Мы пили там еще часик, а потом решили вернуться ко мне.
Подъезжая к передней лужайке, я увидел в проезде женщину. То была Лидия. В руке она держала конверт. Я вышел из машины с Валери, и Лидия посмотрела на нас.
– Кто это? – спросила Валери.
– Женщина, которую я люблю, – объяснил ей я.
– Кто эта сука? – завопила Лидия.
Валери повернулась и побежала по тротуару. Я слышал ее высокие каблучки по мостовой.
– Заходи давай, – сказал я Лидии. Она вошла в дом следом за мной.
– Я пришла сюда, чтоб отдать тебе это письмо, и похоже, что зашла в самое время. Кто это была?
– Жена Бобби. Мы просто друзья.
– Ты ведь собирался ее выебать, правда?
– Но послушай, я же ей сказал, что люблю тебя.
– Ты ведь собирался ее выебать, правда?
– Но послушай, малышка…
Вдруг она меня толкнула. Я стоял перед кофейным столиком, а тот стоял перед тахтой. Я упал спиной на столик, между ним и тахтой. Услышал, как хлопнула дверь. А когда поднимался, то мотор машины Лидии уже завелся. Она уехала.
Сукин сын, подумал я, то у тебя аж две бабы, а через минуту – уже ни одной.
Я удивился на следующее утро, когда ко мне постучалась Эйприл.
Эйприл – это та, что сидела на диете и была на вечеринке у Гарри Эскота, а потом слиняла с наспидованным маньяком. Было 11 утра. Эйприл вошла и села.
– Я всегда восхищалась вашей работой, – сказала она.
Я достал ей пива и взял одно себе.
– Бог – это крюк в небесах, – сказала она.
– Ладно, – сказал я.
Эйприл была тяжеловата, но не очень жирна. Большие бедра и крупная задница, а волосы свисали прямо вниз. Что-то уже в одних ее размерах – матерых, будто и обезьяна ей была бы под силу. Ее умственная отсталость привлекала, поскольку она не играла в игры. Она закинула одну ногу на другую, показав огромные белые ляжки.
– Я посеяла зернышки помидоров в подвале того дома, где живу, – сказала она.
– Я возьму у тебя немного, когда взойдут, – ответил я.
– У меня никогда не было водительских прав, – сказала Эйприл. – Моя мать живет в Нью-Джерси.
– А моя умерла, – ответил я, подошел и подсел к ней на тахту.
Потом схватил и поцеловал ее. Пока я ее целовал, она смотрела мне прямо в глаза.
Я оторвался.
– Давай ебаться, – сказал я.
– У меня инфекция, – ответила Эйприл.
– Чего?
– Вроде грибка. Ничего серьезного.
– А я могу заразиться?
– Выделения такие, типа молочка.
– А я могу заразиться?
– Не думаю.
– Давай ебаться.
– Я не знаю, хочется ли мне ебаться.
– Хорошо будет. Пошли в спальню.
Эйприл зашла в спальню и начала снимать одежду. Я снял свою. Мы забрались под простыни. Я начал играться с ней и целовать ее. Потом оседлал.
Очень странно. Будто вагина у нее поперек. Я знал, что я внутри, я чувствовал, что вроде должен быть внутри, но все время сползал куда-то в сторону, влево. Я все горбатил и горбатил ее. Такой вот восторг. Я кончил и скатился.
Позже я отвез ее домой, и мы поднялись к ней в квартиру. Долго разговаривали, и ушел я, лишь записав номер квартиры и адрес. Проходя по вестибюлю, я узнал почтовые ящики этого дома. Я разносил сюда почту много раз, когда служил почтальоном. Я вышел к своей машине и уехал.
У Лидии было двое детей: Тонто, мальчик 8 лет, и Лиза, 5-летняя малышка, прервавшая нашу первую поебку. Мы сидели вместе за столом как-то вечером, ужинами. Между нами с Лидией все шло хорошо, и я оставался на ужин почти каждый вечер, потом спал с Лидией и уезжал часов в 11 на следующее утро, возвращался к себе проверить почту и писать. Дети спали в соседней комнате на водяной постели. Старый маленький домишко – Лидия снимала его у бывшего японского борца, теперь занявшегося недвижимостью. Он был, очевидно, в Лидии заинтересован. Ну и ладно. Милый старый домишко.
– Тонто, – сказал я за едой, – ты знаешь, что когда твоя мама кричит по ночам, я ее не бью. Ты ведь знаешь, кому на самом деле плохо.
– Да, знаю.
– Тогда почему ты не заходишь и не помогаешь мне?
– Не-а. Я ее знаю.
– Слушай, Хэнк, – сказала Лидия, – не натравливай на меня детей.
– Он самая большая уродина в мире, – сказала Лиза.
Лиза мне нравилась. Когда-нибудь она станет настоящей сексапилкой – и не просто так, а личностью.
После ужина мы с Лидией ушли к себе в спальню и растянулись на кровати. Лидия торчала от угрей и прыщиков. У меня плохая кожа. Она придвинула лампу поближе к моему лицу и приступила. Мне нравилось. У меня от этого все зудело, а иногда вставал. Очень интимно. Иногда между выдавленными прыщами Лидия меня целовала. Сперва она всегда трудилась над моим лицом, а потом переходила к спине и груди.
– Ты меня любишь?
– Ага.
– Ууу, посмотри, какой!
То был угорь с большим желтым хвостом.
– Славный, – сказал я.
Она лежала на мне во весь рост. Потом вдруг перестала давить и посмотрела на меня.
– Я тебя в могилу еще положу, ебарь ты жирный!
Я засмеялся. Лидия поцеловала меня.
– А я засуну тебя обратно в психушку, – сказал ей я.
– Перевернись. Давай спиной займусь.
Я перевернулся. Она выдавила у меня на затылке.
– Ууу, вот хороший какой! Аж выстрелил! Мне в глаз попало!
– Очки надевать надо.
– Давай заведем маленького Генри! Только подумай – маленький Генри Чинаски!
– Давай обождем немного.
– Я хочу маленького сейчас же!
– Давай подождем.
– Мы только и делаем, что дрыхнем, жрем, валяемся везде, да трахаемся. Как слизни. Слизневая любовь, вот как это называется.
– Мне она нравится.
– Ты раньше здесь писал. Ты был занят. Ты приносил сюда чернила и рисовал свои рисунки. А теперь идешь домой и всё самое интересное делаешь там. Здесь ты только ешь да спишь, а с утра первым делом уезжаешь. Тупо.
– Мне нравится.
– Мы не ходим на вечеринки уже несколько месяцев! Мне нравится встречаться с людьми! Мне скучно! Мне так скучно, что я уже с ума схожу! Мне хочется что-то делать! Я хочу ТАНЦЕВАТЬ! Я жить хочу!
– Ох, да говно все это.
– Ты слишком старый. Тебе хочется только сидеть на одном месте, да критиковать всех и вся. Ты не хочешь ничего делать. Тебе всё нехорошо!
Я выкатился из постели и встал. Начал надевать рубашку.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Выметаюсь отсюда.
– Ну вот, пожалста! Только что не по-твоему, так вскакиваешь и сразу за дверь. Ты никогда не хочешь ни о чем разговаривать. Ты идешь домой и напиваешься, а на следующий день тебе так худо, что хоть ложись и подыхай. И вот тогда только ты звонишь мне!
– Я ухожу отсюда к чертовой матери!
– Но почему?
– Я не хочу оставаться там, где меня не хотят. Я не хочу быть там, где меня не любят.
Лидия подождала. Потом сказала:
– Хорошо. Давай, ложись. Мы выключим свет и просто будем тихо вместе.
Я помедлил. Затем сказал:
– Ну, ладно.
Я разделся целиком и залез под одеяло и простыню. Своей ляжкой прижался к ляжке Лидии. Мы оба лежали на спине. Я слышал сверчков. Славный тут район. Прошло несколько минут. Потом Лидия сказала:
– Я стану великой.
Я не ответил. Прошло еще несколько минут. Вдруг Лидия вскочила с кровати, вскинула обе руки вверх, к потолку, и громко заявила:
– Я СТАНУ ВЕЛИКОЙ! Я СТАНУ ИСТИННО ВЕЛИКОЙ! НИКТО НЕ ЗНАЕТ, НАСКОЛЬКО ВЕЛИКОЙ Я СТАНУ!
– Хорошо, – сказал я.
Потом она добавила, уже тише:
– Ты не понимаешь. Я стану великой. Во мне больше потенциала, чем в тебе!
– Потенциал, – ответил я, – ни фига не значит. Это надо делать.
Почти у любого младенца в люльке больше потенциала, чем у меня.
– Но я это СДЕЛАЮ! Я СТАНУ ИСТИННО ВЕЛИКОЙ!
– Ладно, ладно, – сказал я. – А пока ложись обратно.
Лидия легла обратно. Мы не целовались. Сексом заниматься мы не собирались. Я чувствовал, что устал. Слушал сверчков. Не знаю, сколько времени прошло. Я уже почти уснул – не совсем, правда, – когда Лидия вдруг села на кровати. И завопила. Вопль был громкий.
– В чем дело? – спросил я.
– Лежи тихо.
Я стал ждать. Лидия сидела, не шевелясь, минут, наверное, десять. Потом снова упала на подушку.
– Я видела Бога, – сказала она. – Я только что увидела Бога.
– Слушай, ты, сука, ты с ума меня свести хочешь!
Я встал и начал одеваться. Я рассвирепел. Я не мог найти свои трусы. Да ну их к черту, подумал я. Пусть валяются там, где валяются. Я надел на себя всё, что у меня было, и сидел на стуле, натягивая на босые ноги башмаки.
– Что ты делаешь? – спросила Лидия.
Я не смог ей ответить и вышел в переднюю комнату. Моя куртка висела на спинке стула, я взял ее и надел. Выбежала Лидия. В голубом неглиже и трусиках. Босиком. У Лидии были толстые лодыжки. Обычно она носила сапоги, чтоб их скрыть.
– ТЫ НИКУДА НЕ ПОЙДЕШЬ! – заорала она на меня.
– Насрать, – сказал я. – Я пошел отсюда.
