Волна возбуждения мгновенно прокатилась по телу Кассандры, и кончики пальцев закололо от нетерпения. Она вот-вот коснется альбомов прабабушки, дневников матери Нелл, в которых та изливала свои юные мысли и чувства.
— Посиди полистай, пока я занимаюсь последними приготовлениями к ужину.
Кассандру не надо было просить дважды. Она потянулась к верхнему альбому и легонько провела по нему ладонью. Кожа утратила всякие следы зернистости, была гладкой и мягкой, как бархат.
Вздохнув от предвкушения, Кассандра открыла обложку и прочла слова, написанные красивым аккуратным почерком: «Роза Элизабет Мунтраше Уокер, 1909». Она провела по ним кончиком пальца, ощутила едва заметные царапины на бумаге и представила заостренное перо, которое оставило их. Кассандра осторожно переворачивала страницы, пока не добралась до первой записи.
Новый год. Тот самый, в который ожидаются столь грандиозные события. Я едва могу сосредоточиться с тех пор как приехал доктор Мэтьюс и вынес свой вердикт. Признаюсь, приступы слабости в последнее время изрядно меня волновали, и не только меня. Довольно было лишь взглянуть на мамино лицо, чтобы увидеть беспокойство, начертанное на нем большими буквами. Пока доктор Мэтьюс осматривал меня, я тихо лежала, глядела в потолок и прогоняла страхи нарочно вспоминая самые счастливые мгновения своей жизни: день свадьбы, путешествие в Нью-Йорк, лето, когда Элиза появилась в Чёренгорбе… Какими яркими кажутся подобные воспоминания, когда жизнь, которой они принадлежат, находится под угрозой!
После, когда мы с мамой бок о бок сидели на диване и ждали диагноза, она взяла меня за руку. Ее ладонь была холодна. Я взглянула на маму, но она отвела глаза. И тогда я начала беспокоиться по-настоящему. Во время всех моих детских недомоганий мама была единственной, кто сохранял оптимизм. Почему же теперь уверенность оставила ее? Что она почувствовала, отчего так встревожилась? Когда доктор Мэтьюс откашлялся, я сжала мамину руку и приготовилась. Но то, что он сказал, оказалось куда более удивительно, чем все, что я воображала.
— Вы ждете ребенка. Уже два месяца, полагаю. Бог даст, вы разрешитесь в августе.
Ах, существуют ли слова, чтобы выразить, какую радость вызвал этот диагноз? После стольких надежд, долгих страшных месяцев разочарования! Возлюбленное дитя. Наследник Натаниэля, внук мамы, крестник Элизы.
Глаза Кассандры защипало. Подумать только, дитя, зачатие которого праздновала Роза, — это Нелл. Долгожданный будущий ребенок — похищенная любимая бабушка Кассандры. Надежды и мечты Розы были особенно трогательны, ведь она изливала их, не подозревая, что последует дальше.
Кассандра быстро пролистала страницы дневника, отрезки кружев и лент, короткие записи о визитах врача, приглашения на ужины и танцы по всему графству, пока наконец в ноябре тысяча девятьсот девятого не нашла, что искала.
Она со мной — я пишу чуть позже, чем собиралась! Последние месяцы оказались тяжелее, чем ожидалось, и у меня не было ни времени, ни сил, чтобы писать. Но оно того стоило. После стольких лет надежды, стольких месяцев болезней, тревог и ограничений я держу на руках свое драгоценное дитя. Все остальное блекнет по сравнению с ней. Она совершенна. Ее кожа бела, как сливки, а губки розовые и пухлые. Глаза у нее темно-голубые, но врач говорит, что так всегда бывает и со временем они могут потемнеть. Втайне я надеюсь, что он ошибается. Я хочу, чтобы она была как все Мунтраше, как отец и Элиза: с голубыми глазами и рыжевато-золотистыми волосами. Я решила назвать ее Айвори, что означает «слоновая кость». Это цвет ее кожи и, что, несомненно, покажет время, цвет ее души.
— А вот и я. — Джулия жонглировала двумя исходящими паром тарелками пасты, под мышкой у нее была зажата огромная мельничка для перца. — Равиоли с кедровыми орешками и горгонзолой. — Она протянула тарелку Кассандре. — Осторожнее, она довольно горячая.
Кассандра взяла предложенное блюдо и отложила альбом.
— Если бы я не стала сначала писателем, потом реставратором, потом гостиничным управляющим, я бы стала шеф-поваром. Твое здоровье. — Джулия подняла бокал с джином, отпила немного и вздохнула. — Иногда мне кажется, что вся моя жизнь — вереница случайностей и неиспользованных возможностей… но я не жалуюсь, можно быть очень счастливой, если оставить все надежды и управлять своей жизнью. — Она наколола на вилку квадратик равиоли. — Но хватит обо мне. Как дела в коттедже?
— Довольно хорошо, — ответила Кассандра. — Не считая того, что чем больше я делаю, тем больше, оказывается, надо сделать. Сад совсем зарос, в доме беспорядок, я далее не уверена, что он еще не разваливается. Наверное, надо, чтобы строитель посмотрел, но времени нет, столько навалилось хлопот. Все это очень…
— Подавляет?
— Да, определенно подавляет, но не только. Это… — Кассандра умолкла в поисках нужного слова и сама удивилась, когда подобрала его: — Возбуждает. Я кое-что нашла в коттедже, Джулия.
— Кое-что нашла? — Ее брови взлетели. — Какое-нибудь спрятанное сокровище?
— Для тех, кто любит зеленые и плодородные сокровища. — Кассандра прикусила нижнюю губу. — Это тайный огороженный сад в глубине участка. По-моему, там десятилетиями никого не было, и неудивительно, очень высокие стены полностью заросли колючей лозой. Невозможно догадаться, что за ними находится.
— И как же ты его нашла?
— Случайно, если честно.
Джулия покачала головой.
— Случайностей не существует.
— Я, правда, понятия не имела, что он там.
— Я и не говорю, что имела. Я просто подумала, может, сад прятался от тех, кого не хотел видеть?
— Что ж, я определенно рада, что он показался мне. Сад потрясающий. Он совершенно зарос, но под колючками выжили самые разные растения. Там есть дорожки, садовые скамейки, кормушки для птиц.
— Как Спящая красавица, он сладко дремал, пока не развеялись чары.
— Возможно, но только он не спал. Деревья росли, плодоносили, хотя некому было оценить их усилия. Обязательно посмотри на яблоню, ей на вид лет сто.
— Так и есть, — внезапно сказала Джулия, она выпрямись и отодвинула тарелку. — Или почти сто. — Она просмотрела альбомы, водя пальцем по страницам, листая туда-сюда. — Ага — постучала она по записи. — Нашла. Сразу после восемнадцатого дня рождения Розы, перед тем как она отправилась в Нью-Йорк и встретила Натаниэля.
Джулия водрузила на кончик носа бирюзово-перламутровые очки и начала читать.
Двадцать первое апреля, 1906. Чудесный день! Подумать только, когда он начался, я полагала, что мне предстоит вытерпеть очередной нескончаемый день в доме. (После того как доктор Мэтьюс упомянул пару случаев насморка в деревне, мама испугалась, что я заболею и подвергну опасности уик-энд на природе, который предстоит нам в следующем месяце.) У Элизы, как всегда, нашлись другие дела. Как только мама в карете уехала на обед к леди Филлимор, кузина с раскрасневшимися щеками возникла у меня в дверях (как я завидую времени, которое она проводит на улице!) и настояла, чтобы я отложила альбом для вырезок (ведь я работала над тобой, дорогой дневник!) и отправилась вместе с ней через лабиринт — я непременно должна кое-что увидеть.
Моим первым порывом было возразить, я боялась, что кто-нибудь из слуг доложит маме, а я стремлюсь избегать споров, в особенности в предвкушении поездки в Нью-Йорк. Но затем я увидела огонек в глазах Элизы, тот самый, который загорается в них, когда она что-то задумает и не знает сомнений, огонек, который стоил мне стольких неприятностей в последние шесть лет, что трудно все упомнить.
Моя любимая кузина была так взволнована, что невозможно было не заразиться ее энтузиазмом. Иногда мне кажется, что ее живости хватило бы на нас обеих, и это очевидно, ведь я слишком часто пребываю в унынии. Не успела я опомниться, как мы вместе поспешили из комнаты, смеясь и сцепив руки. Дэвис ждал нас у ворот в лабиринт, пошатываясь под весом огромного растения в кадке. Всю дорогу через лабиринт Элиза подбегала к нему, предлагала помощь (которую он неизменно отклонял), затем вновь неслась ко мне, хватала за руку и тащила вперед. Так мы продвигались через лабиринт, закоулки которого досконально знакомы Элизе. Мы прошли центральную площадку для отдыха, латунное кольцо, которое, по словам кузины, отмечает начало подземного хода, и наконец достигли металлической двери с большим латунным замком. Сияя, Элиза вытащила ключ из кармана юбки и, прежде чем я успела спросить, где, во имя всего святого, она его раздобыла, вставила ключ в замок. Она повернула его, толкнула дверь, и та медленно отворилась.
Внутри был сад. Он походил на другие сады поместья и все же чем-то отличался от них. Прежде всего, он был полностью огорожен со всех четырех сторон высокими каменными стенами, нарушаемыми лишь двумя металлическими дверями, расположенными друг против друга, одна на северной и одна на южной стене…
