– Миш, я тебе вообще по поводу Лондонского форума звонила. Хотела посоветоваться.
– Посоветуйся. Говно вопрос. А ты тоже собираешься? Я тебе говорил, Борисова: олигархи – это твой профиль, а ты все – в гламур, в гламур хочу!
– Давай завтра в районе восьми встретимся.
– Все, забились. – В трубке громко щелкнуло. Это Полозов чмокнул меня в ухо.
– Кто это был? – спросила Ведерникова.
– Так, один приятель.
– Он журналист? – несмотря на депрессию, Настя соображала быстро.
– Нет, просто тоже газету читал, – ответила я уклончиво.
– Ужас, вся Москва прочла. Я с папой говорила – он в истерике, наорал на меня. Ему звонят все, спрашивают. Я не знаю, что делать.
А я тем более.
– Давай-ка мы Александру Борисовичу наберем, – мне стало тяжело тащить одной эту ношу.
– Да я ему целый день звоню! Сбрасывает. Я боюсь, вдруг с Аркадием что-нибудь случилось?
Канторович к телефону не подошел.
– Ничего с Аркадием не случилось. Мы бы уже узнали. Не надо о плохом, – сказала я.
Поскольку установить врага не представлялось возможным и попросить помощи друга тоже, мы выработали собственный план.
Настя должна максимально долго оставаться здесь. Домой ехать опасно – есть риск получить фотографию на выходе из клиники. Завтра Настя будет звонить продюсеру и обещать, что через неделю она выйдет в эфир.
– А что Ольховский говорит?
– Говорит, что через три дня снимет повязку.
– Я пойду, поищу его. Может, он еще здесь. А ты ложись. И выброси эти газеты.
Я сгребла гадкие страницы, цинковую пачкотню, смяла и засунула в мусорную корзину.
Ольховского я отыскала в кабинете.
– А, красавица, заходи! Читал, читал откровения мясника. Распишешься на журнальчике?
После того как Ольховский прочел и утвердил интервью, мы с ним почти подружились…
– Сгрызешь чего-нибудь?
– Давайте.
Он подвинул мне блюдо с бутербродами.
– Сейчас чайку заварю. С лимоном? – Я кивнула. – Ну что там наша дива? Истерит, ага? Сегодня целый день рыдала, я тебе звонить хотел, чтобы ты забирала ее, к черту, домой. Чего там про нее написали-то? Разоблачили еще одну любовницу олигарха?
– Андрей Андреич, какой вы циничный! У девушки беда…
– Беда у нее, а как ты хотела? И у меня беда. Ты же за расследованием ко мне пришла, ага? Колобки идут по следу?
Я давно заметила, что Ольховский знает женщин, как свои пять пальцев. Вернее, десять. Потому что пальцами их изучает, могучими пятернями гениального хирурга. У Ольховского дьявольский опыт. Он, как Воланд, мог бы сказать о себе – я видел не просто голых женщин, я видел женщин со снятой кожей.
– Слушай, лапочка, – начал он, запуская лимонную дольку в мой чай, – я сегодня своим допрос устроил, кто звезданул прессе про диву… Они божатся, что никто. И я им верю – потому что тут куши посерьезнее были. Не ваш гламур дешевый, а политика… Разные случались истории. У меня же, как в ФСО, подписка: звезданешь на сторону – все, волчий билет. Никуда потом человек не пристроится. Только в районную больничку города Звездожопинска. Мои не могли. Сто процентов не они…
– Я про ваших и не думаю, если честно. Просто пока не понимаю, кто мог.
– А ты у нее спроси. Она телефон все время мусолит. С кем там она лясы вытачивает? Небось звезданула сама подружкам своим, ага?
– Могла, вообще-то. Она слабая, эмоциональная очень. Я даже не знаю, что мне с ней делать?
– А она тебе что, сестра? Пусть о ней папа с мамой думают и зайчики ее, олигарчики, кто там еще башляет за нее…
– Андрей Андреич, вы циничный.
– Ты это уже говорила, лапочка. Я доктор, но душу к жопе не пришиваю, если вылетает не туда.
– Вы когда Настю собираетесь выписывать?
– Да вчера бы выпихнул, она мне всю клинику в напряжении держит. Ты понимаешь, какая история, у нее фигово процесс идет: стрессует постоянно, думает про худшее, и худшее случается. Самые дорогие пациенты – самые геморройные, как правило. На тебе бы все давно как на собаке затянулось. Не спрашивай меня про прогнозы…
Какой грубый доктор Айболит, напомнил про мою бюджетную несостоятельность.
– У нее же эфиры, ей в телевизор надо быстрее.
– А это не ко мне. Это в Минпечати сходи. Я морду зашил, а про ваше эфирное ничего не знаю.
Мы помолчали, пережевывая бутерброды.
– Я еще хотела спросить… Посоветоваться. Ну так, пока в общем плане. Вы думаете, что у меня быстро бы все зажило, ну если бы…
У Ольховского был встроенный локатор, улавливающий тонкие пассы пациента.
– Лапочка, давай без предисловий, у меня завтра в семь операция, сейчас догрызу кусочек и поеду домой. Тоже морду решила полоснуть, ага? Что конкретно не устраивает?
– Ну, я сегодня посмотрела…
– …на фотографию пятилетней давности?
– Нет, кино трехмесячной давности. Я в кино снялась…
– И что? Ума Турман выигрывает на твоем фоне?
– Примерно. Проигрываю на фоне Юли Высоцкой. И потом, вы же мне говорили, что у меня не все в порядке…
– Не надо сказок. Я помню, что говорил. Я тебе сказал, что через два-три года можно подкорректировать грыжки. Если ты решишь перейти на линзы, ага?
– Да, говорили. Но сегодня на себя посмотрела… не то чтобы что-то конкретное не устраивает. Просто мне показалось… как бы это сказать…
Я набрала побольше воздуха. Он же врач, в конце концов, ему можно честно.
– Мне кажется, что я некрасивая. Может, симпатичная, но не красивая. Не звезда. Понимаете, есть девушки ослепительные. Вот, например, Настя. Она – звезда. И… – я запнулась, не вспоминались мне что-то безупречные звезды в нашем шоу-бизе. – В общем, они красивые. А я обычная. Девочка с улицы. А есть же безусловная красота, ну вы понимаете…
– Так, лапочка, я понял. Еще одна сдуревшая от гламура дура. Я тебе так скажу. Один раз, а ты слушай. Мне в принципе все равно. Говорю, потому что, лапочка, ты у меня тут прописалась с этой дивой, помогаешь ей непонятно зачем… Не мое дело отговаривать, но мы сейчас не про деньги, ага? Счет отдельно. Идеальная твоя красота не на одну тысячу будет…
– Да?
– А ты думала! Но я тебе не про это… Моя профессия не говорить, а резать, это вы, журналисты, клиентов моих уговариваете… Не знаю, где ты там и с кем снималась, но я так скажу… Я тебя могу дорезать до состояния кавер-герла. Ты мне принеси свой журнал, и мы будем выбирать – глаза тебе сделаю, как у Турман, сиськи притачаю… какие… как у Дженнифер Лопес нравятся? Ко мне дуры с журналами приходят и заказывают – сделайте мне среднее между Моникой Белуччи и Ким Бесингер 20 лет назад. Любое, что хочешь, тебе могу сделать… Но смысл-то в этом есть? Ты посмотри на досуге в свою светскую хронику – сразу видно, кто делал коррекцию, а кто нет.
– Неужели видно?
– Я мог бы тебе сказать, что мою работу практически не видно. Ты не заметишь в 90 процентах случаев. Профессионалы, конечно, увидят, а ты нет. Потому и стоит денег… Но не в этом дело. Если возраст, конечно, надо делать. Тебе сколько?
– Тридцать два.
– Через десять лет ко мне придешь, когда муж к двадцатилетней ходить будет. Или мужик сам тебя приведет, закажет, что где перешить…
– Не понимаю… Как это – закажет?
– А так, лапочка. Ко мне парами приходят, он говорит, какие сиськи он хочет приделать и сколько ей с жопы убрать…
– Почему? Потому что она старая?
– Не обязательно. Бывает, что лапочке этой лет двадцать пять…
– Не может быть! А она что? Что женщина говорит?
– Ничего не говорит. Ложится молча на каталочку. И тебя, лапочка, перешью, когда надо будет, а пока зачем тебе? Лишнего не бери на себя. В гости к сказке всегда успеешь, ага?
Услышанное ужасало, но давало дополнительный аргумент.
– Вот видите, Андрей Андреич, значит, и молодым можно делать… Просто по эстетическим соображениям. Это же шоу-бизнес. Вот вы скажите, что мне надо подкорректировать, чтобы соответствовать…
– Маму с папой надо было лучше выбирать. Значит, настаиваешь все-таки, лапочка? Иди сюда, иди к свету.
Он подвел меня к огромной лампе.
– Очки снимай.
Повертел голову туда сюда, оттянул веки, защипнул кожу под подбородком. Прошелся пальцами по лицу. Пигмалион ощупывает мрамор, из которого предстоит ваять…
– Острых показаний к операции не вижу никаких. Если очень хочется, давай сделаем глаза.
– И все? Давайте я разденусь, вы посмотрите, может, липосакцию…
– Лапочка, ты не испытывай мое терпение. – Ольховский положил руку мне на живот, прошелся хозяйским щупом. – Три-пять кило есть лишних. Секс ежедневно тебе прописываю и жрать поменьше. Сэкономишь на мне штук десять, тряпья купишь на сумму прописью.
По пути домой я заехала на соседнюю мойку. Народу было немного. Группа мужчин, человек восемь, – и каждый влюбленно смотрит на свою машину. Фиксирует в подробностях процесс – сначала шампунем, потом из шланга, теперь до блеска – медитирует на нее. Никогда не замечала, чтобы кто-то отвлекся на женщину. Максимум – из какой машины эта баба вышла. Сравнение, моя – в смысле, машина, а не баба – лучше или хуже? И дальнейшее погружение в мастурбацию. Тьфу, в медитацию!
