Как генерал объезжает свои войска, я обходил квартал за кварталом. Вот на этот склон я когда-то вышел, чтобы попрощаться с Горой, а она мне сказала: «Не уезжай!»
Вот вилла Менахема Штейна. Некогда он обитал в палатке, из которой вылезал на рассвете в двубортном костюме, черном шерстяном, в белую полоску, и на ходу стряхивал с обшлагов брюк колючки и сухие травинки. Потом с женой и детишками поселился в караване, затем в эшкубите. А теперь – вилла. Правда, немножко нелепая – никакой симметрии. Такое ощущение, будто ее не по плану какому строили, а все время достраивали что-то, пристраивали, приляпывали. И если приглядеться, увидишь, что так оно и есть. Вот этот флигелек – добавили. Второй этаж – надстроили. И если убрать все, что нанесено временем, окажется, что сердце этой шикарной, но сумасшедшей виллы – что? Все тот же эшкубит. С низкими потолками, с бетонными полами. Тот холодный эшкубит, который его обитатели своей любовью к Б-гу, друг к другу и к своей земле согревали, так что там всегда было тепло. И по сей день, даже если дуют ледяные самарийские ветры и утренние травы цепенеют в инее, а в других комнатах и камины не помогают, в этой самой старой части дома всегда тепло.
А что до шикарности... У нас на «территориях» строительство гораздо дешевле, чем внутри «зеленой черты». Строят, в основном, арабы, а они, в отличие от израильтян, грабительскими налогами не облагаются. Поэтому то, что в Тель-Авиве гроши, здесь – состояние. Всего этого мы не знали, когда начинали создавать поселения. Мы вкладывали свои души и в качестве главных дивидендов получили раскрытие этих душ. А неожиданная для нас же экономическая выгода... Так, обертка!
С Менахемом и его детишками мы немножко вместе поработали, потом жены «детишек» стали накрывать стол, и я поспешил откланяться. Конечно, плоды земли Израиля очень призывно пестрели на большом расписном блюде, однако если всюду, где я буду соучаствовать в тубишватном труде, этот труд будет завершаться трапезой, хотя бы и фруктовой, можно лопнуть, не дойдя до ешивы.
...Яир Гиат работал вместе со своим первенцем – Амихаем. Амихай пошел ростом в маму, мастью – в папу. А глазами... не мог я спокойно ему в глаза смотреть, ком вставал в горле.
Сажали мы с ним яблоньку, вернее, не только с ним, но и с Яиром, хотя, по правде сказать, Яир не столько работал, сколько балагурил и суетился. Он почти не изменился за все эти годы, только в черной, как ночь, шевелюре слишком уж много звездочек появилось. И по характеру все таким же, как был, оставался – энергия так и перла из него, в заднице иголки, но если надо «завести» народ на подвиги – личность незаменимая. После традиционного утирания пота со лба и отклонения предложения разделить с хозяевами наслаждение плодами Израиля, я собрался уже двинуться дальше, но тут Яир сказал:
– А знаете, Амихай новую картину нарисовал!
То, что четырнадцатилетний Амихай Гиат растет замечательным художником, я уже знал. И дело было не только в его потрясающем чувстве цвета. Когда я смотрел его работы, мне казалось, со мной разговаривает сам Адам, первый человек, с его великой способностью давать всему имена. Казалось, этот мальчик с бесконечной легкостью сквозь оболочку вещей проникает в самую их суть. Никогда не забуду его «Канфей-Шомрон» – домики, синагога, ешива, караваны – и все не построено, а как бы произрастает из земли, из Земли Израиля, все это такие же ее порождения, как сады, их окружающие. А рядом еще голые склоны гор. Лишь белые камни, точно кости наших предков, некогда живших в ней, да колючки и пучки ржавой травы. Но под сухой коркой земли бродят, закипают соки и, как евреи мессию, ждут часа вырваться на простор. А над камнями и колючками парят чуть заметные призраки будущих домов, садов...
Новая картина меня убила. Называлась она «Туча».
Туча была чудовищна. Тупа и бесформенна. Ее черное тело разбухло по всему небу. Ее черная пасть готова была заглотить все. А внизу ежились белые домики и зеленые сады нашего поселения, беспомощные, бессильные. Мне стало страшно. На дворе стоял 5759 год.
Следующая остановка была у Натана Изака, моего друга, с которым мы сначала восстанавливали Кфар-Эцион, потом создавали Кирьят-Арба и, наконец, начали освоение Самарии. Натан копал изо всех сил. Невысокого роста, худенький, но крепкий, он уже полностью озеленил участок вокруг дома и теперь пытался превратить участок по ту сторону шоссе в некий бирнамский лес, как в «Макбете». По непонятной мне причине сажал он исключительно сосенки, которых в Канфей-Шомроне и без него было предостаточно – за синагогой начиналась целая сосновая роща. Когда я попросил его объяснить сей факт, он зачем-то вытащил из кармана рубашки большие очки, надел на нос, посмотрел сквозь них на меня с нескрываемой жалостью и насмешливо спросил:
– А какие деревца прикажете сажать? Плодовые? А с какой стати?..
– Ну... – я даже несколько опешил, – чтобы фруктики были…
– Фруктики? А для кого?
– Как для кого? – я ничего не понимал. – Для нас – для кого же еще!
– «Для нас, для нас»! Все для нас! А сегодня, между прочим, не наш день, а ее!
И он со всей силы топнул, – продолжая сжимать в руках лопату.
– Чей «ее»?
– Земли Израиля, чей же еще? Ее, любимой нашей! Чтобы она, радость наша, оделась в зеленый сосняк, чтобы убралась она в пышные пальмы и высокие кипарисы. Знаешь, Хаим, а ведь тебе стоило бы поздравить меня. Сегодня мой день!
– То есть?
– Ту бишват – мой праздник. А твой – День Независимости. Впрочем, он и мой праздник тоже.
Так я шагал по поселению, переходя от дома к дому, от сада к саду, от друга к другу. Заглянул и в теплицы... Ах да, теплицы! Я ведь еще вам о них не рассказывал. Помидоры– от маленьких «черри» до здоровых, как дыни, и куда более сочных. А клубника! Экологически чистая клубника – предмет вожделения всякого, кто не забыл еще о том, что у него есть здоровье, о котором стоит заботиться. Наши местные аграрии своей продукцией обеспечивали не только свое поселение и все окрестные. Пластиковые упаковки с аппетитными дарами земли, где на ярлыке фигурировало «Канфей-Шомрон», можно было встретить и на прилавках Тель-Авива, и на бурливом Иерусалимском базаре, а добрые языки утверждали даже, что добирались и до Швеции с Данией, пока тамошняя общественность по призыву наших левых не начала бойкот товаров, произведенных оккупантами.
Так за приятными встречами и не менее приятными раздумьями я подошел к ешиве. Там меня встретили пением. Трое ужасно похожих друг на друга паренька – Хагай, Амация и Атинель – наяривали на гитарах, а пятьдесят студентов, орудуя лопатами, довольно стройно хором пели:
«И не покинет, не покинет Б-г,
Он не покинет свой народ,
Он не покинет свой народ,
Свое наследье сбережет!
И не покинет, не покинет Б-г,
Он не покинет свой народ,
Он не покинет свой народ,
Свое наследье сбережет!
Ответь, Вс-вышний, на все наши моленья,
Ответь, Вс-вышний, на все наши моленья,
Ответь на все моленья
Без промедленья!»
В общем, с ешивниками было все в порядке. Я посадил еще одну символическую акацию (от этих символических посадок у меня уже ладони в кровь стерлись) и двинулся дальше, за синагогу, туда, где вкалывали «русские» дети под командой Арье и Иегуды. Они тоже работали, но без песен, и все больше поглядывали на часы. Похоже, больше всего их вдохновлял тот факт, что мероприятие проходит вместо уроков. Подумалось, что не мешало бы их малость расшевелить.
Дождался я перекура – то есть курил-то я, а они пускали слюни, но достать сигареты ни один не осмелился.
– Что ж, – говорю, присев на камушек. – После работы всех приглашаю ко мне домой, за стол.
Заулыбались.
– Ага, – благодушно продолжаю, делая глубокую затяжку. – Фруктики покушаем... плоды, так сказать, земли Израиля. Интересный, поясняю, этот праздник – Ту бишват. Вот Моисею, учителю нашему, Б-г его спраздновать не позволил, а нам – пожалуйста. Он в землю Израиля так и не вошел, а мы – вот они здесь! И все мы – кто раньше, кто позже, вы так не меньше, чем через сто двадцать лет, – станем частью этой земли. А до тех пор надо, чтобы земля была частью нас. А что такое фрукты, как не сосуды, наполненные соками этой земли? Вот и получается, что когда мы едим плоды земли Израиля, то она как бы вливается в нас на молекулярном уровне.
Я отбросил окурок и набрал в грудь побольше воздуха. Сейчас – самое главное: постепенно вывернуть к тому, что и мы должны вложить в эту землю. Что-нибудь в духе Натана...
Там, где дорога выворачивала к ешиве, появился паренек, в котором было что-то очень знакомое, хотя я пока что не мог сообразить, что. Неожиданный гость приближался торопливой походкой, уже угадывались знакомые черты, но, черт возьми, чьи? Эта коренастая фигура, это лицо с большими глазами, со здоровенным еврейским носом, словно вырубленным топором... Да это же Алекс!
Толпа резко рванула к вновь прибывшему. Прошлогодние его друзья и однокашники были, конечно, в авангарде, но и первогодки осмеливались приблизиться к легендарному взломщику микросупермаркета с явным восхищением. Однако вел он себя как-то странно. Пробился сквозь объятия друзей, подошел ко мне и с достоинством, прямо-таки по-взрослому поклонившись, отчитался:
