— Алиса могла бы, — согласилась Кассандра. — Луиза всего лишь согласилась бы на это, потому что так захотелось Алисе. Намерения у нее будут самые лучшие, но в течение трех недель она обратит жизнь мальчика в ад. Как только он оставит открытой банку с ореховой пастой, у нее немедля рука к плетке потянется.
— Может, ты и права. А Сэм?
— Я не хочу, чтобы Джамаль жил с алкоголиком. Точка.
— Он не алкоголик, — сказала Зои.
— Ну, по мне, если человек пьет две ночи из трех, он — готовый претендент на это звание.
— А близнецы?
— Близнецы и о себе-то едва-едва позаботиться могут. Если бы Джамаль их усыновил, в этом было бы больше смысла.
— Тим, Марк и Роберт тоже больны, — сказала Зои.
— У твоей матери есть деньги, есть куча свободного времени, она не психопатка. Во всяком случае, не большая, чем другие.
— Я подумывала о моем брате.
— Об этой кукле, бой-френде Барби? Фу.
— Совершенно не понимаю, почему вы никак не поладите. Для меня это загадка.
— Никакой загадки тут нет. Я — сказочное творение собственного моего подсознания, он — мускулистый малый, который верит всему, что пишут в журналах. На чем же мы можем поладить?
— Он совсем не такой. Ты несправедлива к нему.
— Ну, может быть, — сказала Кассандра. — Тут я ничего поделать не могу, — он носитель всех человеческих качеств, от которых меня воротит. Он любит маленькие бары и ресторанчики, следит за модой, да еще и живет в Бостоне, господи прости.
— Он учитель, у него любовь с врачом. Ты не хочешь видеть его как целое, просто постановила, что он тебе не нравится, и все тут.
— Может быть, может быть, — сказала Кассандра. — Такое уж у меня хобби, на дух не принимать красавцев, которые полагают, что солнце и встает из их жопы, и садится в нее же. Прости за нехорошее слово.
— Вилл будет добр к Джамалю. Он любит детей.
— Он научит Джамаля одеваться как все и любить вечеринки с коктейлями. Да еще и в Бостон его уволочет. И целые годы моих трудов пойдут насмарку.
— Я все равно позвоню ему, — сказала Зои. — Мне уже пора рассказать обо всем родным. Вот я с него и начну.
— Лучший выбор для Джамаля — твоя мать. Я в этом уверена.
— Ну, он все-таки мой ребенок. Ведь так?
— Он наш ребенок, голубушка. Не корчи из себя старшую по званию.
— Кассандра, это решение должна принимать я.
— Минуточку. Ты как же, и вправду думаешь, что я провела столько лет, меняя подгузники и гуляя по зоопарку, только для того, чтобы, когда в сортире гейзер забьет, меня отправили в отставку, будто впавшую в слабоумие старушку няню?
— Давай не будем ссориться, ладно?
— Давай и командовать друг дружкой не будем, ладно? То, что ты произвела его на свет, еще не дает тебе права окончательного вето. Я точно так же, как ты, вкладывала в этого маленького прохиндея всю душу. Он и мой ребенок тоже.
— Я понимаю. Просто…
— Ничего не просто, — сказала Кассандра. — Ты ведь хорошо меня знаешь. Не путай меня со смиренной мелкотой, которая понимает, где ее место. Я могу быть волшебной крестницей, но могу и Медеей.
— Я знаю.
— Ну и прекрасно. Полагаю, мы с тобой это еще обсудим. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Устала немного.
— По магазинам пройтись не желаешь?
— Пожалуй, нет, — сказала Зои. — Все, что мне нужно, у меня имеется.
— Милочка, если бы это мешало людям ходить по магазинам, экономика давно уж лежала бы в руинах.
— Ну, просто мне хочется провести этот день дома. Почитать что-нибудь.
— Как скажешь. А я собираюсь сходить, обзавестись парой побрякушек, может, в «Блумингдейл» загляну, на второй этаж. Я так давно не была там, что меня, наверное, уже и забыли.
— Ладно. Повеселись.
— Непременно. Ничто так не освежает женскую душу, как поход по магазинам. И еще, Зои?
— Мм?
— Я ведь только одного и хочу — чтобы Джамалю было лучше.
— Знаю. Как и я.
— Господи, ну кто бы в такое поверил? Я ухитрилась обратиться в глас разума и респектабельности. Ладно, никто не знает заранее, что с ним может случиться, верно?
Зои позвонила в Бостон, Виллу. Оставила сообщение на его автоответчике, и спустя несколько часов он перезвонил.
— Привет, Зо.
— Здравствуй, Вилл. Как ты?
— Хорошо. Вернее, вроде того. Денек был на редкость дерьмовый.
— Извини, — сказала она.
— В моем классе учится мальчишка, такая, знаешь, образцовая бестолочь. Я задержал его после уроков — не в наказание, хотел позаниматься с ним отдельно, надеялся, что смогу научить его хоть чему-то. Мне, между прочим, за это не платят. Просто мальчишка мне нравится — по какой-то извращенной причине. Любой другой наш учитель всего лишь терпел бы его присутствие, пока он не подрастет настолько, что его можно будет выгнать из школы. Мальчишка считает себя тупицей и думает, что, если он будет срывать уроки, если развалит весь учебный процесс, глядишь, никто этого и не заметит. В общем, вызываю я его родителей, рассказать им, чем они могут помочь ему дома. И они оказываются чистым кошмаром. Мамаша — этакая пигалица с тонкими поджатыми губами, чопорная и пакостная одновременно, из тех баб, которые давали в школе кому не лень, забеременели лет примерно в четырнадцать, а потом ударились в религию. И отец. Толстый бугай с подловатой физиономией. Оба в жизни своей ни единой книжки не прочитали и скорее всего держат дома по пистолету в каждой комнате. Посреди разговора папаша пронзает меня лукаво покровительственным взглядом и говорит: «Нынче мужчины среди учителей не часто встречаются». Первый раз рот раскрыл. А затем он бросает понимающий взгляд на супругу, и она ему отвечает таким же. И до меня вдруг доходит — они сообразили, что я гей, и наверняка скажут сыну, чтобы он ко мне и близко не подходил. Я, может быть, единственная надежда мальчишки, я тебе точно говорю, он никому больше в школе не нужен, а эти мудаки намереваются настроить его против меня. Плевать им, как учится их сын, им нужно одно: чтобы он вырос таким же дуболомом, как они. Полная безнадега. Понимаешь, вокруг столько подлости и тупости, — они до того въелись в души людей, да, по-моему, еще и распространяются, — что люди, похоже, становятся все подлее и тупее и все сильнее этим гордятся.
— Я понимаю, — сказала Зои. — Это ужасно.
— Прости, что я так завелся. Хотя, если звонить мне в будний день, на это всегда можно нарваться. Ты-то как, Зо? Как твои дела?
— У меня СПИД, Вилл.
— Что?
— У меня СПИД.
— О боже.
— Я проверилась почти три года назад, получила положительный результат. Но из наших никому говорить не стала, прости.
— Боже мой.
— Конечно, я была не права. Просто… пока об этом почти никто не знал, болезнь казалась мне не вполне реальной, что ли, наверное, так. Если никому ничего не известно, значит, я могу жить как любой здоровый человек.
— Ты обращалась к врачу?
— Разумеется обращалась.
— К хорошему?
— Да. К хорошему.
— И что с тобой?.. Какие у тебя симптомы?
— Потеть начала по ночам, совсем недавно. Голова стала болеть. Я потому и решила, что должна сказать тебе.
— Сколько у тебя Т-лимфоцитов? Тебе это известно?
— Да, известно. Четыреста.
— Я еду к тебе.
— Зачем? Не нужно.
— Самолеты летают каждый час.
— Ты же все равно ничем мне не поможешь, Вилл.
— Буду через два, может, три часа.
Вилл появился меньше чем через три часа. Зои заваривала чай. Джамаль сидел за кухонным столом, обедал. Войдя в кухню, Вилл замялся, потому что не знал, известно ли все Джамалю.
— Привет, Вилл, — сказала Зои.
Она поцеловала его так, точно он просто пришел в гости. Она не изменилась. Хотя, конечно, никто так сразу не меняется. Вилл уже похоронил с полдесятка друзей и хорошо знал, насколько долгое время берут эти изменения. Когда люди только-только заболевают, глаза их остаются по-прежнему блестящими и глубокими, кожа еще плотно прилегает к мышцам и костям. Вся первоначальная работа болезни остается невидимой, она скрупулезно прошивает человека изнутри мелкими стежками. Но перед ним была сестра, и Вилл вопреки всему позволил себе на миг вообразить, что ничего страшного с ней не случилось. Все оказалось каким-то обманом, ошибкой. И квартира Зои осталась той же, красочной и убогой. Большая кухня с широкими половицами и запахом корицы и кофе, щербатые тарелки и разномастные чашки Зои, стоящие одна в другой за стеклом буфета, выцветшие изображения мексиканских святых и ужасные любительские картины, которые она покупала в благотворительных магазинчиках (ангел с ниспадающими, как у Нэнси Синатра, волосами; чихуахуа; улыбающийся, подстриженный «ежиком» мужчина со свинячьими, глядящими в разные стороны глазками). Все здесь казалось недостаточно серьезным для смертельной болезни. Лишенным торжественности и значительности.
