— Тебе подфартило, — говорит парикмахер Бульке. — У парня вроде бы только касательное ранение, но заплатить за это придется, чтоб ты знал.
— Касательное ранение бедра, — подтверждает также и учитель, — хотя еще ничего не известно. Может, пуля засела внутри.
— Тогда как же? Касательное оно или не касательное?
— Это уж пусть врач определит.
Решено отвезти мальчика в город к врачу на грузовике ладенбержцев. Сопровождать его будут повитуха и парикмахер Бульке. Из хозяйственного двора с распущенными волосами прибегает фрау Гримка. Она причитает в голос и машет кулаками.
— Чертов сброд, проклятый, проклятущий… Что хотят, то и делают, потому как мы приезжие…
Несчастный случай вносит прохладную струю в праздничное настроение, как гроза — в летнюю духоту. Ладенбержцы требуют деньги обратно. Письмоводитель колеблется.
— Чего это ты? Мы ведь даже выстрелить не успели. Да и винтовка-то тю-тю — накрылась.
— Выдай этим мазилам обратно их денежки, — сердито говорит письмоводителю Густав Пинк, — не то как бы они всех нас не перестреляли.
— Набрал тридцать пять, так не задавайся, — ворчат ладенбержцы.
Три ладенбержца, которые раньше говорили с Липе, теперь зажали его в трактире:
— Тебе давным-давно пора бы знать, кто у вас в деревне красный, — говорит косоглазый.
Липе отвечает уклончиво:
— Я мало где бываю. У меня и дома полно дел.
— Чтоб ты знал: это служебное поручение. Мы его тебе даем. Как же ты иначе заработаешь себе на форму? Такие поручения положено выполнять. Ты ж у нас старый фронтовик, ты ж понимаешь, что такое приказ. Для колоний нам понадобятся только лихие парни. А ты у нас в самой поре.
Это говорит уже не косой, а тот, кого они называют Тюте. Тюте высоко засучил рукава. А руки у него покрыты татуировкой. На левой пониже локтя вытатуирована голая женщина. Когда Тюте начинает поигрывать бицепсами, бедра у женщины ходят ходуном.
— Я к неграм хотел, потому как я хотел стать бутчером. Ты небось и не знаешь, что такое бутчер…
— Ладно, ладно, теперь мы знаем. — Тюте не дает ему договорить до конца. — А еще мы хотим узнать, кто у вас красный. Когда мы приедем в другой раз, чтоб ты их всех нам перечислил, понятно?.. Хозяин, еще по кружке… Понимаешь, когда я говорю «красные», — Тюте приближает свой широкий рот к самому уху Липе, — когда я говорю «красные», я говорю про самых крайних. Большинство социалистов — народ безобидный, просто они носят в кармане членскую книжку, а переворачивать мир и не собираются, понял?
— Но если мы не получим обратно наши колонии, тогда мы…
— Ясно, ясно, перестань наконец талдычить про свои колонии, до колоний пока далеко. Всему свое время. Пока есть дела поважней.
Липе поднимает кружку с дармовым питьем и щелкает каблуками. Пиво выплескивается через край.
— Ваше здоровье, господин капрал. Да здравствуют немецкие колонии… Если мы их не отвоюем…
— Ты думаешь, это и впрямь подходящий для нас человек? — бормочет Тюте, обращаясь к косоглазому.
Косоглазый скалится в ухмылке.
— Не беспокойся, он сделает все, что требуется. Не надо только давать ему так много пить. Две-три рюмки — и баста.
Лопе заявляется домой к ужину. Мать сидит в кухне на лежанке. На нее опять нашло, и поэтому Лопе решает не засиживаться дома. Он возвращается в зал и протискивается сквозь толчею танцующих. Орге Пинк подзывает его. Орге Пинк сидит за одним столом с Фрицем Блемской и Пауле Венскатом. Пауле Венскат пьет пиво и делает вид, будто захмелел. Орге Пинк подпевает капелле. Фриц Блемска ведет себя спокойно. Он приехал из города на Михайлов праздник.
— Ты корчишь из себя благородного господина, — говорит ему Орге Пинк. — Вы вообще все в городе сильно благородные, сморкаетесь вы в платок и сопли на черный день припрятываете.
Пауле Венскат прямо заходится от хохота.
— Зато вы до сих пор так конфирмашками и остались. Сразу видно, кто ходит в коротких штанишках, — отвечает Фриц Блемска, пристально вглядываясь в столпотворение танцоров.
— А ваша Марта, — спрашивает Орге в ответ, — она у вас, поди, совсем уж благородная, она ходит только на театральные балы в Ладенберге?
— Марту оставь в покое, — отбивается Блемска. — Она сидит дома. У нас дома большая беда. Мать очень больна.
— Ах, вот в чем дело… — И Орге Пинк снова подпевает капелле.
Лопе жует колбасу и запивает ее сладким пивом. Глаза его блуждают. Во всех углах суета, словно палкой разворошили муравейник. Головы людей подпрыгивают и крутятся, как крупные горошины в кипящей похлебке.
Цветастые платья, пестрые галстуки, блестят напомаженные волосы парней. Девушки спрыснули свои носовые платочки дешевым одеколоном, руки и лбы у них покрыты каплями пота. Вокруг стойки на фоне белых манишек выделяются короткие курительные трубки. По стенам на скамейках сидят матери, озирая все происходящее критическим взглядом.
Снаружи к окнам липнут детские лица, словно маски на масленичном карнавале. Кларнет взвизгивает, как несмазанная дверь. Парикмахер Бульке снова пиликает на скрипке. Да и Гримка снова как ни в чем не бывало, молодец молодцом, сидит перед большим барабаном. Дрожит истертое от ударов белое пятно на грязной коже барабана. Гримка играет вальс: трам-та-та, трам-та-та, трам-та-та… Среди танцующих появляется Труда. Она танцует с парнем из соседней деревни. Лопе демонстративно отворачивается. После того вечера он видеть не может ее наглую физиономию.
Орге Пинк заказал на всех светлого пива. Лопе отхлебывает. У этого пива горький вкус. Черт их душу разберет, и зачем они его пьют! Но он ничего не говорит. Пауле Венскат протягивает ему сигарету. Лопе курит и сплевывает. Эти поганые табачные крошки щиплют ему язык. Орге Пинк и Пауле Венскат толкают друг друга локтем и хихикают. А вот и Мария Шнайдер на танцплощадке. На сей раз Лопе смотрит в ее сторону до тех пор, пока ему не отвечают улыбкой. Тут Лопе заливается краской и поспешно заглатывает свое пиво. Пиво от спешки, естественно, попадает не в то горло, Лопе заходится в кашле и сплевывает все под стол.
Мимо дергается в танце Клаус Тюдель. Он держится прямо, как доска, и вроде бы считает шаги. А Курт Крумме, тот переваливается на паркете, словно утка.
На дворе кончаются состязания в стрельбе. Жандарм Гумприх велел заново огородить стрельбище, а что оплаченные и не сделанные выстрелы сделать надо — это понимает даже Гумприх. Он и сам стоит среди стрелков. Стрелки теперь обходятся без услуг мальчика. Отстреляв, передают винтовку Гумприху, а сами идут посмотреть, сколько выбили. Но ходят не в одиночку, а по двое, по трое, потому что никто никому не доверяет. Густав Пинк и коммерсант Хоенберг из города отстреливаются в последнюю очередь. Уже стемнело, и цель почти не видна. Первым стреляет коммерсант. Оба долго ищут и устанавливают, что он выбил шестерку. Густав Пинк поплевывает себе на руки. Он долго целится и дважды отставляет винтовку.
— Ничего не видать, все расплывается.
— Ты, видно, перепил прицельной водички! Ладно, Густав, не тяни, не то вообще ни фига не увидишь и угодишь прямо в луну.
«Щелк-щелк». Гумприх берет винтовку. К мишени бросается целая орава. Согнувшись в три погибели, они внимательно ее изучают.
— Восьмерку задел, — говорит один.
— Нет, — не соглашается другой.
— Восьмерку, восьмерку, ты посмотри.
— Это был старый выстрел, вот кусочек и отвалился, — высказывает свое критическое суждение коммерсант Хоенберг.
— Смотри лучше, как бы ты сам не отвалился, — замечает кто-то из толпы.
Крики заглушают голос Хоенберга. Толпа поднимает Густава Пинка на плечи и торжественно тащит его в зал.
Тем временем пиво возымело свое действие. Вот уже и Лопе топает ногами в такт музыке. Танец окончен. Труда с Марией Шнайдер под ручку подходят к тому столику, за которым сидит Лопе.
— Вы почему, слабаки, не танцуете? — ехидничает Труда. — Идите с нами танцевать. Только дайте сперва промочить горло.
Она берет кружку Лопе и отпивает из нее, затем передает Марии Шнайдер. Мария тоже пьет.
— А теперь пошли танцевать, — просто говорит Труда.
Музыка начинает играть снова.
Труда хватает за руку Орге Пинка. Орге Пинк без тени смущения вступает в круг. Мария Шнайдер протяжно спрашивает:
— Лопе, а мы?
Тут уж и у Лопе не остается другого выхода.
Вместе с Марией он замешивается в гущу танцующих.
— Лопе! — кричит ему Труда. — Это уанстеп, его танцевать легко.
Лопе не желает срамиться. Он подхватывает Марию и притягивает ее к себе.
— Лопе, Лопе, ты ведь не можешь танцевать за даму, — выговаривает ему Мария.
— Ах да, верно, верно… как же это я? — Лопе растерян.
— Ну почему вы, мальчики, такие непонятливые в танцах?
