Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

С тех пор сисинский хуй уже обзавелся курчавой растительностью — Евгений Романович не звонил — и тогда к нему снова наведался Валентин в своих черных джинсах — загорелый — подтянутый — с модной стрижкой — заехал на большой вишневой «бээмвухе» — вызвав мощное восхищение старой, интеллигентной лифтерши Марфы Михайловны — и с порога — распространяя жизнеутверждающий запах форенгейта — весело крикнул Евгению Романовичу: старье берем! — Сисин стоял перед ним, сунув руки в карманы, по своему обыкновению — покачиваясь на пятках — Сисин подумал-подумал и позвонил своему старому другу-недругу Жукову — чтобы тот решил, на что это, в самом деле, похоже — почему ты выбрал меня? — спросил Жуков — у меня никого больше нет — ответил Сисин — я поверил в тебя — сказал Жуков — ты тот, за кого ты себя выдаешь — он вынул пистолет, прицелился и спокойно разрядил его в грудь Евгению Романовичу — потом спустился по лестнице — очутился в райском саду гэпэушного Руссо, подошел к телефону и, борясь с тугим циферблатом, накрутил двухзначный номер — алло! — сказал он не «ё», а «о» — приезжайте — я убил человека — его попросили сообщить адрес, из чистой формальности, поскольку адрес они уже знали — вы сами всё знаете — строго сказал Жуков — кроме, может быть, самого существенного — а именно? — мне не нравятся ваши литературные интонации — заметил Жуков — трубка прислушивалась к дыханию Жукова — я убил своего давнишнего друга, который сошел с ума и стал Богом — да-да — новым Божественным поколением — у него был глубоко отвратительный взгляд на людей — ё — но он все-таки сомневался до самого конца — разочарование наступило как-то внезапно — она моглапобедить — еще бы чуть-чуть — он вдруг увидел перед собой маленькую жеманницу — говорящую в минуты мления дявместо да— инфантильную хищницу — он понял, что ее воля к счастью сильнее — я вас плохо слышу — сказала трубка — говорите в трубку — для правдоподобия вам нужно было сказать какую-нибудь полицейскую пошлость, сделайте милость, не портите повествование! — я вас не задерживаю? — никак нет — тупо сказала трубка — минуточку — в трубке послышалось шипение — Жук ов помолчал — я вас слушаю — сказала трубка новым, более умным голосом — вы послали за мной машину? — начальственным тоном спросил обнаглевший Жуков — посылаем — нахмурилась трубка — тогда я продолжу — сказал Жуков — ее воля к счастью оказалась сильнее любви к нему — он не мог этого пережить — сегодня он принял решение уничтожить все человечество — трубка терпеливо посопела — я предупредил его, что этого делать не надо — он настаивал на своем — только ты, Жуков, сказал он, можешь сегодня спасти людей — губя человечество, ты (сказал я) погубишь себя — нет, я непотопляем — сказал он, очевидно, намекая на что-то такое водное — он же с самого детства был связан со стихией воды — если бы не распустили колхоз коммунизма, он бы мирно охотился за женщинами — до самой старости, если бы только не помер от сами знаете чего — брось, Жуков! — ё — сказал он мне, когда увидел в моих руках незаконную — у меня нет права на хранение оружия — пушку — я возьму тебя с собой — тебе ничего не угрожает — но во мне — я вас не задерживаю? — началась просто оргия гуманизма— вы знаете, откуда эти слова? — не знаю — недовольно сказал служивый — кстати, у меня для вас есть любопытная информация — я знаю трех девушек-нудисток, которые охотно делают милиционерам минет — желаете телефон? — в другой раз — сказала трубка — они выехали? — едут — сказала трубка — пусть они отвезут меня на Средиземное море — как положено — сказала трубка — на Лазурном берегу я буду писать о нем книгу из серии «Жизнь замечательных людей» — или богов — буду писать и купаться, вставая с восходом солнца — мы все, капитан — ведь вы капитан? — ведем неправильный образ жизни — мало едим овощей, салатов — редко пьем морковный сок — а писательство, капитан, расстраивает нервы — он помог мне стать выдающимся писателем — ВП— вы меня понимаете? — ё! — так везите меня на курорт! — в конечном счете, я это заслужил — я спас человечество — Аполлон помолчал и добавил: — впрочем, по своей уральскойщедрости не исключаю самоубийства — с моей помощью — понимаешь? — он был мне всегда несколько — ё! — непонятен — шлю — шлю — хорошо — а если не шлюзы, то что? — если не шлюзы? — отсюда выходит, он сам спас юманитэ? — по его глумливым словам — понял? да? — и я всего лишь оружие — ё? — снис — ё! — сних — ё? — ё? — перейди на федота — с федота — ё! — ёёё! — ёёё! — ёёё! снисходительного поступка.

Сисин тихо лежал наверху, не спеша дожидаясь своего воскресения.

Бедная Манька летела на дачу стать моей пиетой.

Москва — Berre- les- Alpes

1991–1995

Меня всегда беспокоило то, что Волга впадает в Каспийское море. Такая большая, такая многозначительная река, а впадает в никуда. Другие реки как реки текут осмысленно, прогрессивно в Мировой океан, телеологически осуществляя круговорот воды в природе, а Волга замкнулась сама в себе и задраилась, как у Канта. В этом есть особенный вид предательства. Волга собирает воду у других русских рек (идите ко мне! втекайте в меня!), те к ней льнут, втекают доверчиво, а она транжирит и разбазаривает.

Лежишь в высокой июльской траве под серебристой сенью ив на берегу нежнейшего притока, какой-нибудь шаловливой Истры, ну просто спицы в волжской колеснице, и думаешь: вот напрасное журчание струй, бесцельное предприятие. Так вся православная энергия сливается в мусульманский отстойник.

Не в том ли причина русской многострадальности?

Хотя, с другой стороны, как хорошо никуда никогда не впадать! Все при деле, а ты — без вещей. Как хорошо выпасть из всемирной закономерности и течь мимо, веселясь и ленивясь! Жуки ползают, кукушки кукуют, дети купаются. Церковь на косогоре отражается в речке. Благодать. Родина. Июльское оцепенение. Между пальцев ног чавкает теплый ил.

— Есть ли у нас будущее? — жужжат дети.

— Есть ли у нас крылья? — поют насекомые.

— Есть ли у меня надежда? — кукует церковь.

Я сворачиваю пейзаж в рулон. Пищит все живое. Помедлив, я разворачиваю.

— Зачем вам пустая банка? — говорит капитан.

— Да так, — говорю я, смущенно пряча пустую банку за спину.

— Кажется, — подозрительно щурится он, — вы задумали что-то недоброе. У вас плохая репутация. Вы действуете по заданию?

— Нет.

— Тогда зачем вам банка?

— Какая еще банка!?

— Та, которую вы прячете за спиной!

— Ах, эта!

— Вы хотите повернуть Волгу к Мировому океану?

— Я хотел, но передумал.

— Почему?

— Не знаю. Я против насилия над природой.

— Ну, хорошо. Зачем вам банка?

— Капитан, я скажу, но только пусть это будет между нами.

— Говорите.

— Я хочу ее наполнить водой из Волги.

— Каким это образом?

— Ну, просто зачерпну.

— И что дальше?

— Ничего.

— Зачем вам вода из Волги?

— Для анализа.

— Какого еще анализа?

— Целевого.

— Это запрещено.

— Что запрещено?

— Брать воду из Волги на анализ.

— Где это сказано?

— Что сказано?

— Что запрещено.

— Вам что, закон показать?

— Да.

— Знаете, что?

— Что?

— Отдайте банку.

— Нет. Не отдам.

— Отдайте по-хорошему.

— Капитан, ну чего вы как маленький.

— Нет, это вы, как маленький. Корчите из себя пророка!

— Капитан, смотрите, что у меня есть.

— Уберите. Уберите немедленно! Уберите!

— Ну я же могу взять другую банку.

— Сначала отдайте мне эту.

— Нате! Берите!

— И если я вас увижу с какой-либо другой пустой посудой… Имейте в виду!

— Вы меня пугаете?

— Я вас предупредил.

— Вот сука, капитан! — сказал я моей спутнице. — Отнял банку! Отнял банку в свободной стране!

— Свободной стране! — отозвалась спутница.

— Обещал утопить!

— Как же нам быть? — испугалась она.

— Ждать.

Волга — бетон русского мифа. Не река, а автострада слез. Я все время откладывал поездку вниз по Волге, как обязательную, если не принудительную, командировку в поисках пошлости. Я ссылался на занятость, исчерпанность сентиментальной темы и без труда находил себе оправдание.

К тому же, я был отравлен своими юношескими впечатлениями от мимолетных, почти случайных дотрагиваний до таких волжских прелестей, как Пасхальная ночь в ярославской церкви, где старушки падали в обморок от толчеи и духоты, но не могли упасть по недостатку места и продолжали качаться вместе с толпой, потеряв сознание, с закатившимися зрачками.