Дедушка кивнул, как если бы понял.
Но это еще не конец истории, — продолжал Времямер. — Я это осознал, когда впервые попробовал шепнуть что-то по секрету — и не смог, или насвистеть мелодию без того, чтобы вселить ужас в сердца всех в радиусе ста метров, когда мои товарищи на мельнице взмолились, чтобы я понизил голос, потому что: Невозможно сосредоточиться, когда ты так орешь. На что я спросил: РАЗВЕ Я ОРУ?
Миг тишины, а затем: небо мутнеет, раздвигается занавес туч, раздаются аплодисменты грома. Вселенная обрушивается с небес бомбардировкой божественной рвоты.
Все, кто был застигнут врасплох, бросились в поисках укрытия. Странствующий журналист Шейкл Р прикрыл голову Львовским ежедневным обозревателем (НАЦИСТЫ ДВИЖУТСЯ НА ВОСТОК). Заезжая знаменитость драматург Буним В, чью трагикомическую версию истории о Трахиме — Трахим! — публика встретила с энтузиазмом, а критика с безразличием, нырнул в Брод, чтобы не зашибло. Хляби небесные вначале разверзлись ломтями величиной с новорожденного младенца, а затем потоками обложного дождя, который промочил Трахимброд до основания, окрасил воды Брод в оранжевый цвет, наполнил пересохший фонтан распростертой русалки по самые ее губы, залатал трещины облупившегося синагогального портика, навел глянец на тополя, утопил мелких насекомых, опьянил радостью крыс и грифов на речном берегу.
Сотворение мира случается часто, 1942—1791
В ТОТ ДЕНЬ, 18 МАРТА 1942 ГОДА, как и в каждый День Трахима вот уже сто пятьдесят лет подряд, гирлянды белых нитей украшали узкие мощеные артерии Трахимброда. Идея увековечить первые всплывшие на поверхность останки повозкикрушения принадлежала благородному торговцу фаршированной рыбой Битцлу Битцлу Р. Один конец белой нити намотан на звуковое реле радиоприемника (НЕМЦЫ ВТОРГАЮТСЯ В УКРАИНУ, СТРЕМИТЕЛЬНО ДВИЖУТСЯ НА ВОСТОК) на шатком книжном шкафу в однокомнатной хибаре Бенджамина Т, другой — на опустевший серебряный подсвечник на обеденном столе в кирпичном доме Более-не-Менее-Уважаемого Раввина через непролазную грязь улицы Шелистер; тонкая белая нить наподобие бельевой веревки — от стойки осветительного прибора первого и единственного в Трахимброде фотографа к молоточку среднего до в магазине роялей драгоценнейшего Зейнвеля 3 через улицу Малкнера; белая нить над безмятежной и предвкушающей ладонью реки Брод от нештатного журналиста (НЕМЦЫ РВУТСЯ ВПЕРЕД В ПРЕДДВЕРИИ СКОРОЙ ПОБЕДЫ) к электрику; белая нить — от памятника Пинхасу Т (высеченному из мрамора с поразительной реалистичностью) — через томик трахимбродского романа (о любви) — к аквариуму с извивающимися змейками белых ниток (хранящемуся под углом в 56 градусов к горизонту в Музее Истинного Фольклора) — образуя неравносторонний треугольник, отраженный в стеклянных глазах Времямера посреди площади штетла.
Дедушка и его глубоко беременная жена наблюдали за началом парада, сидя на раскинутом одеяле на лужайке возле своего дома. Первой по традиции двинулась платформа из Ровно: изношенная, с потрепанными желтыми бабочками, бесстыдно прикрывавшими трещины на сосновом теле чучела пахаря, которое уже в прошлом году выглядело неважно, а в этом совсем никуда. (В пробелах между крыльями виднелись остовы.) Еврейский оркестрик предварял появление платформы из Колков, которую волокли на плечах немолодые мужчины, поскольку молодые были на фронте, а лошадей экспроприировали в соседнюю угольную шахту ковать победу в тылу.
ОЙ! — громко ойкнула Зоша, разучившаяся ойкать тихо. — ОН ТОЛКАЕТСЯ!
Дедушка приложил ухо к ее животу и получил такой мощный удар в голову, что его отбросило на несколько метров.
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ РЕБЕНОК!
Среди тех, кто выстроился вдоль берега, красавцев-мужчин было меньше, чем в тот год, с которого все началось, когда повозка пригвоздила или не пригвоздила Трахима ко дну реки Брод. Все красавцы-мужчины были на войне, последствия которой еще никто не осознавал, и не осознал, и не осознает. Большинство участников состязания были калеками или трусами, которые сами себя покалечили (сломали себе руку, выжгли глаз, прикинулись глухими или слепыми), чтобы избежать призыва. Это было состязание калек и трусов, нырявших за мешком, набитым не золотом, а обычными медяками. Они из последних сил верили, что в жизни все как прежде, и они здоровы, и традицией можно заткнуть течь, и радость по-прежнему возможна.
Платформы и демонстранты прошли от устья реки к лоткам с игрушками и выпечкой, раскинутым возле проржавевшей мемориальной доски, обозначавшей место, откуда повозка угодила или не угодила в реку.
СИЯ ДОСКА ВОЗВЕДЕНА НА ТОМ САМОМ МЕСТЕ
(ИЛИ НА МЕСТЕ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ТОГО МЕСТА),
С КОТОРОГО ПОВОЗКА НЕКОЕГО
ТРАХИМА Б
(КАК МЫ СЧИТАЕМ)
ПОШЛА КО ДНУ.
Прокламация штетла, 1791
Пока первые платформы приближались к окну Более-Не-Менее-Уважаемого Раввина (из которого он, как полагалось, одобрительно кивал), мужчины в серо-зеленых шинелях продолжали гибнуть в недорытых окопах.
Луцк, Сарны, Ковель. Их платформы украшали тысячи бабочек и роспись, отсылавшие к мифу о Трахиме: повозка, двойняшки, зонтичный остов, отмычки, лист бумаги, истекающий красной кровью чернил: Я обязуюсь… Обязуюсь… А где-то неподалеку, меж зубцами ими же натянутой колючей проволоки, продолжали гибнуть их сыновья; они гибли, увязая в трясине, как животные, из-за давших осечку гранат, гибли обстрелянные по ошибке своими же, гибли, порой не зная, что сейчас их убьют — от пули в лоб, смеясь над шуткой товарища.
Львов, Пинск, Киверцы. Остовы их платформ, убранные красными, коричневыми и лиловыми бабочками, проступали уродливой правдой. (И здесь все труднее и труднее не закричать: ПРОЧЬ! БЕГИТЕ, ДУРАКИ, ПОКА ЭТО ЕЩЕ ВОЗМОЖНО! СПАСАЙТЕ СВОЮ ШКУРУ!) Оркестры надрывались, трубы и скрипки, рожки и альты, самодельные бумажные дудочки.
ОПЯТЬ ТОЛКАЕТСЯ! — засмеялась Зоша. — ВОТ ОПЯТЬ!
И вновь дедушка приложил голову к ее животу (опустившись на колени, чтобы оказаться на уровне Зошиного пупка), и вновь был отброшен.
ВЕСЬ В МЕНЯ! — провопил он (его правый глаз, как губка, впитывал синяк).
Трахимбродская платформа была усеяна черными и синими бабочками. В центре на пьедестале сидела дочь электрика Берла Г в голубой неоновой электротиаре, от которой через весь штетл тянулся провод, воткнутый в розетку у нее над постелью. (Она рассчитывала, что после парада найдет по нему дорогу домой и заодно смотает.) Царицу Реки окружали юные речные принцессы штетла, облаченные в голубенькие платья из тюля и старательно изображавшие руками волны. Квартет скрипачей на носу платформы наигрывал польские народные мотивы, а другой квартет, в хвосте, тянул украинские народные песни.
Вдоль берега мужчины, рассевшись на деревянных стульях, вспоминали былые увлечения, и девочек, которых не поцеловали, и книги, которые не прочли и не написали, и время, когда Как-Его-Там сделал что-то ужасно смешное с чем-то бишь, и ранения, и пирушки, и как бы они расчесывали волосы женщинам, которых никогда не встречали, и извинения, и таки пригвоздило или не пригвоздило Трахима ко дну реки, в конце-то концов.
Земля перевернулась в небе.
Янкель перевернулся в земле.
Доисторический муравей на большом пальце Янкеля, пребывавший без движения в камне, похожем на застывшую каплю меда, со дня удивительного рождения Брод, отвернулся от неба и спрятал голову между своих многочисленных лапок, чтобы не сгореть от стыда.
Дедушка и его юная грандиозно беременная жена направились к берегу посмотреть состязание.
(Дальше продолжать почти невозможно, потому что мы знаем, что сейчас произойдет, и удивляемся, как они могут не знать. А может, трудно именно из-за страха признать, что они тоже знают.)
Когда платформа из Трахимброда достигла лотков с игрушками и выпечкой, Раввин подал знак Царице Реки, что пора бросать мешки в воду. Рты распахнулись. Руки разошлись в стороны — первая фаза аплодисментов. Кровь закипела в жилах. Почти как в старые добрые времена. Подступившая смерть не остановила праздника. Праздник не остановил подступившую смерть. Она подбросила их как можно выше
………………………………………………………………………………..
Они застыли в воздухе
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Они повисли там, как на нитях
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
