— Приезжай, пожалуйста! — снова попросила она, задетая этой неуместной в разлуке секретностью.
Во время разговора послышался щелчок, и звук стал чуть слабее: так всегда бывало, если кто-то снимал трубку на кухне. Но конспиратор не решился оборвать разговор, боясь окончательно обидеть Зою. Потом он долго присматривался к жене, соображая: слышала или нет? Но Марина ничем себя не выдала. Призналась она много лет спустя, во время пьяной перебранки: мол, думаешь, забыла, как твои бляди домой мне названивали! Вскоре тесть пригласил Гену на обед в Дом художника и долго с усмешкой объяснял зятю, что у мужчины баб может быть навалом, сколько осилишь, а жена — одна-единственная. Человечество совершило два великих открытия: моногамный брак и гарем. Увы и ах, наша цивилизация не оценила удивительного изобретения чувственного, но мудрого Востока и теперь расплачивается кризисом семьи.
— Запомни: любовница для страсти, а жена для старости…
…Скорятин тяжко вздохнул, включил монитор, глянул в почту и увидел письмо от Дронова. Так скоро? Впрочем, эти твиттерные мальчики без планшета на унитаз не сядут. Недавно губернатора сняли за то, что, балбес, наябедничал всему Интернету, что на приеме в кремлевском салате червячка нашел. Детский сад! Несколько мгновений Гена не отваживался открыть судьбоносное, без преувеличения, письмо, сидел и чувствовал, как тяжелеет затылок. Наконец решился.
Геннадий Павлович, зря Вы «почистили» свою чудесную «Клептократию» перед тем, как послать ее мне. Та, которую я получил вчера, была острее, ярче, задиристее. Хорошо и честно! Власть должна знать, что о ней думает народ. И совсем уж напрасно Вы подписались псевдонимом. Ваш стиль перепутать ни с каким другим нельзя. Если опубликуете первый вариант статьи где-нибудь, с удовольствием перечитаю. По-моему, Вы преступно относитесь к своему таланту: Вам надо писать, а не тратиться на редакционную рутину. Жизнь коротка. Вы старше меня и должны понимать это лучше. Заходите, если совсем станет плохо!
С клептократическим приветом, Фон ДронСкорятин задохнулся от подлой невероятности случившегося. В глазах потемнело, а тело заволокло дурнотой, какая бывает, если узнаешь о смерти близкого человека, с которым еще вчера обсуждал планы на отпуск.
— Су-уки! — заорал Гена и хватил по столу кулаком с такой силой, что треснуло стекло, а карандаши вылетели из малахитового стаканчика, как стрелы из арбалета. Опрокинув кресло, главный редактор выскочил из кабинета и промчался мимо Ольги, воздушной волной сметая со стола легковесные машинописные странички. От удивления секретарша выронила мобильник, откуда струился бархатный баритон: «Мы уедем, уедем…»
«К саблезубым медведям…» — срифмовал он на бегу и чуть не заплакал.
Кабинет Дочкина был заперт, но изнутри доносились Жорино хихиканье и дамское ржанье. Во всей редакции так смеялась только Заходырка. Гена обрушился на дверь:
— Открой, скотина!
Веселье стихло, послышался совещательный шепот. Тогда Скорятин с размаху ударил ногой, оставив на фанеровке черный зигзаг от микропорки:
— Дочкин, открой! Я хочу посмотреть тебе в глаза, скотина! — и снова шарахнул ботинком, уродуя хлипкий шпон.
Из соседних кабинетов на шум выглянули изумленные сотрудники, но, увидав разгневанного шефа, юркнули в комнаты, как улитки в раковины. Гена стал колотить попеременно — ногами и кулаками. Боли он не чувствовал и остановился, когда заметил на текстуре розовые пятна от сбитых в кровь костяшек. Оценив раны, мститель сложил кулаки вместе и размахнулся, как дровосек, чтобы окончательно снести преграду. Вдруг дверь распахнулась, и он едва не въехал в лоб Заходырке.
— В чем дело? — величественно спросила она.
Глянув через ее плечо, он увидел заново накрытый журнальный столик, но вместо бутербродов с килькой на блюде возлежали бананы и виноград, а водку сменила початая бутылка «Абрау-Дюрсо». Того самого. В пепельнице дымилась тонкая дамская сигарета с красным от помады фильтром.
— Курить в помещении нельзя! — тихо упрекнул Скорятин.
— По праздникам можно, — улыбнулась гадина.
— И что же вы празднуете?
— Ваш уход, — ответила «генеральша».
— Не вы меня назначали — не вам меня увольнять.
— Разумеется. Вас уволил Леонид Данилович.
— Врешь! Я ему сейчас позвоню.
— Соединить?
— Жора, зачем ты так? — Гена попытался поймать взгляд Дочкина. — За что?
Друг молодости молчал, ковыряясь в пустой банановой кожуре, лицо его мелко подергивалось, а вместо глаз были сгустки серой слизи.
— Идите к себе и успокойтесь! — почти ласково посоветовала Заходырка. — Будьте мужчиной! Истерите, как диатезный ребенок. Идите! Я сейчас приду…
Последние слова она произнесла с тем обещающим придыханием, с каким женщина обнадеживает мужчину, уходя под душ. И закрыла дверь, едва не прищемив главному редактору нос.
«Бред какой-то!»
Он повернулся и побрел к себе, медленно прошаркал мимо изумленной Ольги, войдя в кабинет, постоял у двери, потом подошел к окну и удивился: перекресток был выморочно пуст, словно в ужастике Спилберга. Куда девались машины и люди? Тайна. Гена еще немного постоял у окна, наблюдая, как два голубя на нижнем балконе выклевывают друг у друга горбушку, брошенную кем-то. «Сладким будешь — расклюют, горьким будешь — расплюют…» — вспомнил он присказку бабушки Марфуши и поднял опрокинутое кресло, а когда разогнулся, едва не упал: дыхание потерялось в груди, в глазах зароились белые мухи. Продышавшись, Гена осторожно сел за стол и стал с сожалением изучать расходящиеся лучами трещины на стекле, затем собрал в стаканчик карандаши и вгляделся в фотографию Ниночки.
«Вот и все, девочка моя! Но ничего страшного. Заслуженный отдых. Покой. Тишина. Никто тебя на части не рвет… Нирвана!»
В дверь заглянула Ольга:
— Нашли письмо из Тихославля!
— Где?
— Лежало почти на виду.
— Я сказала: «Черт, черт, поиграй да отдай!» — и сразу заметила… — выглянув из-за секретарши, объяснила Телицына.
Она была горда и счастлива, будто родила идиоту Дормидошину трех богатырей разом.
— Поздравляю! — экс-босс равнодушно махнул рукой. — Когда в декрет?
— С понедельника.
— Удачи! Чтобы все обошлось…
— Я как из пушки рожаю.
— Пошли, пошли, пушка! — Ольга участливо посмотрела на шефа и увела подругу.
…Марина Вику еле выносила, два раза ложилась на сохранение. Так бы, наверное, и скинула, но Исидор привез из Англии какие-то безумно дорогие лекарства. О великодушии Шабельского долго шептались в «Мымре». При советской власти и в голову не залетало, что таблетки могут стоить столько же, сколько телевизор «Грюндиг». Накануне родов Гену услали в Донбасс, где начался бессрочный митинг шахтеров. Чумазые парни стучали касками по ступеням обкома партии и скандировали: «Долой! Долой! Долой!» К работягам выходил первый секретарь, обрюзгший мужик с фиолетовыми губами инфарктника, стыдил, напоминал, что зарплата у горняка больше, чем у него, хозяина области, но они злобно смеялись в ответ и орали: «Долой! Долой! Долой!» Ласскую из роддома забирали свекровь, теща, тесть. Машину дал Исидор.
Скорятин засмеялся и начал дрожащей рукой набирать домашний номер. Глупо, конечно, но ему никогда в голову не приходило, что Вика не его дочь. Маринин грех казался бесплодным. Почему? С какой стати? Эх ты, Чингачгук… В кабинет по-хозяйски зашла Заходырка. Лицо, обычно бледное, как у вампирши с низким гемоглобином, оживилось, порозовев от шампанского. Глаза торжествовали. Казалось, сейчас она приоткроет ярко напомаженные губы, обнажит клыки, вобьет их в шею бывшего главреда и выпьет до капли его усталую кровь.
— Ну вот теперь вы держитесь как мужчина. Нельзя так распускаться!
— Извините.
— Значит, все-таки общаетесь с Шабельским?
— Я? С чего вы взяли?
— Есть такая информация.
— Я, может, и общался бы. Но он со мной не захочет. Сами же знаете…
— А что вы передали ему сегодня через свою дочь, деньги?
— Я?! Какие деньги?! Ничего…
— Врете! Коля встретился с вашей дочерью, отдал пакет, а потом отвез к Шабельскому. По ее просьбе.
— Коля? Он не знает, где живет Исидор. Он при нем не работал. У нас вообще водители долго не задерживаются…
— Зато ваша дочь знает, где живет Шабельский. Он ждал ее во дворе и даже поцеловал. И часто вы через нее подкармливаете предателя?
— Это слежка?
— Нет, почему же? Просто у водителей тоже есть глаза. Не замечали? Зря. Знаете, Леонид Данилович не хотел с вами расставаться. Добрый человек, а вы пользовались. Но когда сегодня узнал, что вы якшаетесь с этим мерзавцем… В общем, вы свободны.
