Он снова нажал кнопку селектора:
— Оля!
— Аушки.
— Посмотрите, когда поезд на Тихославль? Или лучше даже автобус. Их теперь много.
— Одну минуточку!
— И закажите мне гостиницу в Тихославле.
— Сейчас, Геннадий Павлович.
…Возле голубого дебаркадера народу не было — только вездесущие куры ворошили клювами подсолнечную лузгу, оставленную на берегу уплывшими пассажирами. Тускнеющее солнце на розовой туче опускалось в воду почти незаметно, точно теплоход в шлюзовой камере. Кузнечики уже завели свой вечерний стрекот. На чугунном быке сидел сторож в тельняшке и курил ядреный «Памир». Вокруг него, не решаясь приблизиться, роилась мошкара. Пустая пачка с силуэтом «нищего в горах» валялась у ног, обутых в кирзовые сапоги с обрезанными голенищами.
— Давно? — спросил Гена.
— Эвона пошел! — Дед беззубо улыбнулся и показал на дымок, поднимавшийся из-за стрелки. — И где ж ты, милок, гулял?
— Когда следующий?
— Завтра. Импортная? — он кивнул на «москвич».
— Отечественная.
— Ишь ты! Ускорение значит?
Объясняя сторожу, чем новая, 41-я модель отличается от прежней, спецкор осознал: ждать утренний катер бессмысленно. Ну, доберется он до Затулихи и что скажет Зое? «По веничку соскучился…» Если бы любовь обходилась без слов! Если бы… А еще там Колобков, который, судя по всему, занял его, Генино, место. С ним-то что делать? Стреляться через платок? Наверное, один пистолет не заряжают для того, чтобы кого-то обязательно прикончили и благородной даме не пришлось мучиться выбором. Могла бы, между прочим, утешиться и не так скоро…
Но Гена не уезжал, он медлил, страдал, бродил по городу, замечая перемены. На куполах прибавилось крестов, иные храмы стояли в лесах. Кажется, советская власть помирилась с церковью. Все-таки родственники. На клубе речников появилась самодельная вывеска «Штаб народного фронта». Потом Скорятин томился в машине возле библиотеки, уставившись на то место у колонны, где в последний раз говорил и целовался с Зоей. На доске у входа вечерний ветер шевелил объявление об окружном собрании по выдвижению кандидатом в народные депутаты первого секретаря обкома Рытикова А. Т. Начало смеркаться. Сирень запахла дешевыми духами. Пенные волны навалились на заборы и напоминали фиолетовую пузырчатую квашню, прущую через края бадейки. Куры вышли из подворотен на вечерний клев и с опаской поглядывали на незнакомый автомобиль. По ступенькам сбежала Катя со свертком в руках. Увидав Гену, выскочившего навстречу ей из машины, она страшно испугалась и умчалась, скрежеща каблучками о булыжники.
В Москву он вернулся под утро. Марина не спала, сидела над пищащей Викой. Из красной сморщенной попки торчала резиновая газоотводная трубка.
— Ты куда пропал?
От нее пахнуло теплой молочной несвежестью, как от коровы.
— Машина сломалась. Советское — значит лучшее!
— Тише!
— А что такое?
— Миша у нас заночевал.
— С чего это?
— Борька не отпускал.
— Даже так?
— С сыном надо чаще разговаривать!
Зою он забывал постепенно. Рана любви заживала долго. Сначала болело постоянно, всегда, каждую минуту. Потом, вспоминая о ней, он вздрагивал всем телом, словно от удара широкого отцовского ремня, и слезы обиды сыпались из глаз. Чувство непоправимой потери мучило и мешало жить. Он просыпался ночью, тихо лежал, перебирая в памяти мгновения, как в детстве перебирал, любуясь, свою немногочисленную коллекцию монет во главе с большим екатерининским пятаком. Ему казалось, если удастся вспомнить какую-то забытую нежность или прикосновение, случится чудо: все вернется и останется. Но ничего, конечно, не возвращалось, и душа ныла от плаксивого отчаянья. Со временем боль ослабла, отстранилась, сделалась тягучей, сладкой, будто сон после обеда. И наконец память о короткой любви превратилась в туманную печаль об утраченной молодости с ее ослепительными безумствами. Лишь иногда, при знакомстве с какой-нибудь женщиной по имени Зоя, вздрагивало сердце и на миг терялось дыхание. Впрочем, то же самое он чувствовал, когда звонил Кошмарик и орал: «Разгоню всех к свиньям собачьим!» Врач объяснил: экстрасистолия от нервов. Надо больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. Гена купил хорошие кроссовки и спортивный костюм, стал бегать по Сивцеву Вражку и дачным тропинкам, потом бросил, увлекся горными лыжами, но как-то в Андорре сломал ногу, засмотревшись на выпуклую молодую инструкторшу.
Поколебавшись, Скорятин взял из папки письмо — четыре листка, густо набитых прыгающим блеклым шрифтом.
Уважаемый Геннадий Павлович!
Пишу тебе из молодости и, пользуясь тем, что когда-то пили мы с тобой на брудершафт, обращаюсь на «ты», и с нижайшей просьбой. Не знаю, помнишь ли ты свои приезды в Тихославль, но мы, конечно, помним, золотое ты наше перо! Да, наломали мы тогда с тобой дровишек… «Как молоды мы были, как искренне любили!» И не любили. В прошлом году умер Суровцев, пережил свою Елизавету Вторую почти на четверть века. Он у нас лет двадцать возглавлял горком КПРФ, чуть в губернаторы после Налимова не выбрался, но Москва вмешалась, как и тогда. Помнишь? Нашли нарушения при подсчете голосов. После инсульта Петр Петрович сдал и доживал с дочкой в домике за библиотекой. Людмила тоже в библиотеке работает. Квартиру-то в «Осетре» они после твоей громкой и не совсем справедливой (извини!) статьи сдали государству. В ней потом еще Вехов жил.
Газету твою читаем, не со всем, конечно, согласны, но чужую позицию уважаем. Часто вижу тебя по телевизору, поправился ты, друг мой, но в целом выглядишь славно и говоришь складно. Только скажи Соловьеву, чтобы он тебя так часто не перебивал. У нынешних ведущих просто какое-то недержание! Женщинам ты, наверное, до сих пор нравишься, особенно, думаю, в кепке с пумпоном. Дважды тебе в «Мир и мы» писали. Один раз, когда Налимов затеял на Ладином лугу гольф-клуб, а во второй раз, когда Женька Пуртов стал областным министром культуры и надумал в нашей библиотеке Дворянское собрание поселить. Он ведь оказался из столбовых, губошлеп. А ты нам даже не ответил. Честное слово, я тогда сильно на тебя обиделся, хотел приехать и снова на дуэль вызвать, как тогда. Не забыл? Но супруга меня отговорила. Она тебя помнит, всегда за тебя заступается и считает, что поженились мы только благодаря тебе, сукофрукту!
В конце концов мы и сами отбились. Господь пособил: Налимова взяли в Москву, на повышение, а Женьку посадили, правда, условно. Он хотел за границу одну картину из областного музея вывезти, мол, пустяковая копия. Но я-то знаю: это Мурильо! Написал в «Волжскую зарю» — его и прихватили. Сам я сначала работал в Духосошественском монастыре, экскурсии водил там и по городу. Ты же помнишь, у нас церквей, как у вас макдоналдсов. Но потом обитель отдали под мужской монастырь. Игуменский квасок у нас теперь не хуже морса. Помнишь? А я перешел хранителем в Детинец, в филиал областного археологического музея. Два года назад упал в раскоп и стал, вообрази, инвалидом. Зато почти закончил книгу, которую писал двадцать лет.
Не знаю, помнишь ли ты мою теорию? [1] Перескажу в двух словах. Ранняя история человечества, описанная в Библии, Ведах и других мифопоэтических текстах, разворачивалась, как ни удивительно, в наших местах. Однако география тогда была совершенно иная.
Грандиозное озеро Океан (отсюда — Ока) простиралось от Рязани до Арзамаса и от Моршанска до Шатуры. Через систему рек и озер Океан соединялся с Русским морем, оно включало в себя нынешнее Черное, Каспийское, Аральское моря и достигало Оренбурга на севере, Ашхабада на юге, Софии на западе и Кзыл-Орды на востоке. На этих просторах и сложилось первое русское государство — Гиперборея. Столицей огромной Империи был Нижний Новгород, называвшийся в ту пору Царьградом. Остатки допотопных фортификаций использовались еще в Средние века. В XII веке князь Мстислав Андреевич, сын Боголюбского, не решился штурмовать циклопические стены, которые защищал мордовский князь Абрам.
Расцвета Царьград достиг при царе Святогоре, его наши былины причисляют к «старшим богатырям». Русское наречие было, так сказать, языком межнационального общения. Возле нынешнего Владимира воздвигли грандиозный Столп Святогора, ту самую Вавилонскую башню, которая стала географическим центром Гипербореи, именно от нее отсчитывали расстояние, в том числе при строительстве новых городов. Посуди сам: Тула, Тамбов, Казань, Бежецк находятся в 450 км от Столпа Святогора. Осло, Берлин, Прага, Вена, Братислава, Белград, София, Стамбул — в 1800 км. А Лондон, Париж, Амстердам, Брюссель, Женева, Берн, Рим, Афины, Никосия, Дамаск, Багдад, Тегеран — в 2400 км. Ничего себе совпадение! Назови мне еще одну такую географическую симметрию, и я подарю тебе русский оберег времен царя Соломона. Возьми прекрасное слово из Даля — «кругосветье» — все сразу поймешь: звук «к» отпадает по фонетическим законам, а слово «свет», согласно изысканиям Велимира Хлебникова, сжимается до «с». Что получается? Правильно: Русь!
