Дни стали короткие, работа на полях замерла. И снова запела молотилка, завела свою монотонную песню. Порой мать бросает работу на середине.
— Подумать не дают спокойно, — говорит она тогда. И идет в кухню и садится на лежанку. И смотрит перед собой неподвижным взглядом. Потом вдруг вскочит, сделает несколько шагов, и лицо у нее такое, будто она силится что-то припомнить и не может. Выругается и начнет громыхать горшками и кастрюлями. — Проклятые живодеры, гады чертовы!
Она раздувает огонь и ставит на огонь горшки, так и не налив в них воды. Потом опять сидит некоторое время совсем неподвижно и смотрит перед собой остекленелым взглядом, потом вдруг прямым ходом направляется в усадьбу и снова начинает работать на резке соломы.
Смотритель Бремме говорит:
— Если так и дальше будет продолжаться, придется отправить ее в лечебницу. Я уж и не знаю, к какому ее делу приставить. Она запросто может угодить рукой в привод. Нельзя же вечно держать на подхвате людей, чтоб при надобности ее заменить.
— Заткнись, старый говноед, — говорит мать, заслышав воркотню Бремме. — И чего вам вечно от меня надо? Раньше-то я небось делала все как положено. Думаете, я не понимаю, почему вы хотите сбагрить меня подальше, чертовы лизоблюды? Твой бумажник я не сопру, можешь не волноваться, недомерок ты старый!
Потом мать снова умолкает и начинает работать за двоих. Управляющий на нее внимания не обращает. У него другие заботы. Когда смотритель Бремме приходит к нему с жалобами, он в ответ разве что скажет:
— Да пусть делает, что хочет. Хватит, она гнула спину на этого реакционера. А ты — старый осел! Все равно ты с собой ничего туда не возьмешь.
Смотритель Бремме ворчит и уходит своей дорогой.
Теперь Лопе зарабатывает почти двадцать марок в неделю. Из них пятнадцать он отдает матери. Поэтому они чаще могут покупать селедку у Кнорпеля. А иногда они даже покупают мясо у Францке. И Лопе нередко берет на работу хлеб с колбасой.
— Вот теперь это похоже на дело, — говорит старый смазчик и подмигивает на бутерброды, которые приносит с собой Лопе. — Теперь ты должен чем поскорей обзавестись приличными штанами, из этих у тебя ноги торчат, все равно как у ястреба.
Когда Лопе передает деньги матери, она их немедля прячет. Должно быть, не доверяет отцу. Но отец в последнее время опять ведет себя вполне прилично. По вечерам он часто уходит из дому, а возвращается вполне трезвый. Порой мать и сама не помнит, куда она запрятала деньги, и тогда им снова приходится брать в долг у булочника Бера.
Зато в пятницу они оплачивают все счета.
— Может, мне лучше оставлять деньги у себя и давать тебе, когда понадобятся? — предлагает Лопе матери, но мать об этом и слышать не желает и даже приходит в ярость.
— Ты еще будешь мне устраивать фокусы! — говорит она. — Не беспокойся, я у тебя ничего не украду.
От этих слов Лопе растроган и не спорит. Он ведь совсем не то имел в виду.
С гудением подъезжает маленький электровоз. Водитель слезает с сиденья, отцепляет вереницу пустых вагонеток, осаживает машину до стрелки и переводит ее на другой путь. Машина стукается в полные вагонетки, которые тем временем подготовил Лопе. Лязгают соединительные цепи, водитель подцепляет вагонетки к своей машине, снова влезает на сиденье и трогается с пением и свистом. Наверху, где проходит электропровод, сверкают искры.
Новые вагонетки, наполненные мягким бурым углем, возникают из устья шахты.
— А сколько там внизу угля? — С таким вопросом Лопе обращается к воротовщику.
Воротовщик вообще-то воздерживается от разговоров с Лопе, потому что тот еще не угощал товарищей по случаю своего поступления на работу.
— Ну это ты узнаешь в свое время, а то и раньше, — отвечает воротовщик. — Не надейся, что тебе позволят долго бездельничать здесь, наверху.
— Чтоб никаких угощений, пока не справишь себе новые штаны, — говорит старый смазчик. — Им бы только выпить, а потом все останется по-старому.
— А уголь он получил в наследство?
— Кто он?
— Хозяин шахты.
— А черт их знает, как они получают свое богатство.
— Может, они просто говорят: это наш уголь — и точка?
— Похоже на то. Наверху нельзя сорвать ни единой ягодки — они сразу потребуют с тебя квитанцию. Но вот когда выберут весь уголь, все ухнет в провал — и грибы, и ягоды, и лоза, и все-все. И никакой квитанции с них не потребуют. Словом, поди разберись с этими братьями. Они жнут, где не сеяли.
— А разве уголь никогда не кончается?
— Я уже пятьдесят лет здесь, а он все не кончается. Не думаю, что он так скоро кончится.
Дребезжит сигнальный колокол. Из шахты поднимается полная вагонетка. Лопе снова должен перегонять ее. Теперь работа уже не кажется ему такой тяжелой, как вначале. Руки к ней привыкли. Теперь он по вечерам не падает словно мертвый в постель возле Труды. Теперь его опять будоражат мысли. Все стало как в те времена, когда он еще ходил за волами.
Лопе теперь вступил и в профсоюз. Он расспрашивает воротовщика, что это за профсоюз такой и почему большинство горняков в нем состоит.
— Потому что профсоюз защищает твои интересы, если тебя уволят без всякой причины, и вообще. Есть с профсоюза толк, и когда надо бастовать.
— А когда мы теперь собираемся бастовать?
— Господи, ты допытываешься, все равно как судья. Когда что-нибудь случится, тогда и будем бастовать, или когда будем недовольны платой. Понял?
— Значит, сейчас все довольны?
— Поди побастуй, когда за воротами дожидается столько безработных. Рехнуться можно от твоих расспросов.
Несколько дней спустя Лопе удается заполучить одну из Блемскиных книг, и он вгрызается в нее, словно жучок в чердачные перекрытия.
А тут ударил крепкий мороз. Он слизнул с деревьев последние листья. Черные и мертвые, падают они с ветвей под лучами полуденного солнышка. Терновник становится вполне съедобным. Картофельные поля, на которых высится теперь лишь зеленая ботва, буреют, и неподатливые плети ложатся на землю. Мороз ударил по картошке. Теперь она в аккурат годится для винокурни милостивого господина. А вот безработные шахтеры оберегают свою картошку от мороза, словно хилого ребенка. Настолько разнообразны человеческие запросы.
Падает снег. За ночь он заглаживает все пути-дороги. Плат из ледяных кристаллов покрывает землю ровным слоем. Каждому полю и каждому дереву, каждой дороге и каждому дому достается поровну снега, но это продолжается всего одно лишь недолгое утро, а потом люди и животные идут по кристаллической вате и протаптывают в ней следы. Люди отбрасывают снег со своих дорог и дворов. Им он мешает. Они испещряют снежный покров паутиной тропинок. Звери лесные и звери полевые вышивают на нем узор следов. Каждое живое существо на свой лад управляется со снегом. Множество следов ведет от крестьянских домов в лес. Это следы тех, кто снимает себе у крестьян жилье. Следы тех, кто раньше был шахтером. Кто раньше протаптывал одну общую дорогу к шахте. Шахта и снабжала их углем на зиму, но шахта снабжает шахтера углем только до тех пор, до которых он покорно служит хозяину угля. Теперь же им приходится ходить в лес. Они сбивают кочережкой сухие ветки с деревьев и с трудом набирают вязанку. Уголь, находящийся во чреве земли, принадлежит одному-единственному человеку, который объявил его своей собственностью. Этот человек даже и не знает, сколько он забрал угля. Забрал — и все тут. Безработные шахтеры, которые в свое время обращали угольные пласты хозяина шахты в наличные денежки, должны проявлять теперь большую осторожность. Им надо приобрести у хозяина шахты квитанцию на сбор валежника, иначе их сочтут ворами.
Многие из безработных задумываются об этом. Положение у них отчаянное. Но они не видят никакого способа стать хозяевами своего положения. Они ходят по кругу — от бюро регистрации безработных к трактиру Вильма Тюделя. У Тюделя они пропускают рюмочку, одну, потом другую, чтобы как-то совладать с отчаянием. Отчаяние крысой вгрызается в их мозг. А хозяин над всем углем, и хозяин над лесами и полями, и крестьяне с пашнями и рощами в один голос твердят: «Вот полюбуйтесь! Им живется хоть куда. Работать они не работают, деньги получают, да еще пьянствуют на эти деньги в трактире».
Блемска не из тех, кого крысой грызет отчаяние. Пособие по безработице ему скоро перестанут выплачивать. Льготный срок для него истек. Блемска попросил своего сына привезти ему из города точильный камень. Из колеса от старого велосипеда плюс подставка от старой тачки и два брючных ремня он смастерил себе станок. Точильный станок — вот что смастерил себе Блемска. Он наступает ногой на узенькую дощечку, которая железным рычагом связана с колесом. Колесо начинает вращаться. Два старых ремня передают вращение небольшому валу, а на вал насажен точильный камень.
