— Ерунда какая-то!
— Нет, не ерунда. Предательство — заразная болезнь. Зачем вы отправили Дронову свою статью?
— А вы зачем?
— Ее отправил Леонид Данилович. Это его право. Он издатель. Завтра же освободите кабинет!
— Почему мне говорите это вы, а не Корчмарик?
— У него много дел. Он возвращается в Москву. — Ее лицо по-девичьи посветлело.
— Ах, вот в чем дело!
— Ваше выходное пособие. — Заходырка выложила на стол толстую пачку денег. — Золотой парашют. Наличными, чтобы без налогов.
— А я думал, вы жадная.
— Я экономная. Будь моя воля, вы бы ничего не получили. Не за что! Скажите спасибо Леониду Даниловичу.
— Кому сдавать дела?
— Пока Дочкину, а там посмотрим. — Она протянула расходный ордер. — Сумму прописью. Дату не ставьте! — «генеральша» брезгливо взяла запачканный кровью бланк. — Не бережетесь вы, Геннадий Павлович! А ведь мы могли стать настоящими друзьями. Жаль!
Она резко встала, усмирила ладонью подпрыгнувшую грудь и ушла. Скорятин проводил взглядом ее презрительно подрагивавшие ягодицы, потом позвонил Марине. Сначала тянулись долгие гудки, он хотел дать отбой, но жена наконец ответила снотворным голосом:
— Ну что тебе еще? Геноцид какой-то! Только уснула…
— Что делает Вика у Шабельского?
Ласская долго не отвечала, дышала в трубку, потом вымолвила:
— Сам-то как считаешь?
— Я сейчас тебя спрашиваю!
— Все-таки выследил. Я-то думала, тебя, кроме этой рыжей проститутки, больше ничего не интересует.
Он вяло удивился: оказывается, куча отставного женского мяса способна на ревность, даже на бдительность. Хорошо еще, Марина не знает, что выкурвила Алиса с этим индопахарем. Вот бы потешилась!
— Я не выслеживал. Мне сказала Заходырка.
— Ну и хорошо, что сказала…
— И что Вика забыла у Исидора? Он тоже ее первый мужчина?
— Совсем дурак?
— Объясни!
— Ты и так все понял.
— Нет, объясни!
— Девочка хочет видеться с отцом.
— Что?!
— Высплюсь — поговорим.
Жена повесила трубку. Гена долго сидел, тупо слушая короткие гудки. В них угадывалось, как в колесном перестуке, бесконечно повторяющееся слово. Но какое?
…Исидор, в приталенном итальянском костюме а-ля «папаша Корлеоне», ходил по кабинету и убеждал, а спецкор, понурив голову, слушал.
— Генацвале, не дури!
Гена сообразил, что у Шабельского и Марины совершенно одинаковая шутливая манера переиначивать его имя на разные лады.
— Пойми ты, крокодил, у дочери должен быть отец. Должен! Ты вырос с отцом? Вот! А я без отца. Папа от инсульта умер, когда арестовали Фефера по делу космополитов. Папа был помощником у Фефера. А мама играла в театре у Михоэлса. И осталась без ролей. Ты понимаешь?
— Понимаю.
— Да, твоя Зоя — очень интересная… особа. Возможно, даже женщина твоей жизни…
— Откуда вы знаете?
— Знаю! Ты будешь потом раскаиваться, рваться сердцем назад, к семье. Она, кстати, это понимает…
— Кто?
— Мятлева.
— Откуда вы ее знаете?
— Я был в Тихославле.
— Зачем?
— Меня просила Марина. Зоя Дмитриевна все поняла и просила передать, что никаких претензий к тебе не имеет.
— Врешь! — Скорятин схватил шефа за галстук и потянул на себя.
Исидор, багровея, с трудом вызволил свой полосатый «Хермес», отдышался и положил перед подчиненным конверт с портретом Героя Советского Союза Заслонова.
«С такой-то фамилией просто невозможно не свершить подвиг…» — думал Гена, вынимая тетрадный листок в клеточку, исписанный ровным красивым подчерком, каким заполняют библиотечные формуляры.
Геннадий Павлович!
То, что мне рассказал Ваш друг, совершенно меняет дело. К сожалению, во все обстоятельства Вашей семейной жизни Вы посвятить меня не удосужились. Напрасно. Впрочем, майские грозы бурные, но скоротечные. К утру даже лужи высыхают. Желаю Вам счастья и обильного потомства. Дети оправдывают все, даже стыд. Ждем новых высокоталантливых статей, Ваша гражданская смелость всегда вызывала уважение. Привет от Ильи. Он возвращается на работу в музей.
З. М.— Вот как было, Ниночка! Я не виноват… — прошептал он и нажал кнопку селектора.
— Оля, у нас есть что-нибудь вроде йода и пластыря?
— Ой, сейчас найду!
…Когда родилась Вика, Гена ощутил в душе странную легкость и беспечность, словно отвечал лишь за сохранность уродливого Марининого живота, а не за появившегося на свет младенца. В мае, через год после незабвенной грозы, в воскресенье, Скорятин поехал на кладбище к отцу, но, вместо того чтобы припарковаться возле теток с бумажными цветами, даже не проведав могилу, рванул по Звенигородскому шоссе к кольцевой дороге, и дальше без остановок — в Тихославль. Трасса была почти свободна. Караваны импортной жратвы и подержанные иномарки с правыми рулями еще не забили склеротические дороги Отечества. Возле редких, как магазины «Березка», АЗС выстроились очереди из легковушек: автолюбители караулили бензин. Рядом спекулянты продавали горючее канистрами. Гена мчался на серебристом «Москвиче-2141», купленном за кооперативные деньги по лимиту Союза журналистов. Новинка советского автопрома еще не примелькалась на улицах и трассах: неосведомленные водители и пешеходы удивленно провожали взглядами незнакомую разновидность легковушки, для отечественной модели слишком обтекаемую, а для иномарки недостаточно изящную. «Жигули» оседлала Марина. Теперь, пока свекровь пела колыбельные писклявой Вике, жена сама возила Борьку на музыку и большой теннис в Лужники, сдавала на руки тренеру и любовалась, как лихо сын управляется огромной ракеткой. Кстати, Исидор жил рядом, на набережной, в доме с аптекой, его болезная супруга не вылезала из санатория. Пожилые еврейки любят лечиться…
«Мог бы тогда и догадаться!» — думал Скорятин, морщась от боли.
— Как же вы так? — сострадала Ольга, обрабатывая сбитые костяшки перекисью водорода.
— Случайно. А где письмо из Тихославля?
— У вас в папке. Я положила.
…Он бросил машину возле Гостиного двора и побежал вдоль стены Духосошествинского монастыря к Зоиному дому. Из распахнутых железных ворот рабочие, матерясь, с грохотом выкатывали огромную черную бочку. На булыжную мостовую сыпалась прошлогодняя квашеная капуста, оглашая окрестности тяжелым кислым духом. Козы, истошно блея, бежали следом, подбирали и жадно выхватывали друг у друга серые протухшие клочья. Мужики хохотали и передразнивали обезумевший мелкий рогатый скот: «М-м-е-е-е…»
Старушки у подъезда встретили пропавшего москвича с недоумением, а кошка, сидевшая на пенсионных коленях, посмотрела на него желтыми испуганными глазами. Дверь открыл Маркелыч. Он был в той же майке и трениках.
— Ого! — только и вымолвил сосед.
— А где Зоя Дмитриевна? — спросил Гена.
— Укатила.
— Куда?
— Не доложилась. Пошли — покажу!
Он взял нежданного гостя за локоть и повел на кухню. Там гудела тугим синим пламенем новая колонка.
— Чистый Чернобыль! Греет так, что и чайник не нужен.
— А она разве не на работе?
— Кто?
— Зоя.
— В отпуске она теперь. Наверное, в Затулихе.
— Одна? — сухим голосом спросил спецкор.
— Одной нельзя. С Колобком укатила. Догоняй!
…Скорятин поблагодарил Ольгу за скорую помощь и посмотрел на часы: без десяти шесть. Можно вызвать такси, поехать в Сивцев Вражек, смести снег с «вольво» и рвануть, как тогда, в 1989-м, в Тихославль. Но, во-первых, придется подниматься домой — за ключами и техпаспортом, а значит, разговаривать с Ласской, слушать ее вранье или, еще хуже, правду. Во-вторых, после такого снегопада дороги вычистят к утру в лучшем случае. Можно полночи простоять в заторе где-нибудь у Загорска, сиречь Сергиева Посада. Да и выпито немало. Это раньше, при советской власти, достаточно было махнуть редакционной корочкой — и наблюдательный гаишник брал под козырек: связываться с прессой себе дороже. Сколько погон слетело за неосторожное вымогательство на трассе у водил, оказавшихся журналюгами! Теперь совсем не так: вытрясут, как бабушкину копилку. Капитализм. Ради денег на все готовы. И правды не доищешься. Вон, главред «Московского календаря» пожаловался в МВД, так его стали на каждом перекрестке тормозить, штрафовать, мучить, номера снимать. «Покажите-ка огнетушитель! Ясно, на три дня просрочен. Пройдемте!» А уж если «выхлоп» изо рта унюхают, держись: разденут, как в подворотне. Странно, что еще на кремлевские башни до сих пор вместо звезд долларовые загогулины не нахлобучили. Честнее будет! К тому же бывший главный редактор столько лет разъезжал на служебной машине, что отвык сам крутить баранку. Надо учиться заново…
