Потом вернулся отец, потирая руки, раскрасневшийся, с блестящими глазами.
— Ну, будет чем вспомнить этот день, — сказал он, словно веселой бодростью набрасывая покров тайны на то, чем сейчас занимался. — Когда вместе столько пережито, так и попраздновать в самый раз. — Он удивленно обвел взглядом чистую посуду на столе и добавил: — Это как же, девочка? Ты что, всю ее уже перетерла?
В его жизни выделилась третья — и последняя — часть. Сперва была его жизнь в поселке, потом его жизнь в школе, но теперь вступила в свои права важнейшая сторона его бытия, которую он прежде не осознавал, — жизнь в самом себе, и она заслонила остальные две. В школе он начинал ощущать, что значит учиться в привилегированных старших классах, принадлежать к иерархической верхушке, которая пользуется всеми благами и не испытывает никаких притеснений. Его продвижению из класса в класс сопутствовал переход из одной возрастной группы регбистов в другую. Летом ему предстояли первые экзамены, а потом — если он их сдаст — шестой, выпускной класс. Стэффорда он почти не видел. Затянутые водоворотом классических языков, ограждаемые на матчах и тренировках свитой поклонников, они теперь встречались редко, но и эти мимолетные встречи были отмечены скорей враждебностью, чем памятью о прежней короткости. В школе Колин держался особняком, а в каникулы работал на разных фермах, но гораздо ближе к поселку, чем в то первое лето. Несколько раз он видел в городе Одри, а также Мэрион — они болтали с мальчиками на центральной площади. Они слегка кивали ему, во всяком случае Мэрион, но, как и Стэффорд, словно совсем забыли о их прежнем знакомстве. Одно время он сблизился с красноносым Уокером, но тот ничем не интересовался и умел только увиливать от занятий, а потом с Берсфордом, другим своим одноклассником, и Берсфорд познакомил его со своей сестрой, которая была немного старше их. Колин иногда шел с ней до ее автобусной остановки, обсуждая книги, которых не читал, и международное положение. У нее были темные волосы и крупный римский нос. Больше всего она, пожалуй, привлекала его полным отсутствием интереса к своей внешности. Как-то они условились встретиться в городе в субботу и после кино пошли погулять в городском парке. Почему-то после этого они, точно по обоюдному согласию, перестали встречаться вовсе, а потом он мало-помалу разошелся с Берсфордом и снова остался в полном одиночестве, если не считать случайных разговоров с мальчиками вроде Коннорса, с которым он иногда ехал из школы в одном автобусе.
Как-то вечером они с Блетчли, возвращаясь домой из поселкового кинотеатра, нагнали девочку в темном пальто и темном берете. Она обернулась на их шаги, увидела Блетчли и сказала:
— А, Йен! Каким ветром тебя сюда занесло?
— Я здесь живу, Шейла, — сказал Блетчли. По-видимому, этот вопрос его задел, так как он добавил воинственно, почти язвительно: — А тебе-то что тут понадобилось?
— А я тоже тут живу, — просто ответила она, сняла берет и встряхнула волосами. На берете был аист — эмблема школы, где учился Блетчли.
Блетчли курил. Его отец некоторое время назад демобилизовался, и после его возвращения домой Блетчли внезапно начал разыгрывать из себя взрослого. Он не только курил, но и попытался — хотя и не очень успешно, так как еще почти не брился, — отпустить усы. В результате с соседнего крыльца могло показаться, что двое мужчин соперничают из-за внимания одной женщины, и миссис Блетчли не только не зачахла от этих нежданных перемен, но, наоборот, обрела новую жизнь и энергию. И, словно бы утверждая новое положение, начала курить сама.
Теперь Блетчли демонстративно сунул в рот зажатую в кулаке сигарету, выпустил облако дыма и прищурился сквозь него на Шейлу.
— Я думал, ты живешь в Шафтоне, — сказал он.
— Мы там и жили, — сказала она. — А сюда переехали неделю назад. Я зашла к Джеральдине Паркер. Вот и задержалась. — Она встряхнула волосами. — А вы-то где гуляли? — добавила она.
— Были в киношке, — сказал Блетчли и выпустил еще одно облако дыма, придерживая сигарету в уголке рта. Он махнул рукой в ту сторону, откуда они шли. Кинотеатр, построенный за несколько месяцев до начала войны, стоял на краю пустыря напротив Шахтерского клуба. Девочка тоже шла откуда-то оттуда.
Глаза у нее были темные, как и волосы, на которые она старалась обратить их внимание, а лицо худое, бледное, почти белое, отчего губы казались еще краснее, и сосредоточенное, даже суровое. Она держалась с невозмутимостью взрослой женщины и шла рядом с Блетчли так, словно они весь вечер провели вместе.
— Это Колин, — сказал Блетчли, когда она наконец поглядела на него.
— Он ведь в школе короля Эдуарда учится? — спросила она.
— А вы что, знакомы? — сказал Блетчли, вынул изо рта сигарету и тоже поглядел на Колина, словно заподозрив, что эта встреча вовсе не так уж случайна.
— Я про него слышала, — сказала она.
— Шейла из нашего класса, — сказал Блетчли таким тоном, точно это делало его судьей всего, что она могла бы сказать. — Ее к нам из другого города перевели.
— Да, мы в разных местах жили, — сказала она, кивнув, и показала на поперечную улицу. — А сейчас вот тут живем. Ну, наверное, теперь мы будем часто встречаться. Ты в какие дни обычно ходишь в кино?
— Как когда, — сказал Блетчли, словно среди множества разнообразных занятий не всегда мог выбрать время для кино.
— Ну, наверное, встретимся в автобусе, — сказала она и кивнула Колину. На ходу она обернулась, крикнула: — Спокойной ночи! — и помахала рукой. Блетчли вынул сигарету изо рта и небрежно подвигал ею возле уха.
— Как ее фамилия? — спросил Колин.
— Ричмонд, — сказал Блетчли. — Она к нам поступила в прошлом году, и их с этой Джеральдиной Паркер водой не разольешь.
Больше он ничего не прибавил, пока они не дошли до дома, а тогда сказал, остановившись на крыльце, чтобы закурить еще одну сигарету:
— По-моему, она за тебя зацепилась. Верно?
— Не знаю, — сказал Колин. — Я ничего не заметил.
— Наверное, мне следует тебя предупредить, — сказал Блетчли. — Мать у нее разводка. Некоторые ребята, с которыми она гуляла, ее того. — Ну, да конечно, — сказал он, — такое всегда преувеличивают.
— Угу, — сказал он.
— Ну, пока, что ли, — сказал Блетчли.
Он пнул дверь носком ботинка, толкнул ее плечом и исчез за ней, держа руки в карманах.
Через минуту сквозь кухонную стену донесся голос мистера Блетчли, окрепший, если не полностью обновленный за то время, пока он воевал:
— Сам выбросишь сигарету или хочешь, чтобы я ее выбросил?
— Ничего моего ты не выбросишь! — крикнул Блетчли, но на один-два децибела тише.
— Все выброшу, что захочу. И не только сигареты. — Секунду спустя раздался настоящий вопль: — Сколько их еще у тебя в кармане?
— Не твое дело.
Послышалось шарканье, потом снова вопль.
— Прекрати! Прекрати, Артур, — донесся голос миссис Блетчли.
— Я прекращу! Я ему по морде прекращу, если он еще попробует мне дерзить! — раздался крик мистера Блетчли.
— Вот ему война хоть какую-то пользу принесла, — сказал отец, отрываясь от газеты, которую читал у очага. — Не то что Йену и его матери.
— Живи и жить давай другим, — сказала мать, наклоняясь над раковиной.
— Не беспокойся, я столько времени этого дожидался так, по мне, чем он больше их прижмет, тем лучше, — добавил отец, сложил газету и подошел к стене. — Давай! Давай! Добавь ему, Артур, — крикнул он, точно мистер Риген, но за стеной почти сразу же воцарилась полная тишина.
Он увидел, что она сходит с автобуса, пробежал через двор пивной и оказался впереди нее, когда она завернула за угол.
— Ты далеко собралась? — сказал он.
Она поглядела на него спокойно, как и в тот раз, словно давно уже шла рядом с ним, словно они только что вместе ехали в автобусе и всю дорогу разговаривали. Потом сняла берет, встряхнула волосами с инстинктивным кокетством и посмотрела мимо него на магазины напротив.
— Мне нужно к Бенсону, а потом я пойду домой.
— Ну, так нам по дороге, — сказал он.
— Я сейчас, — сказала она. — Мне только лекарство взять. Оно уже готово.
Она вошла внутрь и с независимым видом встала в очередь, но почти тут же что-то спросила у человека за прилавком, подошла к нему и после короткого разговора достала деньги из кошелька.
Ее лицо выглядело еще более худым, кожа обтягивала скулы. Они словно встретились во время путешествия. Она перехватила его взгляд и улыбнулась.
— Тебе что, не нравится учиться? — сказала она.
— Нет, — сказал он. — По-настоящему, пожалуй, нет.
— Так почему ты не бросишь школу? — сказала она.
— Ну, я обязан учиться.
— По-моему, никто ничего делать не обязан, — сказала она и снова улыбнулась — спокойно, глядя вдаль, туда, где улица разделялась на шоссе, которое вело к станции, и дорогу, уводившую в Долинку. — А где ты живешь? — добавила она, словно решив переменить тему.
