе и поцеловала со всем отчаяньем, глубоко и страстно, чувствуя его вкус на своих губах, наслаждаясь блаженным ароматом Калеба. Скользя пальцами по его шелковистым волосам и мечтая о том, чтобы этот поцелуй никогда не заканчивался, чтобы Калеб прямо сейчас унёс меня в мою комнату и сорвал ко всем чертям это дурацкое платье.
Его губы касались моих, языки сплетались, а волны дрожи, с которыми едва ли сравнится лишь игра на сцене, не покидали тело.
Сбоку послышалось чьё-то негромкое покашливание, и очень похоже на то, что оно принадлежало моей маме.
Заставив себя оторваться от губ Калеба, прильнула лбом к его лбу и заглянула в глаза. Они искрятся, улыбаются и настолько чисты, как вода в Карибском океане.
– Не очень-то прилично целоваться на глазах у родителей, – шепнул он.
– Не очень-то прилично было пытаться обручить меня с мешком сосисок.
Калеб усмехнулся и поцеловал меня в правый уголок губ, затем в левый и наконец посередине, слегка прикусив нижнюю губу зубами.
– И пусть весь мир подождёт? – негромко посмеивалась я, всё ещё не веря своему счастью.
– Мы успеем им всё объяснить. Дай мне на тебя посмотреть.
– Ты надел смокинг? – с моих губ сорвался лёгкий смешок.
– Хотел соответствовать твоему платью, – улыбнулся Калеб, держа моё лицо в ладонях и поглаживая пальцами скулы.
– У тебя получилось.
– Твоё платье ещё более прекрасно, чем те накладные брови.
Он вновь припал к моим губам в нежном, трепетном поцелуе.
