Перед тем как лечь спать, Колин заходил к матери. Она лежала, откинувшись на подушку, иногда читала газету, а иногда дремала. Спокойно посмотрев на него, она говорила: «А ты уже умылся, голубчик?» или «Двери ты запер? Отец ведь не забыл взять ключ?» В ее словах слышалась растерянность, точно он был не он. Она вдруг привставала, трогала его волосы, приглаживала челку странным вопросительным движением, как будто не могла сразу вспомнить, кто это.
По утрам, если отец задерживался на шахте, он относил в спальню чашку чая, тихо ставил поднос на стул у кровати, прислушивался к дыханию матери, но не будил ее и не отдергивал занавески. Потом, подняв с постели Стивена и Ричарда, он на цыпочках спускался по лестнице. Иногда она сонно окликала его:
— Это ты, Колин? Который час? — ждала, чтобы он вошел в спальню, и добавляла: — Ты не отдернешь занавески, голубчик?
А иногда она говорила:
— Подай мне пальто, я сойду вниз.
Она шла сама через двор к уборной, бледная, исхудавшая, и даже не поднимала глаз, если кто-нибудь с ней здоровался, а потому миссис Шоу и миссис Блетчли только смотрели на нее с крыльца, скрестив руки на груди.
— Как мама себя чувствует, Колин? — спрашивала миссис Шоу и покачивала головой, не дожидаясь его ответа. — Она плохо выглядит, ей бы лечь в больницу, — говорила она ему.
Как-то в воскресенье, когда отец работал в утреннюю смену, Колин взял вечером его велосипед и поехал к церкви святого Олафа. Служба еще не кончилась. На ступеньках террасы старого господского дома сидели солдаты, двое-трое гоняли мяч между деревьями, из окон со старинными каменными переплетами свешивались солдатские головы, перекликающиеся голоса будили эхо в церковном дворе.
Он ездил взад и вперед по шоссе напротив церкви, пока не увидел, что причетник отворил дверь и заложил в петли крюки на створках. Тогда он остановился под деревом и начал ждать. Из церкви выходили девочки и мальчики. Люди постарше задерживались у калитки, разбившись на небольшие кучки, и разговаривали. Он увидел Одри, Мэрион и других девочек, которых знал в лицо. Они собрались в кружок у каменной ограды и смеялись, поглядывая на мальчиков. Наконец двое-трое мальчиков неторопливо направились к шоссе. И несколько девочек тоже.
Колин еще немного постоял под деревом, потом, когда первая группа ребят скрылась за поворотом, он медленно поехал следом. Одри посмотрела на него, и Мэрион тоже, и обе оглянулись на шоссе, наверное, решив, что он приехал со Стэффордом. Увидев позади только компанию мальчиков, они опять повернулись к подругам. Колин в нерешительности остановился, но других знакомых у него тут не было, и он медленно поехал дальше. Впереди показались дома, он спрыгнул с велосипеда, снял зажимы и подождал, пока девочки не прошли мимо. Ни Одри, ни Мэрион не оглянулись на него. Правда, Мэрион бросила быстрый взгляд в сторону шоссе, но обращен он был ко всему миру, ехидный и язвительный — суженные глаза, вздернутые брови и губы, растянутые в усмешку.
Когда прошли нагоняющие их мальчики, Колин влез на велосипед и медленно поехал за ними. На автобусной остановке они столпились у деревянной скамьи, разговаривали и смеялись. Иногда какая-нибудь девочка бросалась бежать и под науськивание остальных за ней кидался мальчик, догонял ее, она визжала, прижатая к живой изгороди, а он ухмылялся и не давал ей вырваться.
Парочка убежала в проулок, два-три мальчика принялись их окликать, и между движущимися фигурами он увидел на скамье Одри. Она вдруг улыбнулась и покачала головой.
Через некоторое время стоявшие расступились, и он увидел Мэрион. На ней была оранжевая шляпа и туфли на высоком каблуке. Она подошла к изгороди, где он стоял, придерживая велосипед, и, оглянувшись на мальчиков, которые смотрели на них, сказала:
— Одри велела тебе передать, что не хочет больше тебя видеть. Я бы не пошла, только она просила.
Мальчики на остановке что-то сказали про них и засмеялись вместе с девочками. Мэрион, чувствуя взгляды зрителей за спиной, пожала плечами и вздернула голову.
— Что-нибудь передать ей?
— Я бы хотел с ней поговорить, — сказал он. — Если, конечно, она сможет оторваться от этих зубоскалящих дурней.
— Зубоскалящие дурни, как ты их назвал, входят в число моих друзей, — сказала Мэрион.
— Если она сможет оторваться от некоторого числа твоих друзей, — сказал он, получая удовольствие от саркастической витиеватости, которая давала выход его чувствам.
— Но она же не хочет! Ну хорошо, я ее спрошу, — сказала она, пошла к остановке и громко повторила его слова Одри, которую заслоняла живая стена.
Одри что-то тихо ответила.
Мэрион обернулась и крикнула:
— Она не хочет с тобой разговаривать, лапочка. Я же тебе сказала.
Ее лицо под оранжевым колоколом шляпы казалось бледным.
Он сорвал травинку с обочины и прихватил ее краешком губ. Он увидел, что рука у него трясется. По всему его телу пробегала дрожь.
Минуту спустя несколько мальчиков и две девочки пошли по шоссе и свернули в проход между домами. Из-за поворота показался автобус и, громыхая, подъехал к остановке.
Сошел один человек. Мэрион и Одри, а за ними остальные мальчики влезли внутрь. Он увидел их в заднее стекло, когда автобус проехал мимо: машущая рука, а за ней на миг — чуть улыбающееся лицо Одри. Автобус скрылся в облаках пыли.
Он вскочил на велосипед и погнался за автобусом. Он снова проехал мимо церкви — солдаты теперь сидели на ограде, — заметил клубящуюся на боковом шоссе пыль, решил, что ее поднял автобус, и свернул туда же.
Полчаса спустя, не догнав автобус ни на одной из остановок, он лениво развернулся, покатил назад под уклон, снова увидел церковь — на ограде уже никого не было — и поехал в сторону поселка. Когда он добрался до дома, уже совсем смерклось.
— Ну, и как там Стэффорд? — сказал отец, когда он вошел в кухню. — Тебе что, опять учебник понадобился?
— Я передумал, — сказал он и мотнул головой.
Когда он брал у отца велосипед, то сказал, что ему нужно съездить к Стэффорду.
— Так где же ты столько времени пропадал? Тебе уже давно пора спать.
— Так, катался, — сказал он. — Подумал, что надо бы в церковь зайти.
— В церковь? — сказал отец.
— Я опоздал, — сказал он и мотнул головой.
— А чего это тебя вдруг в церковь потянуло? — сказал отец так, словно решил, что это как-то связано с болезнью матери.
— Ну, я подумал, что хватит мне туда днем ходить. По вечерам лучше, — сказал он. — Я уже велик становлюсь для воскресной школы, — добавил он.
— Это ты сам решай, — сказал отец. — А может, ты камеру проколол или еще что? — добавил он.
— Нет, — сказал он и добавил: — Хочешь, я встану пораньше и приготовлю тебе завтрак?
— Не надо. Я же по утрам и не ем ничего, — сказал отец и пошел к лестнице, тревожно на него поглядывая. — Ты все-таки не задерживался бы так поздно, — добавил он.
Потом у себя в комнате он услышал, как отец сказал:
— А Колин-то вроде на свидание ездил. Уж очень вид у него обалделый. Я его таким никогда не видел.
Дверь закрылась, и ответ матери слился в неясное бормотание.
Потом из спальни донесся тихий смех, скрипнула кровать. А он провалился в сон, больше всего измученный ездой на велосипеде.
19
Он начал ходить в церковь вечером в воскресенье с Блетчли и Ригеном. Миссис Блетчли и миссис Риген с сыновьями, но без мужей ходили в церковь в воскресенье утром. Однако по вечерам он, Блетчли и Риген садились в глубине северного придела, подальше от кафедры и прямо за скамьей, на которой сидели девочки из школы Блетчли. Они обменивались записочками, вложенными между страниц молитвенника, и Блетчли, когда во время молитвы девочки опускались на колени, часто хватал какую-нибудь перчатку и передавал Ригену, а Риген, весь красный, закрыв глаза, совал ее в карман.
Риген стал теперь бледным узколицым подростком. У него был выпуклый лоб, но главенствовал на его лице длинный нос с плоским вздернутым кончиком. Падающие на шею волосы, которые он отпустил, чтобы замаскировать вытянутый затылок, постоянно раздражали его отца. Часто по вечерам, заглушая звуки уже совсем большой скрипки, на которой теперь упражнялся Риген, над дворами разносился крик:
— По-твоему, это красиво, а по-моему, вид у него самый слюнтяйский. По-твоему, он умеет играть на скрипке, а по-моему, мяучит хуже кошки. По-твоему, он выглядит благородно, а по-моему, как девка.
Потом мистер Риген выходил во двор и снова кричал:
— Ты его не оставляй одного дома, а то сразу их обкорнаю!
Он сердито шагал мимо дверей и садился рядом с отцом на крыльце или рассеянно проходил через свой огород к забору и кричал шахтерам, которые играли на пустыре в крикет:
— Бей! Бей сильнее! — Его лицо краснело, шея вздувалась так, что воротничок, казалось, вот-вот лопнет. — Да сильнее же, черт подери! Так у вас ничего не получится.
