— Когда похороны? — спросила тихо.
— Послезавтра, — ответил я. — В субботу.
— Заедешь за мной, хорошо?
— Хорошо.
— Ты иди, ладно? — попросила она. — Потом придешь.
— Ладно, — согласился я. — Подожду, пока ты заснешь, и пойду.
— Договорились.
Со двора слышались голоса теток, которые о чем-то переговаривались. Ольга лежала, накрывшись теплым пледом, и смотрела куда-то за окно, где разливалась густая сиреневая темень.
— Помнишь, ты рассказывал про открытки? — спросила вдруг.
— Какие открытки?
— Туристические. Наборы открыток из разных городов. Говорил, что вы их на уроках использовали.
— А — вспомнил я. — Открытки из Ворошиловграда.
— Да, — подтвердила Ольга. — Из Ворошиловграда.
— Почему ты вспомнила?
— Я нашла у себя целую пачку таких.
— Серьезно?
— Угу. Долго вспоминала, откуда они у меня. Потом вспомнила. Мы с подружками переписывались с немецкими пионерами. Мне писал мальчик из Дрездена. Всё приглашал в гости, присылал открытки. И я тоже ему посылала. Покупала целые наборы, выбирала из них те, где побольше цветов, чтобы он думал, что у нас тут весело. А остальные, с памятниками, оставляла себе. А теперь вот нашла. Целую пачку. Странно, — сказала она, — и города такого уже нет, и мальчик из Дрездена давно мне не пишет, и всё это было словно не со мной. Словно в другой жизни, с другими людьми. Другой город, другая страна, совсем другие люди. Наверное, эти картинки и есть мое прошлое. Что-то такое, что у меня отобрали и заставляют о нем забыть. А я не забываю, потому что это на самом деле часть меня. Возможно, даже лучшая часть, — прибавила она, подумав.
Коснулась моей руки и некоторое время молчала, глядя куда-то за окно.
— Я знала — что-то произойдет, — вдруг сказала она. — Чувствовала. Но ничем помочь так и не смогла.
— Чем ты могла помочь?
— Не знаю, — сказала Ольга. — Не знаю. И что теперь делать — тоже не знаю. Не забудь заехать за мной, хорошо? — попросила снова.
— Не забуду, — заверил ее я. — Не волнуйся.
Она достала из кармана свой мобильный, передала мне.
— Положи где-нибудь, — попросила.
Я взял у нее из рук телефон.
— Можно? — спросил и быстро нашел среди контактов номер Травмированного.
Пошли длинные гудки. Первый, второй, третий. Я уже собирался отложить трубку, как вдруг послышался странный звук, словно включился автоответчик, и с той стороны подул еле ощутимый сквозняк, постепенно нарастающий. Так, будто поднялся холодный морской ветер, выдувая из воздуха все звуки и голоса, забивая всё своим ледяным дыханием. Ветер срывался и завывал, накатывая из пустоты. Такое впечатление, что я наткнулся на подпольные радиоволны, которыми пользовались пилоты, пролетая над этой заброшенной территорией. Постепенно в шуме и сквозняках послышались неразборчивые голоса. Они перекрикивались в далеком эфире, обращались друг к другу, сообщая о чем-то важном. Но как я ни прислушивался, как ни пытался различить отдельные слова, у меня ничего не получалось. Только отдаленный ровный шум заполнял собою тот свет. Постепенно голоса исчезли, и тяжелая невыразимая тишина повисла в эфире. Я выключил телефон и положил трубку на подоконник.
— Что там? — спросила Ольга.
— Ничего, — ответил я ей. — Совсем ничего.
Она еще какое-то время лежала в темноте с открытыми глазами, касалась моей руки, легко вздыхала и напевала что-то вполголоса. Потом заснула, дыша ровно и отстраненно.
Сева меня не дождался. Когда я вышел во двор, его уже не было. Нужно было как-то добираться домой. Я прошел по улице, нырнул под темные яблоневые ветки, срезал путь и вскоре снова оказался возле больничной стены. В третий раз за сегодня.
Воздух совсем остыл, по небу тянулись тучи. В городе было тихо и пусто, лунный свет выхватывал из темноты тяжелые ветви фруктовых деревьев и холодные от росы металлические дорожные знаки. Я шел, вспоминая, что связано с каждым зданием, которое попадалось мне по дороге. Миновал больницу, в которой когда-то лежал брат с аппендицитом. Вспомнил, как мы, младшие, бегали к нему, перелезая через кирпичную стену. Прошел белый квартал зоны, куда мы с братом приходили, чтобы переговорить с охраной, — у брата были какие-то дела, а я просто крутился возле него. Прошел монастырь, в котором раньше стояла воинская часть и где раньше служил наш отец. За монастырем была моя школа — плац с турниками, разлинованный асфальт, заначки с сигаретами, дыры в заборе, через которые можно было пролезть. Дальше темнела гостиница. Я вспомнил, как мы приводили сюда женщин, уже совсем взрослыми, уже имея карманные деньги и небольшой уличный авторитет, имея какие-то представления о любви. Напротив чернела телефонная станция, где в свое время открыли видеосалон и куда мы уже не ходили, потому что показывали там в основном какие-то фильмы про карате, которые нас, взрослых, уже мало интересовали. Дальше была поликлиника, где мы когда-то покупали спирт, за ней — круглосуточный на углу, в котором раньше наливали всем страждущим, независимо от гражданского положения, возраста и вероисповедания. Потом справа на миг появилась пожарная вышка, у которой мы когда-то устроили знатный мордобой. За ней был райотдел, куда нас всех потом и забрали. Дальше начинались тихие дворы, заросшие травой и затянутые паутиной, темные переулки с тщательно разбитым асфальтом, потом трасса тянулась за город, и, выходя на нее, я словно в который раз навсегда прощался с этими улочками и домами, покидал этот город, оставляя в нем друзей, родственников и любимых. Диковинное сочетание утраты и тревоги охватило на миг, но быстро отступило, и сладкое чувство ритма указало на то, что трасса только начинается и двигаться по ней можно бесконечно долго в любом направлении. За последними домами простирались пустые поля, дальше темноту пересекала дамба. За дамбой остро блестела в свете луны поверхность реки. За рекой темнели холмы, а уже на холмах лежал ночной воздух, словно сукно, из которого должны были шить чехлы для мебели. За то время, что меня не было, здесь ничего не изменилось. Стекло, железо и выжженная трава на обочине дороги. Огни домов далеко за дамбой. Тишина, что стояла вокруг. Голоса и шепоты, что растворялись в ней. Пугливые животные. Заснувшие рыбы. Высокое небо. Черная земля.
P.S.
Привет, Герман.
Прости, что так долго не писала. Во-первых, и новостей не слишком много, во-вторых, сомневалась, действительно ли тебе будут интересны мои новости. Но вот пииту, чтобы рассказать тебе одну старую историю. Не помню, почему не рассказала ее еще тогда. История эта про Пахмутову, и поскольку ты был знаком с покойницей, надеюсь, для тебя этот случай будет интересным и познавательным. Пахмутову на вышку принес мой отец, когда мне было три года. Дальше мы росли вместе. Я к собаке быстро привыкла. Жизнь у нас на вышке довольно однообразна, особых развлечений нет, так что я проводила с Пахмутовой всё свободное время. Мы вместе спали, вместе ели, вместе гуляли. Летом, возвращаясь в город, мы всегда останавливались на реке и долго плавали, заплывая под мост и слушая, как над нами громыхают тяжелые грузовики.
В тот день было как-то необычно тихо и солнечно. Была середина лета, дни были теплыми и бесконечными. Мы пришли на реку уже во второй половине дня. Перед тем Пахмутова полдня гоняла по холмам вокруг вышки, устала и теперь неохотно тащилась за мной в город, тяжело дыша. Я зашла в воду первая. Держалась ближе к берегу, не имея особой охоты грести против течения. Пахмутова же бросилась вперед, заплывая всё дальше и радуясь свежей холодной воде. Течение сносило ее вниз, но я не слишком волновалась, поскольку, сам знаешь, наши собаки плавают гораздо лучше нас. Но тут было иначе — вода относила Пахмутову всё дальше, к мосту, и там закрутила ее, как ветку. Вообще-то река в том месте спокойная и тихая, однако под мостом, там, где углубляли русло, случаются водовороты. В один из них Пахмутова и попала. Я испугалась и сразу бросилась к ней. И чем ближе подплывала, тем отчетливей понимала, что вряд ли у меня хватит сил вытащить собаку на берег. Течение подхватило меня и понесло на глубину, туда, где еще было видно Пахмутову. Я быстро добралась до нее и испуганно вцепилась ей в шею. Она восприняла это, наверное, как игру, и тоже бросилась на меня, обхватывая своими лапами. Я начала захлебываться. Еще какое-то время пыталась кричать, оттолкнуть собаку от себя, била руками по воде. Но всё без толку, я совсем выбилась из сил и начала терять сознание от страха и обиды. Как это так, — думала я, — я же хотела всего-навсего спасти свою овчарку. А выходит, что и ее не спасла, и сама сейчас утону.
И уже когда действительно пошла на дно и вода сомкнулась надо мной сине-зеленым светом, Пахмутова поняла, что я не играю, и нырнула за мной следом. Хорошо, что у меня хватило ума схватиться за нее и уже не отпускать. Нас отнесло течением далеко вниз. Попав на мелководье, мы выбрались на берег и долго-долго пытались отдышаться, а нас била дрожь. Пахмутова, однако, успокоилась быстрее и побежала вынюхивать что-то вдоль берега. А я сидела на мокром песке и думала: как странно всё выходит — сначала я пыталась спасти ее, потом она спасла меня, и теперь нас с ней связывает что-то важное и серьезное, что-то такое, о чем мы никому не будем рассказывать: я — потому что просто побоюсь, а Пахмутова — потому что она, Герман, овчарка.
